Дарья Донцова - Обед у людоеда Страница 35

– Господин Гвоздь.

Леня присвистнул.

– Ну, влипла ты, кисонька, по самую маковку. Этот субъект страшно не любит, когда что-то нарушает его планы. Знаешь, за что он столь славную кличку приобрел?

– Нет.

– Дело давнее, – вздохнул Леня. – Паренек на зоне попал по недоразумению в отряд к крутым мальчикам. Обычно стараются осу€жденных…

– Осужде€нных, – машинально поправила я.

– Что? – удивился Леня.

– Ну, ты сказал осу€жденных, а правильно – осужде€нных, ударение не там ставишь, не на «у», а на «е» надо.

Дубовский круглыми глазами уставился на меня, потом, ни слова не говоря, включил чайник, вытащил банку дорогущего, совершенно недоступного мне колумбийского кофе «Амбассадор», выставил набор конфет «Синий бархат» и сообщил:

– Это из меня бывший ментяра вылез, а ты подметила. В легавке все говорят – осу€жденный, сленг такой! Но я никак в толк не возьму – ты явилась за чистоту русской речи бороться или дело узнать?

– Дело узнать!

– Так слушай молча, тоже мне Бархударов и Крючков в одном флаконе.[2] Тебе с сахаром?

– Только без цианистого калия, пожалуйста!

Леня крякнул и поинтересовался:

– Хочешь глотну из твоей чашки?

– Буду очень благодарна, только слюни туда не пускай!

Дубовский отхлебнул кофе и протянул мне стакан.

– Спасибо, – вежливо сказала я и спокойно отпила глоток.

Да, не зря «Амбассадор» стоит таких денег, вкус превосходный.

– Значит, – продолжил Леня, – попал наш Родион Громов, а если меня память не подводит, так зовут сэра Гвоздя по паспорту, в отряд к деловым парнишкам. Обычно первоходку к таким же молокососам селят, а тут недоглядел кто-то. Ну, и решили авторитетные салагу поломать. Молодой слишком, гоношистый, правил не знает. Времена стояли советские, и все зэки в обязательном порядке посещали промзону. Другое дело, что воры в законе, коим правила запрещают работать, старались избежать производства, но сделать это тогда было трудно. Сидел отряд Громова на монтаже панцирных сеток для кроватей. И вот, улучив момент, когда охранник пошел покурить, к Родиону подступилась тройка отморозков. Громов на их глазах схватил несколько железных толстых штырей и забил себе в руку. Больше всего нападавших поразило то, что Родя, заколачивая в живое тело железки, даже не поморщился, только усмехался, глядя, как на грязный пол мастерской ручьем льет кровь. Даже видавшие виды уголовники слегка прибалдели от такого расклада, а Родион, положив молоток, как ни в чем не бывало произнес:

– Поняли, козлы, что я совершенно не ощущаю боли, более того, мне приятно, когда меня бьют, слыхали про такое?

– Садист, что ли? – поинтересовался самый грамотный из отморозков.

– Мазохист, – поправил Родион, – а еще станете приставать, я с вами знаете чего проделаю?

– Чаво? – оторопели парни, привыкшие, что предназначенная к закланию жертва трясется и умоляет о пощаде.

– Чаво, – передразнил Громов, – а вот чаво!

Он схватил длинный, заостренный с одного конца штырь и метнул в висевший на стене календарь. Зэки разинули рты. Родион попал бессмертному творению Леонардо, «Джоконде», прямо в левый глаз. Потом просвистел второй штырь, и загадочно улыбающаяся дама лишилась правого ока.

– Ну, – нехорошо ухмыляясь, спросил Родя, – кто из вас первый?

Парни переглянулись, но тут прибежал охранник, увидел испорченный календарь и заорал:

– Кто посмел, суки?

– Я, – преспокойно ответил Родя.

Не обращая внимания на его окровавленную руку и ругая парня мастырщиком[3], охранник надавал Громову оплеух. Родион держался стойко и отморозков не выдал. Его все же отволокли в медпункт, подталкивая кулаками в спину.

Вечером в бараке один из нападавших подошел к Роде и буркнул:

– Чифирек глотнешь?

Громов пошел к столу, получил кружку, сахар и две твердокаменные карамельки без бумажки. Отряд признал парня за своего и дал ему кличку Гвоздь.

Услышав историю, я перепугалась окончательно. Леня только усмехался, глядя, как гостья судорожными глотками опустошает чашку.

– Понимаешь теперь, что с тобой наш Гвоздик сделает?

Я кивнула.

– Молодец, – одобрил Леня, – хорошо, когда человек осознает опасность! Ну, рассказывай, чего разузнала.

Полностью деморализованная, я выплеснула всю «оперативную информацию». Про то, что Никита и Жанна на самом деле брат и сестра, про «антикварные» драгоценности, про квартирные аферы Ани и про ликер. Единственное, что я опустила, – это сведения о болезни Леры. В конце концов, никакого отношения к смерти Малышевой они не имели.

– Ну и ну, – покачал головой Леня, – налицо явный талант и удивительная работоспособность, ты, котеночек, просто клад. А я-то как попал под подозрение?

