Майкл Грубер - День мертвых Страница 72

– А потом она покончила с собой, и что тогда? Какой-то голос опять приказал тебе отправиться в Мексику?

– Вроде того. Теперь ты знаешь все.

– Ну уж не прямо все, наверное.

– Ну да, не совсем, – согласился Мардер.

– Ладно, может, расскажешь в следующий раз. Если он будет. Как думаешь, они сюда сунутся? В смысле, всей толпой.

– Полагаю, да. Вообще-то, я ожидаю их уже послезавтра. Тебе в самом деле стоит уехать, пока есть возможность.

– Нет, я останусь, если ты не против. Надоело быть хорошенькой мордашкой, зачитывающей новости. Пришлось переспать с мексиканцем, чтоб мне позволили делать эти сраные репортажики про зверства бандитов. Когда выйдет новый сюжет, как ты и сам говоришь, я стану состоявшейся женщиной, настоящим репортером – как Кристиан Аманпур или Алекс Кроуфорд[136]. Война производит на людей впечатление – весь этот риск, свистящие пули…

– И тебе не надо будет больше спать с мексиканцами.

В темноте раздалось хихиканье.

– Нет, я это сказала, чтобы тебя позлить. Вообще-то, ни с кем я не спала, но пришлось унижаться, а это, к слову, еще хуже. Но ведь нас могут убить. Если я попаду в лапы Куэльо, то для меня все будет кончено, и не самым приятным образом.

– Потому что ты делаешь репортажи про его зверства?

– Нет, из-за Эль Кочинильо, его сынка. Ты разве не в курсе? В общем, Поросенок как-то раз пожелал себе невесту – победительницу местного конкурса красоты. Не чета нашей Лурдес, но девочка молодая, хорошенькая и милая. Эль Кочинильо пошел к папочке и сообщил, что свадьба состоится тогда-то – ну и какой у папочки выбор? В общем, так и вышло – пышные гуляния, бандиты и политики со всего района. Увы, в первую брачную ночь девушка повесилась, так и оставшись невинной. Это ж какая прелюдия у них была, интересно?

– И весь сказ?

– Нет. Дело вот в чем: когда Эль Кочинильо обнаружил ее в петле, то впал в такое бешенство, что трахнул ее труп. И вошел во вкус. С улиц стали пропадать девушки. Как мы полагаем, он…

– Да, я понял, – перебил Мардер. – Если я сейчас на тебя залезу, ты перестанешь болтать про убийства, извращения и прочее зло?

– Перестану, – пообещала она.

18

Страдая от похмелья и стараясь восстановить в памяти ночные события, Мардер с несчастным видом развалился на переднем пассажирском сиденье старенького «Фольксвагена Комби» отца Сантаны. Проехав по насыпи, фургончик покатил по прибрежной дороге на север, по направлению к tierra caliente и Ла-Уакане, где располагалось бывшее поместье д’Арьесов, Лас-Пальмас-Флоридас, с его фамильным кладбищем. На коленях Мардер держал керамическую урну с прахом жены. Компания в машине подобралась невеселая, и на жизнерадостную утреннюю болтовню священника никто не реагировал. Кармел Мардер и Пепа Эспиноса примостились на противоположных концах заднего сиденья, обе растрепанные, угрюмые и молчаливые.

Наверное, тоже мучаются похмельем, подумал Мардер. Сам он меж тем пытался разобраться в своих воспоминаниях о предыдущей ночи. Что из этого было фантазией, что – реальностью? Его тело кричало о безудержных плотских утехах, но проснулся он в собственной постели, а Ла Эспиноса утром ни словом, ни взглядом не показала, что их теперь объединяет нечто большее, чем отношения репортера и героя репортажа. Стата тоже держалась с прохладцей, а Ампаро, подавая завтрак, была сама формальность и величала его исключительно «Эль Сеньор»: желает ли Эль Сеньор еще кофе, и тому подобное.

Возможно, дело было в самих обстоятельствах; возможно, в Мексике существовало социальное табу, запрещавшее постельные марафоны накануне погребения благоверной, даже если благоверная вот уже три года как мертва, а ее супруг за все это время ни разу не занимался сексом. Мардер жалел, что ему не передалась ее боевитая манера поведения. Если б ее прах обладал даром речи, то салон «Фольксвагена» сотрясался бы сейчас от непрерывных «Qué pasas?»[137]; из каждого выудили бы причину хандры, каждый излил бы душу, поплакал на плече, получил совет, и всем бы полегчало.

В день, когда эта женщина обратилась в пепел, Мардер одних близких поразил, а других встревожил своим стоицизмом – на многолюдной панихиде он не издал ни единого всхлипа, даже когда гроб с ее телом исчез за занавесью и отправился в печь. Дети рыдали и жались друг к другу, но отец их – нет. Теперь Мардер чувствовал, как что-то внутри его рушится; руки, обхватившие урну, дрожали, трудно было говорить. Может, пришло время: он распадется на части, мистер Тень лопнет, и его просто оставят вместе с ней на кладбище – еще одна веселая шутка Господа Бога.

