Жан д'Айон - Догадка Ферма Страница 41

— Мне хотелось бы это знать, Леон. Пока я в полном тумане, как и Гастон. Похоже, Прекрасной Блуднице пришелся не по нраву наш последний визит в ее заведение, и она попыталась прикончить нас.

— Даже так? — Пизани помрачнел. — Будь осторожен, Луи. Ее брат опасный дуэлянт. Значит, ты ведешь расследование против них? Полагаю, больше ты рассказать не сможешь?

— Пока нет, но, по правде говоря, я не сумел бы это сделать, даже если бы и хотел, поскольку мне самому еще ничего не ясно.

— Энгиен возвращается в Париж недели через две, не позже. Хочешь, я поговорю с ним? Ты всегда можешь рассчитывать на его дружбу.

— Нет, сейчас это бесполезно. Благодарю тебя.

В это время Венсан Вуатюр под аккомпанемент двух лютнисток ворковал свои стихи, наслаждаясь благосклонным вниманием герцогини де Лонгвиль.

Когда он закончил, получив заслуженную хвалу, которую ценил превыше всего, мадам де Рамбуйе спросила у своей племянницы:

— Вы успели сходить в театр после приезда в Париж, Жюли?

— Признаюсь, тетушка, у нас пока не было времени.

— Анжелика и Изабелла побывали на представлении Гийо-Горжю. Они пересказали мне эту пьесу, и я чуть не умерла от смеха. Прошу вас, Изабелла, повеселите и мою дорогую Жюли!

Венсан Вуатюр, понимая, что перестал быть центром внимания дам, поклонился им и, рассыпавшись в изъявлениях вежливости, присоединился к Пизани и Луи.

— Вы знаете Гийо-Горжю, мадам Фронсак? — с живостью осведомилась кузина Энгиена.

— Нет, мадам, и это приводит меня в смущение. Но, как вам известно, мы живем не в Париже.

— Его настоящее имя Бертран Ардюэн де Сен-Жак. Говорят, он учился на богословском факультете, впрочем, он и происходит из семьи врачей, однако, не чувствуя призвания к медицине, увлекся комедией и будто бы бросил все, чтобы объехать Францию с труппой скоморохов. Десять лет назад он поступил в Бургундский отель, когда оттуда ушел Готье Таргий со своей труппой. Гийо-Горжю благодаря своему остроумию и таланту завоевал прочную репутацию, но также вызвал зависть соперников. К несчастью, я была слишком мала в то время и не видела его представлений, на которые сбегался весь Париж.

— Мне помнится, я видела несколько его фарсов в Бургундском отеле, — улыбнулась принцесса де Конде. — Это было крайне вульгарно, порой непристойно, но так забавно! Зрители выходили из театра в полном восторге!

— Не терплю вульгарности, — безапелляционно заявила Жюли д'Анжен. — И не испытываю ни малейшего желания смотреть на этого господина.

— Сходите на его представление, и ваше мнение изменится! — иронически возразила ей Изабелла. — Но я рассказала еще не все, что мне известно о Гийо-Горжю. Говорят, сотоварищи по труппе Бургундского отеля так завидовали его успеху, что сделали все, лишь бы он ушел из театра. Им это удалось, так что наш молодец с досады покинул труппу и уехал в Мелен. Знаете, чем он там занялся? Стал практикующим врачом!

Он оставался в Мелене несколько лет, однако страсть к театру возобладала, и он вернулся в Париж. Талант его не угас, напротив, и Гийо-Горжю вновь поступил в труппу Бургундского отеля. За время изгнания он написал несколько ужасно смешных комедий. Во всех на сцену выводятся бастарды Гиппократа,[55] самовлюбленные и невежественные, сам же он всегда исполняет главную роль. Он так забавен, что стоит ему выйти на сцену, как зал сотрясается от хохота.

Он появляется в длинном плаще и широких штанах, на поясе болтается деревянная шпага, на голове мягкая шляпа с широкими полями, спереди и сзади загнутыми, по бокам нахлобученными на уши. Физиономию он делает себе отвратительную — с усами, как у разгневанного кота, и острыми хохолками седых волос на подбородке. Нос у него очень длинный, кожа почти черная, к тому же он надевает маску, которая еще больше подчеркивает его уродство. Едва выйдя на сцену и став лицом к публике, он начинает с величайшей серьезностью перечислять великое множество хирургических инструментов, изображает смешного доктора. Его фарс так и называется — «Смешной доктор». До начала представления он расхаживает перед театром со своими актерами и привлекает невероятную толпу зрителей.

Один из лучших его фигляров носит имя Гренгале, этот тощий и немощный горемыка знает столько скверных слов, что весь зал взрывается смехом.

— Франсуаза, — с намеком произнесла маркиза де Рамбуйе, — королева любит театр. Быть может, вам стоило бы предложить, чтобы Гийо-Горжю как-нибудь выступил перед ней в Пале-Рояле?