– Я проверяла всех, кто в тот вечер пришел в гости, остались только Зюка и ты… Да еще люди сообщили, будто ты травишь бабочек цианистым калием!

– Что?! – изумился Леня. – И кто же придумал такое?

Я призадумалась. А и правда, кто?

– То ли Валерия, то ли Андрей…

– Интересно, – протянул Леня и пояснил: – Действительно, есть такой метод, когда бабочку уничтожают цианидами, только им давно никто не пользуется, опасно очень, можно самому отравиться. Впрочем, я предпочитаю покупать уже обработанные экземпляры, хотя есть любители иголочкой в тельце потыкать…

Он походил по комнате, потом потянулся и голосом, исключавшим любые возражения, заявил:

– Так. Работаем вместе. Сейчас составим план.

– Какой хитрый! – рассердилась я. – Вся основная работа проделана, осталось только Зюку проверить да Бориса Львовича! Не нужны мне компаньоны, и делиться с тобой я не стану.

Дубовский тяжело вздохнул:

– Слушай, я богатый человек, в средствах не нуждаюсь.

– Денег никогда не бывает много!

– Согласен, только у меня на данный момент дефицит сотрудников… Я помогу тебе, а ты мне.

– Не понимаю…

Леня опять зашагал по кабинету, сложив руки за спиной.

– Знаешь, что я директорствую в галерее?

– Поговаривают, «Москва-арт» – твоя личная собственность?

– Ах, злые языки страшнее пистолета, – заржал Дубовский, – не суть, хозяин не хозяин, я там главный, и нужен мне верный человечек, секретный агент, так сказать.

– Зачем?

– Разные делишки случаются. О художниках подноготную узнать, картину проследить, мало ли чего. Давно искал, да все не те попадались, а тут просто подарок судьбы! Зарплату положу отличную, парень я не конфликтный, идет?

– Надо подумать!

Леня хихикнул.

– Извини, но мне показалось, что когда ты над чем-то думаешь, то результат получается отвратительный, а вот ежели действуешь спонтанно… Ладушки, чтобы доказать честность своих намерений, подскажу, как тебе следует действовать дальше.

– Как?

– Сначала найди секретаршу покойного Гребнева и спроси, правда ли, будто Аня оставалась одна в кабинете убитого.

– Но мне сказали…

– Никогда не верь тому, что говорят, проверь, убедись сама. Следом прошерсти Зюку и Борьку. Я со своей стороны тоже попытаюсь кой-чего разузнать, остались связи. Созвонимся в воскресенье, на, это номер мобильника, давай свой.

– Чего?

– Ну, какой твой номер?

– У меня нет сотового…

– Пейджер?

– Еще не купила.

Леня вздохнул.

– Хорошо, дома хоть телефончик имеешь?

Я продиктовала цифры и встала. В ту же секунду юбка соскользнула с талии и шлепнулась на пол. Покраснев, я наклонилась за ней, проклиная все на свете. Дубовский радостно заржал.

– Булавочкой приколи, небось не захочешь снова тряпками обматываться…

Чувствуя, как огнем горят уши, я двинулась к двери, судорожно сжимая пояс от злополучной юбки, и, уже выходя из комнаты, поинтересовалась:

– Слушай, а чем это я тебя так привлекла?

Дубовский плюхнулся в кожаное кресло и сообщил:

– А хрен меня знает, понравилась. И ноги у тебя ничего, когда без юбчонки, только тощеватые. Я не любитель лыжных палок.

Вне себя я вылетела в холл, слыша, как Леня радостно оглашает стены громовым хохотом. Приветливая Олечка нашла пару булавок. Я кое-как затянула пояс, вышло плохо. Юбка прочно сидела на талии, но спереди собралась в большие складки и мешала при ходьбе.

На улице бушевала уже не весна, а лето. Прохожие сняли пальто, я стащила куртку и пошлепала к метро. Кое-кто из встречных провожал меня взглядом, а в вагоне молоденькая девчонка, чуть старше Лизы, долго на меня пялилась, а потом, откровенно хихикая, принялась шептаться со спутником.

Домой я влетела злая и уставилась в прихожей в зеркало. Следовало признать, вид у меня был просто «ангельский». Спутанные короткие пряди торчали в разные стороны, напоминая колючки ежа, черная краска с бровей переместилась на лоб, а тушь стекла с ресниц на нижние веки. Оранжевая помада размазалась по всей морде, да и одето это небесное создание было надлежащим образом. На плечах безразмерный мешок из ангорской шерсти, щедро изукрашенный «жемчугами» и «каменьями», на бедрах юбка, больше всего напоминающая пыльную драпировку, сильно насборенную у «карниза». Относительно прилично выглядели только сапоги – почти новая кожаная «Саламандра», старательно вычищенная перед выходом. Да, если у Дубовского и впрямь возник ко мне интерес, то он основывался отнюдь не на сексуальной почве, скорей всего мужика привлекла не моя «небесная» красота, а удивительный ум, находчивость и сообразительность.