Он оглянулся назад. Пепа закрыла глаза и пристроила голову между спинкой сиденья и кузовом. Она позаботилась о траурном наряде, надев черную юбку и такой же жакет с кроваво-красной рубашкой. Кармел была в свободных темных брюках и одной из своих многочисленных рубашек-сафари, на этот раз темно-серой, навыпуск, а поверх накинула некий предмет одежды, который Мардер затруднился бы назвать. С виду он напоминал плащ-пыльник, доходил ей до колен и изобиловал пуговицами. На вкус Мардера, плащ был дочери к лицу, но она нравилась ему в чем угодно, так что его мнение не в счет. Перехватив его взгляд, Стата устало улыбнулась, после чего также закрыла глаза и приняла ту же позу, что и Пепа.

Фургон остановился перед кантиной «Эль Кангрехо Рохо». Это входило в план побега: Лурдес нельзя было покидать casa с Мардером и остальными у всех на виду. Вместо этого Ампаро усадила ее в кузов своего старого пикапа, спрятала под брезентом и по пути в церковь забросила в кантину. И вот теперь девушка выпорхнула из дверей заведения и юркнула в фургон; в руках она держала огромный букет бархатцев. Настроение пассажиров сразу улучшилось. Лурдес была счастлива – и всему миру, соответственно, тоже полагалось быть счастливым, и такова была сила ее дара, что мир просто не мог не подчиниться. Мардер обнаружил, что улыбается почти против воли: в сиянии ее восторга не растаял бы от удовольствия разве что труп. Он поблагодарил ее за цветы, злясь, что сам о них не подумал. Свое de nada[138] она сопроводила ослепительной улыбкой.

Старый «Фольксваген» сильно шумел, и было не разобрать, о чем толкует троица на заднем сиденье. Священник меж тем выразил надежду, что на 37-м шоссе и в Ласаро-Карденасе будет немного машин, потому что к половине шестого ему надо вернуться на дополнительную мессу. Во второй День мертвых на дорогах бывает интенсивное движение, так как семьи ездят по кладбищам, навещая усопших, и излюбленным святыням. Кроме того, El Dia – лучшее время для религиозных видений, и вечером перед домом священника выстроится целая очередь из людей, пришедших заявить о всевозможных чудесах.

До этого Мардер пропускал речи Сантаны мимо ушей, как и свист ветра, и шуршание шин, но последняя фраза привлекла его внимание.

– Интересно, – произнес он, – и как люди определяют, что они истинные?

– Вы про видения?

– Да, когда Бог или ангелы направляют человека, сообщают ему что-то. Я это к чему: многие ведь слышат голоса, но обычно мы таких людей сажаем в психушки и накачиваем лекарствами. Однако в Церкви, очевидно, принято считать, что к безумию тут не все сводится, так?

– Так. Церковь, пусть с великой неохотой, признала, что Святому Духу позволено обращаться к людям напрямую, без согласования с духовными властями. И нам, ее слугам, выпало проводить границы между тремя вариантами: безумие, божественное, демоническое.

– Вот об этом я и говорю, – сказал Мардер. – Как именно вы их различаете?

– Что ж, безумцев отличить совсем не сложно. Они попадаются нам постоянно. Безумцы либо замкнуты, либо перевозбуждены, мысли у них путаются, они или неестественно боязливы, или храбры. Обыкновенно они выстраивают безупречную логическую систему и не терпят сомнений со стороны других. Сумасшедшие, можно сказать, отделены от человеческого общества своим недугом. Поэтому мы говорим, что они живут в собственном мире.

– А святые разве нет?

– О, ничуть. Самое замечательное в святых даже не то, что они получают послания от Господа, но то, как они относятся к другим людям. Святые узнаются по поступкам. И напротив, иные воображают, будто с ними говорит Бог, а потом идут и нарушают все Его заповеди до последней. Они раздуваются от гордости: Бог избрал меня, чтобы свершить это дело. И так мы определяем, что их коснулся дьявол. Чаще всего дьявол выдает себя за Бога, в чем кроется одна из причин бесконечных демонических выходок церковников. И ничего удивительного тут нет, если задуматься. Чем еще заниматься дьяволу, как не губить Церковь, тем самым отвращая людей от Бога? И наоборот, человек, отмеченный Господом, отличается великим смирением, подчас даже абсолютным. Не знакомы ли вы случайно с «Облаком неведения»?[139]

– Название припоминаю, но не читал.

– Ну что ж, в основе своей это путеводитель по созерцательной жизни. Одно время я думал примкнуть к цистерцианцам[140]. Тогда-то я прочел эту книгу и понял, что не создан для тихого созерцания. Как бы то ни было, автор показывает различие между совершенным и несовершенным смирением. Их он считает предпосылками для всякого истинного, долговечного соприкосновения с Господом. Под несовершенным смирением он подразумевает понимание нами нашей греховной природы и неспособности возвыситься над нею собственными силами. В наше время это назвали бы самопознанием. Это необходимая первая ступень, говорит он, но выше ее стоит так называемое совершенное смирение, то есть непосредственное восприятие всеобъемлющей любви Господа. Люди, достигшие его, знают, что такое подлинная благодать, они понимают, что избраны не из-за каких-то личных качеств, но актом чистой любви. Я знаком с подобными личностями и с немалым трудом удерживаюсь от греха зависти, когда думаю о них. Боюсь, мне уготована участь Марфы[141] – чинить крыши церквей, кормить бедняков супом и мириться со страданиями человечества. Как и вам, полагаю.