Инесса Ципоркина - Ужасно роковое проклятье Страница 11

"Капризница фортуна сумасбродно,

Возносит одного, другого губит,

Она не тех, в ком сердце благородно,

А лишь злодеев закоснелых любит".

Хорошо, если Франческо заинтересован всерьез. А если Кавальери-младший принадлежит к племени стандартных бабников, да и накачивает обаяние на любой женщине, словно бицепсы-трицепсы — на тренажере? Конечно, изысканные речи приятно слушать, только когда комплименты относятся именно к тебе, а не просто к "бабе во всероссийском масштабе". При поддержке Франческо я, трудолюбивая и очаровательная Золушка, выберусь из-под власти злой мачехи, роль которой играет Дармобрудер… Размечталась! Наверняка все будет куда прозаичнее: мы с ним встретимся еще несколько раз по деловым вопросам, пофлиртуем, построим друг другу глазки — и каждый направится в свой мир. У Кавальери есть свой бомонд, а у меня — "Кома", из которой я, вероятно, так никогда и не выйду. И орбиты наши больше не пересекутся… А жаль! Франческо мне нравится, сильнее, чем любой из моих знакомых. Думая о благородных чертах и ласковом баритоне, я заснула.

Меня разбудили яркие лучи, нагревшие подушку и одеяло, точно конфорку. Первые дни сентября были пронизаны солнцем, раздававшим щедрое тепло, будто капризное светило вздумало напоследок осчастливить город, уже привыкший к промозглой и холодной осени. Над Москвой синим сводом стояло безоблачное небо, зеленая листва на деревьях уже вспыхивала золотом и киноварью — прямо факелы зажигала, и даже в центре города пахло свежестью и нагретой землей. Все растерялись — верить опасливым предсказаниям Гидрометцентра или не стоит: в толпе, текущей по улицам, смешивались куртки и легкие футболки, майки и плащи, босоножки и ботинки, соломенные шляпки и зонты от дождя. Я, как и мои сограждане, словно в рулетку играла: угадаю — не угадаю. И по закону азартных игр, периодически промахивалась: то жаркое солнце, то ледяной ветер, то духота в метро, то неожиданный дождик. Сегодня мне хотелось выглядеть еще эффектнее, чем вчера — вдруг мы с Франческо встречаемся последний раз? Надо, чтобы он запомнил меня потрясающей. Вот и получается, что не всегда мы, женщины, наряжаемся для ехидных подружек, бывают и исключительные случаи.

Утро доставило мне массу новых ощущений: на каждого из давно знакомых сослуживцев я смотрела, как на потенциального преступника. Раньше никогда не приходилось подозревать наших ребят в уголовке, да еще всех подряд. Наконец, в моей голове появилась долгожданная здравая мысль. Надо спросить у охранника Игоря, кто из сотрудников в день приезда итальянцев, к моменту, когда я вошла в дверь "Комы-АРТ", уже присутствовал в галерее? И еще: кто оставался в нашем заведении накануне после моего ухода домой? Ведь снотворное в банку подсыпали либо с самого утра, либо вечером, потому что я пила этот кофе, да еще других угощала, буквально перед уходом, и все было нормально. Посторонних тогда в галерее не было, как, впрочем, и наутро, значит, отравитель — наш человек. Ответ от охранника надо получить поскорее, пока он не забыл, кого впускал-выпускал в это время.

Я вскочила и побежала к посту секьюрити. Мускулистый Игорек был искренне удивлен моими расспросами, долго что-то высчитывал и, наконец, выдал приблизительный список: вечером после меня остались уборщица тетя Катя, промоутер Венечка, который вместе с компьютерщиком Олегом мудрил над потрохами наших "Пентиумов", и утром эти двое снова пришли пораньше. Остальные работники галереи прибыли уже значительно позже, когда я сидела у себя. Получается, что тетя Катя, Веня и Олег — основные подозреваемые в покушении на мою особу. Чепуха какая-то! Не могу сказать, чтобы все трое были, как супруга Цезаря, выше подозрений, но уж очень они неподходящие кандидаты в отравители. Ладно, обдумаю попозже, почему я так раздражаю сослуживцев, что один из них решил меня усыпить, точно старую собаку.

Сейчас мне нужно заняться подготовкой второго этапа переговоров. Переводчик просил ему маршрут следования делегации заранее сообщить. На помощь рассчитывать не приходиться: Эму окончательно выбыла из игры, а Дармобрудер весь во власти грез и недееспособен. Не имея сил отвлечься, я раздраженно наблюдала, как гудит от возбуждения весь наш небольшой коллектив, обсуждая невероятную выходку Жрушко. Злорадство коллег было понятно: Эму в галерее не любили, она постоянно всем канифолила мозги, приставала по мелочам, не давала нормально работать. Сейчас коллектив обсасывал версию наркотической зависимости Ноевны, хотя кое-кто пытался толковать о психическом заболевании, вызывающем неадекватное поведение. С утра уже позвонил прародитель Жрушко Ной и сообщил, что у дочурки гипотонический криз, в каковое объяснение никто не поверил. Дармобрудер, напрочь позабыв о своей верной подлизе, попавшей в немилость, бегал по кабинету взад-вперед, нервно потирая ручки и вслух рассуждая о грядущей поездке и оглушительном успехе.

