Силвер Элизабет - Обреченная Страница 26

– Ты меня слышишь? – повторила Марлин. Ее лицо было резиновым, словно бы несколько лет назад она сделала пластику, а я только что это заметила. Я посмотрела ей за спину, надеясь увидеть Оливера, но он все еще топтался у торговых автоматов. С ним было куда легче говорить о моем отце, чем с его нанимательницей, которая, будем честны, имела куда большие скрытые мотивы, чем «статистика смертных приговоров, отмененных на этом уровне», о чем Стэнстед говорил мне практически при каждом визите.

– Я пытаюсь говорить с тобой, – резко сказала она.

Оливер снова ввинтился в маленькую кабинку.

– Дело в шляпе, – улыбнулся он. – Вкусняшка скоро будет у вас.

Я представила его в черном смокинге с плиссированной рубашкой, чуть помятой там, где он забыл ее прогладить. Но вместо того чтобы подать мне ужин, как в модном ресторане, мистер Оливер Руперт Стэнстед предлагал мне заказанный мной батончик «Три мушкетера».

– Оливер, вы не могли бы немного подождать, мы с Ноа разговариваем? – сказала ему миссис Диксон.

– Нет, – запротестовала я.

– Сядьте, мистер Стэнстед, – приказала Марлин. – Я хотела бы вернуться к тому Новому году, – добавила она, снова удостоив меня вниманием.

Я вздохнула.

– Хорошо.

– Что ты делала тем утром, прежде чем ворваться в ее квартиру?

– Закупалась напитками.

– И?..

– И что?.. – спросила я, повысив тон к концу предложения.

– Закупалась напитками – и что еще?

Но прежде чем я успела подумать над ответом, в мою дверь постучала Нэнси Рэй и протянула мне коричневый пакет.

– Спасибо, – сказала я ей и так же проартикулировала благодарность Оливеру. Тот любезно кивнул.

– Ноа, пожалуйста, сосредоточься на том утре, – потребовала Диксон.

Я взяла шоколадку и надорвала обертку с одной стороны, потянув зубчатый зигзаг, так что появился только кусочек коричневого лакомства. Я была голодна. Темно-коричневая глазурь выглянула из обертки, как головка банана, выбирающаяся из кожуры. Я вгрызлась в твердый шоколад, засунув в рот целый дюйм плитки. Она лежала на моем языке целых восхитительных десять секунд, плавясь от тепла моего тела и растекаясь среди незримых вкусовых бугорков моего языка. Я никогда так не желала этого лакомства…

– Ноа! – приказала Марлин, постучав по перегородке…с…

– Это нелепо. Я не хочу сегодня тратить на это свое время! – возмущалась моя посетительница.

…с того самого времени.

– Нам надо поговорить с вами, – сказал Оливер.

– Ноа! – снова позвала меня Диксон.

Стук по плексигласу был слишком громким. Я чуть не бросила трубку, чтобы остановить их.

– Это пустая трата времени! – На этот раз Марлин набросилась на Олли. – Делай свою работу! Делай, если хочешь сохранить ее!

Но стук продолжался, настойчивый и проникающий, как удары полицейской дубинки.

Когда я доела шоколадку, то не увидела ни Оливера, ни Марлин. Я снова оказалась в полицейском участке, в крошечной комнатке без окон, без стеклянной стены, отгораживающей меня от пустого стола. Мои руки были скованы, глядя друг на друга, как сконфуженные дети у дверей директора. Под серебристыми браслетами, надетыми поверх моего любимого «теннисного браслета», виднелись красные полоски кожи – еще одно жестокое предсказание моего будущего. Мой правый, промокший от крови рукав был скрыт под пальто. Думаю, вряд ли кто это заметил.

Дверь скрипнула.

У меня упало сердце.

Человек средних лет с козлиной бородкой вошел в комнату. Он был в джинсах и консервативного стиля рубашке. У него не было ни жетона, ни именного бейджа; на лбу спортивные солнечные очки, словно он только что пришел с пляжа, хотя стояла зима, была середина ночи, и мы находились в Филадельфии.

– Ноа Синглтон? – спросил он.

Я помедлила, прежде чем кивнуть.

– Моя фамилия Вудсток. Я детектив, назначенный расследовать это дело. Вы понимаете меня?

Мои глаза обшаривали комнату. В ней было зеркало и маленькая черная круглая штуковина в углу потолка. Именно в ней записывалось все, что я говорила, что делала, каждое мое движение, каждый мой злобный взгляд. В тот момент на ней не горела красная точка.

– Я бы хотела адвоката, – сказала я ему. – У меня есть право на адвоката.

– Хорошо, если вы так этого хотите.

Офицер Вудсток встал с кресла и оставил меня в комнате одну. Он вернулся через пять часов.

Я ждала.

