Силвер Элизабет - Обреченная Страница 58

Персефона.

Персефона.

Персефона.

Я не понимаю, что происходит.

Я больше не понимаю, что происходит.

Дорогая, я не могу читать.

Я не знаю, что это значит. Я не знаю, что они имели в виду.

Единственное, что я знаю, – это то, что с каждым новым днем, с каждым днем после дня Х, блестящая чистая нить вытягивается из моего брюха, вплетаясь в паутину, окутывающую город. И я не могу этого остановить. У себя дома, в машине я не могу сделать очередной шаг, поскольку знаю, что среди моих обычных бумаг, над нитью и той газетной статьей лежат эти заявления и тот перфорированный аффидевит, говорящий о том, что я не в силах прочесть.

И я не читаю. Я умываюсь и чищу зубы, стелю простыни, засовываю ноги в штанины, в туфли на каблуке и одеваюсь для работы. Каждый день. Каждый божий день я иду к себе в кабинет и отвожу взгляд от папок Оливера, твоих фотографий и свадебного портрета твоего отца.

Две недели спустя после того, как она прислала мне браслет, я получила посылку побольше, оскверненную теми же сигнальными бюрократическими отметинами. Однако на сей раз пакет был прислан в фирму и адресован Оливеру Стэнстеду. Когда мне принесли его из почтового отделения, чтобы спросить об адресе для пересылки, я сказала, что просто передам его. Ты не поверишь, какие на меня кидали взгляды, передавая ее мне. Я сразу же поняла, что это такое. Я пошла домой с запечатанной коробкой и тупыми ножницами в сумочке, прямо как в тот раз, когда вскрыла письмо прямо у дверей.

Прежде чем ты представишь свою мать коршуном набрасывающейся на новое свидетельство, как это было в случае письма, – знай, что как только я пришла домой, я спокойно положила пакет на кухонный стол, рядом с браслетом и запиской. Коробка уже начала рассыпаться, набитая до отказа бумагами, вещами и бог знает чем еще. Прямоугольная коробка даже не могла лежать ровно, поскольку качалась на выпуклости в центре, пытаясь уравновеситься. Несовершенная почтовая система и единственное почтовое отделение, занимающееся корреспонденцией заключенных, породили эту неоперабельную опухоль в чреве простой маленький посылки.

Итак, вместо того чтобы переправить эту посылку дальше или открыть и прочесть все самой, я просто смотрела на нее. В течение нескольких секунд я смотрела, как ее клонит в одну сторону, а потом постучала по ней пальцами, и она качнулась в другую. Я хотела узнать, что внутри. Господи, как я хотела этого! Я рассказать тебе не могу, как любопытство терзало мою душу. Может, там была печаль, которую она испытывала перед смертью, или золотой бобовый стебель, выраставший из ее унижения и раскаяния, которыми были наполнены ее последние годы, месяцы, дни, часы перед тем, как ее пристегнули к каталке. Но понимаешь ли, проблема в том, что извинения – это на самом деле всего лишь сорняки, растущие вокруг памятников и могильных камней. Они все растут и растут, но постоянно разрушают то, что лежит под ними. Если извинение искренне, то ведь боль должна утихнуть, верно?

Когда посылка уравновесилась на своей опухоли в центре моей чистой кухни, мои руки потянулись к ней. Я вложила палец в одну из метафорических петель упаковочной бечевки – и не смогла потянуть за нее.

Сара, мне было страшно. Я не хотела быть этим человеком. Только не снова. Я не хотела развязывать бечевку. Я не хотела потрошить картонную коробку и вытаскивать воспоминания о жизни, которую я так отчаянно жаждала оборвать. Ты ведь не вернешься ко мне. Я не могу быть с тобой. Тебя больше со мной нет. Я не во прахе рядом с тобой, пусть я и прах. Я хожу по земле, болтаюсь на ниточке, которая раскачивается туда-сюда, забрасывая меня так далеко от тебя, что мне приходится бороться, чтобы устоять. Я заставляю себя читать, одеваться, просто держаться за эту липкую нить, эту бриллиантовую опору, о которой в той вырезке из газеты говорится, что это единственная вещь, которую похитил грабитель, убивший Персефону Райга.