Снова притащились художники и сидели по углам с кислыми лицами, словно клиенты в приемной у зубного. В приемной, то есть в офисе, напряженное ожидание повисло в воздухе и густело с каждой минутой. Скоро опять приедут итальянцы, будут утрясать подробности финансирования, сроки, а главное, сообщат боссу названия отобранных для выставки экспонатов и имена художников, заинтересовавших итальянскую сторону. Так что в теплые страны поедут не все! И вот Дармобрудеровские протеже, ощутив внутреннюю конкуренцию в своем узеньком мирке, больше не объединялись против внешнего врага — критика-конформиста, а, наоборот, каждый точил на собрата зуб. Приятно было видеть их злобно огрызающимися друг на друга, а не заводящими чуть что многочасовые велеречивые беседы, как оно бывало. Нерушимая творческая дружба и духовное родство издыхали в корчах прямо на глазах. Наблюдая за этим трагифарсом, я почти забыла о собственных обязанностях.

Через пару часов мне, впрочем, надоело следить за монотонным спектаклем в офисе Дармобрудера. Я, позевывая от хронического недосыпания, отправилась еще раз осмотреть зал, где в тесноте и в обиде размещались произведения убогой пятерки, совершенно так же, как их авторы, тесня друг друга в кабинете шефа. Когда готовилась выставка, я с трудом заставила Дармобрудера отказаться от опустошения вполне приличных залов. А то он по всей галерее расставил бы плоды своеобразного вдохновения своих протеже. Чертовы "плоды" напоминали пищепродукты застойных времен — засохшие сырки и заскорузлые котлеты из рубленого хлеба — притулившиеся в роскошном изобилии дорогого гастронома. В общем, "тот самый вкус — та самая дрянь", деликатес для ностальгирующих.

Ни глубина замысла, ни оригинальность исполнения здесь и не ночевали. У произведений Подмундирова, Мокростулова, Веревкиной, Табуреткина и Мыльцева были совсем другие, гм, достоинства. Когда человек, прожив полжизни в темном вонючем подвале, выходит на свет, его мучительно слепят краски, горло на свежем воздухе сжимается от спазм, запахи травы и цветов душат. Что делать бедному освобожденному? Можно надеть на голову пыльную коробку, а в руки взять гниющую половую тряпку и нюхать ее, словно нашатырь, спасаясь от изобилия впечатлений. Вокруг охваченной ностальгией публики вращаются народные умельцы, создающие в искусстве подобия супа из пакетиков. Здесь и чернуха во всех ее видах — вроде диссидентского самиздата с его наивным пылом; слезливый псевдоисторизм в духе когда-то преследуемого славянофильства; картинки под лубок с нецензурными подписями — помесь выползшего на свет божий андеграунда с народными ремеслами. Качество устрашающе низкое, просто китайская барахолка какая-то. Почему итальянцы согласились это выставлять? Наверное, решили посмеяться. У входа в зал флорентийской галереи поставят клоуна с балалайкой и бурым медведем, и оба будут громко петь матерные частушки. От пришедшей на ум картины мне стало еще тоскливей, и я вернулась в кабинет шефа. Скорей бы приезжали оба Кавальери, свинтус Чингьяле и пышная синьорина Брилла.

К приезду долгожданных гостей мы все извелись от нетерпения. А я — еще и от любопытства: зачем итальянцам демонстрировать это фуфло в родной Италии? Из каких соображений они действуют? Ведь не из чистого же альтруизма — его не существует ни в каком бизнесе! Ответ я получу, если буду внимательно следить за ходом переговоров, а потом проанализирую подробности. Должны же окончательные условия дать мне подсказку, ну хоть какую-нибудь! Без завуалированных тайных мотивов флорентийцы не могли плениться нашей провинциальной шизофренией. Итак, я постараюсь быть внимательной, как компьютерный шахматист.

К сожалению, когда прибыли итальянцы, началась своеобычная административная тягомотина, и вскоре я потеряла нить рассуждений. Тем более что переговоры длились несколько часов, Верочка постоянно приносила разные напитки, мы осушили целое море минералки и соков, после чего все стали бегать в уединенное помещение на другой конец здания, даже толмач не стерпел. Хуже всех было Каваьери-старшему, он уходил регулярно каждые 15–20 минут и отсутствовал минут по 10. В общем-то, неудивительно в его возрасте — дяденьке под 70, а он до сих пор лично усмиряет тупых иностранных деляг, вообразивших себя арт-продюсерами! Интересно, на что я останусь способна в его годы? Если доживу, конечно. От скуки тоже умирают молодыми. А в какой-то момент мне показалось, что смерть моя уже не за горами. Все происходящее выглядело ужасно: Дармобрудер примитивно пресмыкался, стараясь урвать кусок пожирнее, итальянцы сдерживали его волчий, вернее, собачий аппетит, мягко иронизируя, но демонстрируя твердую хватку. И тут, наконец-то, босс увял, словно фиалка по жаре. Слава Богу, мой черед наступил еще до того, как я заснула и принялась наподобие Эму оглашать окрестности заливистым храпом.