— Конечно, мадам, но в королевских апартаментах уже есть театры, и в них играют пьесы, привлекающие внимание света, — серьезно ответила мадам де Мотвиль.

— Жюли, — обратилась тогда супруга Луи к дочери мадам де Рамбуйе, — а не пойти ли нам на какое-нибудь представление вместе с Шарлем? Убеждена, это поможет ему забыть о долгом пребывании в плену.

Жюли д'Анжен сделала гримаску, выражающую нерешительность или неодобрение, но, поскольку ее мать признала спектакль Гийо-Горжю достойным зрелищем для королевы, ей ничего не оставалось, как согласиться.

Стоявший в амбразуре окна, где уже находились маркиз де Пизани и Луи Фронсак, Венсан Вуатюр знаком приказал лакею подать вина.

Обменявшись вежливыми приветствиями, поэт обратился к Фронсаку явно озабоченным тоном:

— Как ты нашел мсье д'Аво, Луи?

— Это человек… весьма сведущий, очень приятный и, главное… очень проницательный, — медленно ответил молодой кавалер ордена Святого Михаила, тщательно подбирая слова.

— Я рад и просто счастлив, что ты воздал ему должное! Его очень тревожит расследование, которое ты ведешь.

— Я сказал ему, что он беспокоится напрасно. Расследование совершенно его не касается, и, кстати говоря, я обещал все ему рассказать, как, только, дело будет завершено.

— Полагаю, именно это расследование привело тебя в «Азар»? — спросил Пизани, сдвинув брови.

— Да, но не забывайте, друзья мои, — все это должно остаться строго между нами. Речь идет о безопасности королевства.

— Ты прекрасно знаешь, что нам можно доверять, Луи, и я не буду пытаться узнать больше. Но боюсь, как бы тебя не настроили против графа д'Аво, особенно после встречи с мсье Сервьеном. Этот человек ненавидит его!

— По правде говоря, Венсан, в этом деле я скорее работаю на наших полномочных представителей.

— Стало быть, речь идет о дипломатии и о конференции в Мюнстере, — сделал вывод Пизани. — Тогда повторю еще более настоятельно: Луи, будь осторожен! Этот теневой мир страшен… и часто смертелен. Для меня в тысячу раз предпочтительнее столкновение на поле битвы, со шпагой руке, чем гибель в темном проулке, с перерезанным горлом, от руки какого-нибудь шпиона. Такая смерть бесславная и часто бессмысленная.

— Мне кажется, я это понимаю, Леон. Не беспокойся, Гофреди неотступно следует за мной. Однако, друзья, теперь ваш черед просветить меня: только что я обнаружил мсье Ларошфуко в мрачном и странном настроении, и это вызывает у меня вопросы…

— У него есть все причины для меланхолии, — сурово произнес Вуатюр. — Как ты знаешь, Луи, принц по природе своей не способен принять окончательное и бесповоротное решение. Он был другом королевы во времена ее борьбы с кардиналом и тогда же сблизился с герцогиней де Шеврез. Но он не может смириться с тем, что королева изменилась. Из верности или, быть может, трусости он сохранил некую двусмысленность в своем отношении к ней. По его собственным словам, он имел несчастье быть другом Важных, хотя не одобрял их поведения и после провала заговора отказался порвать с герцогиней, одновременно желая остаться преданным как королеве, так и своему другу принцу де Конде, от которого втайне ждет заступничества перед сестрой. Ибо ты, наверное, заметил, Луи, что мсье де Ларошфуко сгорает от любви к мадам де Лонгвиль.

Таким образом, его тянут в разные стороны люди, которые ненавидят друг друга. Королева недавно потребовала, чтобы он прекратил все сношения с мадам де Шеврез и полностью перешел на сторону кардинала. Ларошфуко ответил, что никак не может отказаться от дружбы с герцогиней, единственное преступление которой, по его словам, состоит в том, что она не нравится Мазарини.

Равным образом, он поддержал мсье де Монтрезора, близкого к герцогине де Шеврез, в его ссоре с аббатом де Ривьером, преданным сторонником Мазарини. И тот велел передать ему, что отныне будет противиться всем его честолюбивым устремлениям. Наконец, поскольку он отказался осудить мадам де Шеврез в деле о потерянных письмах, мсье д'Энгиен лишил его своей дружбы.

— Итак, мсье де Ларошфуко пожинает сегодня плоды своей нерешительности, — фаталистически заключил поэт.

— И что еще более неприятно для него, — добавил Пизани, — он навлек на себя вражду кардинала, который не дает ему никаких командных должностей в нынешней кампании. Хотя Ларошфуко не отличается воинственным нравом, сейчас он — один из немногих дворян, кто не обретет никакой славы.