Дарья Донцова - Чудовище без красавицы Страница 47

– Короче, – велела я, – быстрее говори, при чем тут Барсукова.

– Так ведущая мило поинтересовалась: «Где вы одеваетесь?» А Алка ответила: «Этот костюм шила Нелли Королева». Ну…

Я не стала ожидать конца фразы, шлепнула трубку на рычаг, тут же схватила ее вновь и через пару минут услышала голос Аньки:

– Алле.

– Ань, это Вилка, позови мать.

– Не могу.

– Почему?

– Она еще норму не выдала.

– Ладно, сейчас приеду.

– Хлеба купи, – не растерялась Анька, – пачку масла и пельменей, жрать хочется.

Спустя час я грохнула на пол в их прихожей два туго набитых пакета и спросила:

– Одного не могу понять, отчего вы в магазин не сходили?

– Некогда, – пояснила Анька, роясь в шуршащих упаковках. – Ясно, пельмени варить умеешь?

– Эка невидаль, – фыркнул ребенок, – зафигачить их в кипяток, и все дела. Ты зачем «Киндер-сюрприз» купила?

– Вам в подарок.

– Больше не делай этого, – серьезно заявила Анька. – Они жутко дорогие, яйца шоколадные, рублей по двадцать небось брала.

Это еще одно непонятное явление в семье Барсуковой. Детей здесь никогда ни в чем не ограничивали, их комнаты, между прочим, завалены игрушками и одеждой. А вот поди же ты, выросли совсем неизбалованными.

– Давай, Нюша, разводи кипяток и фигачь пельмени, – приказала я и пошла по коридору.

– Ты куда? – испугалась девочка.

– К матери.

– Ой, не ходи, она еще норму не выдала!

Но я уже распахнула дверь. Ответственная Алка пишет каждый день по пятнадцать страниц. Что бы ни случилось: пожар, землетрясение, наводнение… Барсукова все равно выдаст на-гора норму. Правда, она всегда врет читателям и журналистам, что является только переводчицей милейшей англичанки Норы Бейтс. Но я-то знаю, кто кропает до противности сладкие книжонки.

Кстати, пожар у них недавно был. В доме жутко старый лифт, вот и полыхнуло в машинном отделении. Слава богу, дети были в школе. Как только до Алки дошло, что здание может сгореть, она сунула под мышку рукопись недописанного романа и, пинками подгоняя собак и кошек, вылетела во двор.

А теперь представьте картину. Все жильцы высыпали на улицу, одетые по-зимнему, с чемоданчиками. Умные люди прихватили деньги, документы, драгоценности… Алка же оказалась на холоде в окружении своих животных, с какой-то «Вечной любовью» под мышкой. Она даже не догадалась вытащить из шкафа шубу. Схватила с вешалки первое, что подвернулось под руку: плащевую куртенку Женьки. И это все! Нет, вру, в карманы куртешки она запихала хомяков, крыс и жабу. Пока пожарные пытались справиться с огнем, а настоящие женщины с громким визгом лишались чувств, падая на руки к мужикам, Алка забилась в пожарную машину и лихорадочно дописывала норму, ей предстояло наутро тащить рукопись в издательство. Барсуковой даже не пришло в голову, что можно позвонить и сказать: «Ребята, сегодня не приеду, у нас пожар был!» Нет, раз обещала, значит, обещала, и ничто не должно помешать.

ГЛАВА 27

– Что надо? – рявкнула Алка. – Отвяжитесь, я только на девятой странице.

– Дай мне фиолетовый костюм от Королевой! – потребовала я.

Не поворачивая головы, подруга крикнула:

– В коридоре, в шкафу.

Я закрыла дверь. Вот так! Даже не поинтересовалась, кому и зачем нужна эксклюзивная, отвратительно дорогая шмотка. Хотя Барсукова небось и не помнит, кто у нее сейчас гостит.

Я нашла шкаф, вытащила костюм и натянула поверх брюк мягко шуршащую юбку. Так и есть, велика. У меня сорок четвертый размер, а у Аллы полный сорок восьмой. Отлично, путь к модной портнихе открыт, только ехать туда придется завтра, сейчас уже шесть, наверное, мадам Королева в театре или на банкете, а может, на фуршете… Милейшая Нелли скорей всего ведет светский образ жизни.

