Силвер Элизабет - Обреченная Страница 24

– Жестоко. Жутко.

– Ноа! – крикнул отец, но тут же замолк. – Прошу тебя. Тогда у меня действительно было трудное время.

– Да, папочка, это было трудное время для всех нас. Ну так почему?

– Послушай, – мучительно проговорил Калеб. – Мне правда трудно об этом говорить.

– Правда? – рассмеялась я. – Труднее, чем обо всем остальном, о чем ты мне рассказывал?

– Ладно, – сказал он, уступая. И снова эти дурацкие руки взлетели вверх, говоря о его отступлении или о пассивности. Или это просто была привычка из-за арестов. – У меня в то время нервы были правда ни к черту. Я только что купил бар и продолжал устраивать свою жизнь так, чтобы войти в контакт с тобой.

– Да, четыре года после того, как узнал обо мне. Но ты продолжай, продолжай.

– Я хотел искать тебя, Ноа, – умоляюще проныл Калеб. – Я искал. Но я еще не был готов. Все рушилось в какую-то безумную бездну. Все думали о переменах, улучшениях, обо всем таком. Я тоже начал думать о жизни, понимаешь, о том, каким я должен быть. О том, что я пообещал себе после смерти моей мамы, и я понял, что настало время встретиться.

– К делу, – разочарованно сказала я.

– Я работал, тренировался, бегал по лестнице Рокки, и вот тогда я ее и увидел. Она вышла из двери в футболке Пенсильванского университета и бейсболке и стала готовиться к пробежке. А от твоей матери и из тех писем я знал, что ты в университете бегаешь, и я подумал – а вдруг это ты и искать уже никого не надо? Просто ты появилась передо мной, как по взмаху волшебной палочки, – рассмеялся он. – Но оказалось, – продолжил он, притихнув, – что это она. А дальше, как говорится…

– Дальше не надо, – сказала я.

– Ну, ты спросила. Вот я и рассказал.

– Как мило! Любовь, порожденная ошибкой.

Отец закатил глаза, а затем продолжил:

– Вы даже не похожи, вот что забавнее всего.

– Как смешно, Калеб!

Он повел глазами слева направо, а потом снова посмотрел на герберы, которые уже начали увядать у него в руках.

– Мы вместе с декабря.

– С декабря? – спокойно спросила я, словно это было для меня новостью. – А мы встретились только в феврале. До февраля ты даже не звонил мне.

Калеб горячо закивал. Ни борьбы, ни попытки изобразить великодушие. Я не стала давить дальше.

– Почему ты не рассказал мне о ней?

Отец глубоко вздохнул, словно пытаясь сочинить благовидный ответ, который позволил бы нашим отношениям продолжаться, но не смог. Для меня было невыносимо видеть, как он продолжает бороться, или слушать, что он там еще придумает.

– Она знает, кто я? – задала я новый вопрос.

– Да, – кивнул папа. – Ну вроде как.

– То есть? Да или нет? Это простой вопрос.

– Да, она знает о тебе. Я в первый же день рассказал ей.

– По крайней мере, твой рассказ хотя бы немного логичен…

– …и на самом деле именно благодаря ей я набрался духу позвонить тебе.

Я инстинктивно отвела взгляд.

– Подумай об этом, – сказал Калеб, протягивая мне руку – ту, в которой не было гербер. – До встречи с ней я не думал, что буду достаточно хорош для тебя. Но если я оказался хорош для нее…

– Не заканчивай эту фразу, – попросила я, поднимая ладонь перед лицом. – Пожалуйста, не заканчивай.

Единственным способом было просто убрать его с глаз.

– Ты же спросила… – серьезно сказал отец.

– Хорошо, – ответила я точно так же, прежде чем сменить тактику. – Теперь я знаю, как вы встретились. Что тебе нужно, чтобы покончить с этой связью?

Калеб чуть букет не уронил.

– Я не собираюсь рвать с ней, – сказал он. – У тебя нет никакого права указывать мне, как жить и с кем.

– Я поняла.

– Не думаю.

– Нет, правда, – сказала я. – Я поняла.

Отец посмотрел на часы, а потом снова прямо мне в глаза.

– Я все готов сделать для тех, кого люблю, – заявил он и немного помолчал. – Все. И ты это знаешь.

Это не было ответом. Он переминался с ноги на ногу.

– Иди, – сказала я. – Тебе явно нужно быть в другом месте.

– Нет, я хочу остаться здесь, – сказал папа, сглатывая слюну, образовавшуюся в горле. – Но мне надо кое-куда сходить. Встретимся позже? Чтобы продолжить разговор.

Запах дерьма, размазанного по моей подошве, ударил мне в нос.

А Калеб снова спокойно спросил:

– Мы можем встретиться попозже?

– Нет, извини, – сказала я, покачав головой. – Нет.