Я больше не хочу знать, что сделала или чего не сделала Ноа в своей жизни до встречи с тобой, до того, как отняла тебя у меня. У нее хватило времени исписать эти сотни страниц, сидя в камере. Может, она писала в темноте или даже сидя на унитазе. Но я не хочу знать, как ужасно она чувствовала себя, отнимая тебя у меня. Я не хочу отвечать Сьюзен и Джорджу Райга. Я не хочу бередить рану, которая, наконец, начала закрываться. Моя кровь больше не свертывается. Я больше не могу рисковать. И не буду.

Потому я намерена похоронить ее апологию или ее слезы, ее последние карающие слова, ее злобные слова-паразиты и весь ее потенциал в земле вместе с этими письмами. С тобой. Это она их хоронит, не я. Это у нее был револьвер, это она его зарядила, это она выстрелила в тебя. Это не я отказалась говорить с губернатором. Не по своему выбору я оставила затею с прошением о помиловании. Ничто из этого не изменит твоего нынешнего положения. Ничто не изменит того, что сделала Ноа, даже без меня. И не имеет значения, что она сказала, что написала, – ведь я по-прежнему здесь. Я сижу на своей кухне и смотрю на эти коробку и браслет.

Этот браслет с запиской. Безжалостная просьба об одолжении для кого-то другого. Это письмо адресовано мне, но предназначается для другого. Может, она и права. Я должна его передать. Я хочу его передать. Я хочу передать письмо и браслет этим наследникам, но не могу. Я не могу взять трубку и позвонить родителям Персефоны. Я не могу заглянуть в слова Ноа. Поэтому я просто беру браслет и позволяю ему обтечь мое запястье каждым утром после того, как просыпаюсь, стараясь застегнуть застежку свободной рукой. Иногда он застегивается с первой попытки, иногда нет. Но каждый день он со мной, когда я веду машину, когда иду на работу, когда поднимаюсь по лестнице окружного суда, когда жду в набитом людьми лифте, когда выступаю на встрече перед сорока бизнесменами в платиновых запонках и пошитых на заказ костюмах, жаждущих моего совета, – этот браслет всегда сомкнут на моем запястье.

Всегда твоя и только твоя,

Мама

Примечания

1

Менкен Генри Льюис (1880–1956) – американский журналист, эссеист, сатирик.

2

 Герой романа «Убить пересмешника», адвокат, защищающий чернокожего, обвиненного в изнасиловании белой женщины.

3

 Имеется в виду герой пьесы Б. Шоу «Пигмалион», профессор Хиггинс, специалист по произношению.

4

 Алькатрас, Синг-Синг – знаменитые американские тюрьмы строгого режима.

5

 Герой романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение».

6

 Кларенс Дарроу (1857–1938) – американский юрист и один из руководителей Американского союза гражданских свобод, из идейных соображений выступавший в качестве адвоката на многих известных судебных процессах.

7

 Знаменитая композиция музыкального дуэта «Саймон энд Гарфанкел».

8

  Речь идет о фильме «Подозрительные лица», где К. Спейси играет «единого в двух лицах» калеку Болтуна и убийцу Кайзера.

9

 Мюзикл И. Берлина.

10

 Эд Макмахон (1923–2009) – американский актер, комедиант, профессиональный рекламщик, ведущий игровых телешоу и новостных программ.

11

 Джек Кеворкян (1928–2011) – американский врач, сторонник и популяризатор эвтаназии.

12

 «Почти десять долларов» – слоган фильма «$9,99», в котором в купленной за такую цену книге главный герой открывает для себя смысл жизни.

13

 Хирургическая операция, при которой часть кишечника выводится наружу из брюшной полости.

14

 «12 шагов» – программа, используемая в качестве реабилитационного курса во многих обществах анонимных алкоголиков и анонимных наркоманов.

15

 «Народное» название Филадельфии.

16

 Танто – традиционный японский кинжал самурая; с его помощью совершались ритуальные самоубийства – харакири (сэппуку).

17

 Композиция Боба Дилана с альбома «Blood on the Tracks» (1975).

18

 Ла Бреа – район битумных озер на территории Лос-Анджелеса в Калифорнии. Знаменит многочисленными находками вымерших животных позднеплейстоценового периода.

19

 Привилегированное общество студентов и выпускников колледжей.

20

 Лестница Рокки – лестница в 72 ступени перед Филадельфийским музеем искусств; названа так потому, что именно по ней бегал боксер Рокки в исполнении С. Сталлоне в фильме «Рокки» и четырех его сиквелах.