Я терпеливо ждала.

Я ждала прихода моего адвоката – любого адвоката, – назначенного государством, копеечного, или из крутой фирмы.

Я ждала, чтобы сделать свой единственный звонок – моей матери.

Я ждала, что она приедет той же ночью, но мать неделю не могла купить билет на самолет, чтобы увидеть меня. Она смертельно боялась летать. Она была уверена, что самолет внутреннего рейса могут угнать. Такое было год назад, и моя мать отказывалась летать внутренними рейсами, лишь один раз совершив перелет от Бэрбенка до Онтарио на кастинг к рекламе шампуня.

И конечно, я ждала Бобби и парня из «Лоренцо», который, как я позже узнала, отказался опознавать меня до самого суда. Бобби первым узнал, что случилось, и они с тем парнем из «Лоренцо» поплакались друг другу в жилетку под пиво с пиццей. Я даже и не знала, что они в то время были знакомы. Думаю, я недооценила Бобби, как и его коллег-полицейских, кстати. Думаю, я переоценила это непонятно что из «Лоренцо».

Секундная стрелка часов в допросной тикала так медленно, что я могла сосчитать все удары. Руки мои дрожали, тихо натирая кожу под наручниками. Я подумала о младшем брате. Подумала о Саре и ее последнем взгляде на меня, когда она отказалась от той чашки чая.

Звук шагов заполнил коридор перед допросной. Порой я слышала фоновый шепоток, и он пугал меня. Мой мочевой пузырь не выдержал, жидкая паника потекла по моим ногам. Я не ела двенадцать часов. Мое белье воняло от насыщенной нитратами жидкости. Вода, которую мне дали пять часов назад, внезапно проделала себе путь из моего мочевого пузыря по уретре и вылилась на сиденье, на котором я сидела. Немного даже накапало на пол.

Когда Вудсток вернулся, все почти высохло, но вонь осталась. С ним пришел еще один полицейский.

– Это сержант Иган. Для записи. Я офицер Вудсток. Сейчас пять утра, и я намерен зачитать вам ваши права. Вы понимаете меня? – спросил детектив.

Мне показалось, что рядом со мной стоят четверо мужчин. Площадь комнаты не могла быть больше чем три на четыре фута. Удушье от непомерного дискомфорта обрушилось на меня.

Сержант Иган вынул из кармана ламинированную карточку. Он был практически моего возраста. До того как полицейский заговорил, можно было бы подумать, что мы вместе оканчивали школу.

– У вас есть право хранить молчание и не отвечать на вопросы. – Слово «право» он произнес с гнусавым местечковым выговором. «У вас есть пряяяво хрянить молчяяяние». В результате я потеряла собранность.

– Вы понимаете? – уточнил сержант.

Я кивнула. Да.

– Говорите вслух. Нам это нужно для записи.

У меня першило в горле, и я прокашлялась.

– Да.

– Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы понимаете? – снова спросил Иган.

Я опять кивнула.

– Это означает «да»?

Я кивнула.

– Угу.

– Да?

– Да.

– У вас есть право посоветоваться с адвокатом, прежде чем говорить с полицией, и ваш адвокат будет присутствовать во время допроса сейчас или в дальнейшем. Вы понимаете?

Да, да, я понимаю.

– Если вы не можете нанять адвоката, то по вашему желанию перед допросом вам его назначат. Вы понимаете?

Да, чтоб тебя, конечно, понимаю!

– Если вы решите отвечать на вопросы прямо сейчас, без адвоката, вы все равно сохраняете право прекратить отвечать в любое время, пока не поговорите с адвокатом. Вы понимаете?

Да, да, да. Я, блин, знаю мои, блин, права. Я читаю газеты. Мне не надо смотреть телевизор, чтобы знать мои права.

Согласно видеозаписи, продемонстрированной позже, на суде, я ответила «да» практически на все вопросы, сдавая свои права с остекленелым взглядом и в целомудренном шоке. Согласно видео, я отказалась от своих прав. Я не попросила остановить допрос. Я ничего не сделала. Вдруг внезапно первый разговор с офицером Вудстоком словно перестал существовать. Словно офицер Вудсток не входил и не спрашивал меня, не хочу ли я адвоката, и словно меня не проигнорировали полностью, когда я сказала: да, хочу. Да, я хочу присутствия адвоката. Да, я не хочу говорить. Да, я знаю мои гребаные права. Но никто этого не слышал. Странно, не правда ли? Как в голове все может быть настолько отличным от того, как это видят другие?

Вудсток сказал мне, что я просидела в этой комнате пять часов, прежде чем он вернулся. Позже, на процессе, он сказал, что так вышло, потому что они перевозили тело в морг и должным образом консервировали место преступления. Им надо было сначала допросить еще несколько человек, и они не хотели возвращаться.