Вскоре после нашего разговора мой папа растворился среди соседних высотных домов и вернулся лишь почти три часа спустя – без цветов. Я все время просидела там, сгрызая ногти и заусенцы до крови. Когда Калеб, наконец, появился, он был один и прямо цвел от того, что Энди Хоскинс называл «сигареткой после секса». Он поднял руку и с апломбом хирурга-кардиолога остановил первое же такси. Я подозвала следующее и ехала за ним несколько кварталов к востоку в направлении реки, пока мы не добрались до Четвертой и Локаст-стрит, в пятнадцати минутах ходьбы от парка, где отец исчез в угловом магазинчике подарков. Я дала ему фору в тридцать-сорок секунд, прежде чем выйти из такси так, чтобы он меня не заметил.

За ним было нетрудно следить. Для начала, мои навыки слежения развились за предыдущие несколько недель с полного нуля до среднего уровня – я выслеживала Сару Диксон возле ее квартиры, на беговой дорожке, в музее, в ее вторничном вечернем книжном клубе и даже когда она возвращалась домой на метро по Главной линии. Мой отец был довольно неприметен. То есть его среднее телосложение не особенно врезалось в память прохожих, но тик и характерные голос и лицо делали его легкоузнаваемым.

Через несколько минут Калеб вышел из магазина с бутылкой воды, а затем зашагал по Локаст-стрит, мимоходом останавливаясь посмотреть на витрины, чтобы убить время. Он остановился у углового магазина, купил подсолнух, велел завернуть его в бумагу и пошел дальше, пока мы не дошли до пункта назначения – суперсовременного здания, торчавшего среди старинных домов, как прыщ.

Я посмотрела на вывеску. Это был центр планирования семьи.

Калеб усмехнулся с радостью молодого папаши и стал ждать. Как только приехала Сара, он облизнул свой шрам над верхней губой и улыбнулся ей. Она положила руку моего отца себе на поясницу, придавливая ее, словно массировала зажим, который не проходил много месяцев, а потом вдруг согнулась так, что ее голова чуть ли не коснулась земли. Тогда я впервые заметила, насколько она была хрупкой. Издалека сквозь мешковатую одежду ее позвонки торчали как остренькие пирамидки. Я каким-то образом упустила это во время пробежки.

– Привет, куколка, – услышала я папины слова. Сара вспыхнула, они взялись за руки и вошли в центр.

Глава 13

Она последнее время говорит мне это как минимум раз в неделю.

– Мне страшно.

Сквозь решетки и вонючее пространство, разделяющее наши клетки, из-за спин равнодушных надзирательниц, которые мечтают работать где-нибудь на автобусах или отлавливать наркобаронов, в темные часы не то ночи, не то дня, в лучах утреннего солнца, проникающих в мою камеру, я слышу, как трясется Пэтсмит.

– Мне страшно.

Я понимаю, что она обращается не ко мне. Она вообще ни к кому не обращается, но мне кажется, что, наверное, я могла бы ей помочь не так психовать или хотя бы выйти из ступора, если я хотя бы иногда буду ей отвечать. То есть чтобы она не чувствовала себя одинокой. Совсем-совсем одинокой, пока я здесь. Это я понимаю.

На прошлой неделе, после своего ежечасного тройного «Пэт, я люблю тебя, Пэт! Ты мне нужен, Пэт! Я тоскую по тебе, Пэт!» она заговорила напрямую со мной в третий раз за почти пять лет, проведенных по соседству.

– Ты не спишь, Пи? – спросила она ровно в двадцать одну минуту чего-то там среди дня.

– Нет, – ответила я. Мой голос похрипывал после долгого бездействия, когда я попыталась ответить ей.

Из-за угла потекли, как два столба черного дыма, шаги. Я была уверена, что это Нэнси Рэй. Другая Нэнси Рэй. Потаенная Нэнси Рэй, которой не надо было закатывать глаза и надувать пузырем резинку, когда в кабинке для посетителей сидят адвокаты и родители.

– Как думаешь, твой адвокат возьмется за мое дело? – спросила моя соседка.

Ее голос проник в мою камеру, как свет ночника в щелку в двери.

– Не знаю. Не могу представить, чтобы Марлин Диксон взяла нового клиента.

Как бы мне ни хотелось дать Пэтсмит несколько последних месяцев надежды, Марлин было наплевать на права человека. Ее застарелая любовь, до которой, как утверждала Диксон, она доросла, была откровенно направлена только на меня. Избранный адвокат, предпочитавший работать за интерес, фарисейская рационализация – зовите как хотите.

– А разве у тебя еще нет адвоката? – спросила я. – У тебя же их вроде как пять. Ты всегда сидишь в кабинке для посещений.

– Да, – ответила Пэтсмит. Это слово вытекло из нее удвоенными звуками. – Но это не адвокаты. Просто посетители.