На кухне я слопала тарелочку совершенно разварившихся пельменей и сказала:

– Не умеешь ты, Анька, пельмени варить, вон все полопались.

– Ну и что, – хмыкнула девица, – тебе не вкусно?

– Нормально.

– Вот и хорошо, – резюмировала Анька, – главное – не внешний вид, а суть, душа!

«Интересно, где она у пельменей?» – подумала я и взялась за телефон. Как там Никитка? Может, принести чего надо, лекарства, еду.

Услыхав мой вопрос о здоровье Федулова, медсестра неожиданно сказала:

– Сейчас Дмитрия Кирилловича дам, он как раз дежурный.

В трубке послышалось шушуканье, и знакомый молодой голос осторожно поинтересовался:

– Кто спрашивает о Федулове?

– Виола Тараканова, его учительница, если помните, Дима, я была у вас, Никиточка пришел в себя, вот…

– Федулов скончался.

Я чуть не выронила трубку.

– Когда?

– Время смерти семнадцать десять.

– Но… как же? От чего? Он же пришел в сознание…

– По телефону таких справок не даем.

– Погодите, Дима, – заорала я, – вы ведь дежурите?

– Да.

– Сейчас я приеду.

– Хорошо, – спокойно согласился врач, – подниметесь на третий этаж в 323-ю комнату.

Чувствуя, как из глаз начинают горохом катиться слезы, я выскочила на проспект и тормознула машину.

Долгие годы, проведенные в нищете, приучили меня считать не только рубли, но и копейки. Даже при теперешнем устойчивом материальном положении я не способна отказаться от прежних привычек. В частности, никогда не пользуюсь такси или бомбистами, мне и в метро хорошо: тепло, уютно и пробок нет. На тех, кто злобно орудует локтями, я просто не обращаю внимания. И потом, скажите, ну где я еще могу спокойно почитать, дома? Не смешите меня, в этом проходном дворе никогда нет покоя. Но сегодня я не могу трястись в подземке, потому что из глаз все время льются слезы.

Дима мрачно сидел за столом, где возвышался электрочайник, в углу шелестел газетой другой парень в белом халате. Скользнув по мне ленивым взглядом, он не счел необходимым поздороваться и вновь уткнулся в «Мегаполис».

– Почему он умер? – тихо спросила я.

Дима тяжело вздохнул:

– Отек легких.

– Из-за чего?

– Много причин. Долго лежал, началось воспаление легких. Организм ослаблен, травмы тяжелейшие…

– Но он пришел в себя!

Врач развел руками:

– Такое случается.

Мы замолчали. Слезы опять потекли у меня по щекам. Дима встал и вышел. Я тупо сидела у стола, разглядывая чайник, недоеденный торт, булку и крупно нарезанную колбасу. Другой врач, развалившись в кресле, спокойно листал газету. За все время он не произнес ни слова.

– Выпейте, – велел вернувшийся Дима и сунул мне в руки стаканчик с остропахнущей коричневой жидкостью.

Я покорно проглотила лекарство и спросила:

– Где он?

– В морге.

– К нему нельзя?

– Нет.

– Но…

– Нет!

– Ему, наверное, страшно среди трупов, – пробормотала я.

– Он мертв, – жестоко сказал Дима, – тело отдадут родственникам.

– Его мать умерла, отец в тюрьме, а бабушка в больнице. Я могу забрать ребенка?

– Зачем?

– Его же надо похоронить!

Дима встал.

– Нет, вам не отдадут.

– Но…

– Существует предписанная законом процедура.

– Но…

– Ступайте домой.

– Послушайте…

– Нам не о чем разговаривать, – сухо ответил доктор и буквально выставил меня за дверь.

Еле-еле передвигая ноги, я двинулась к выходу. Как назло, путь лежал мимо палаты, где еще недавно находился Никита. Сама не зная почему, я открыла дверь, увидела пустую кровать, выключенную аппаратуру. Не мигали разноцветные лампочки, не бегал по экрану зеленый зайчик. Я рухнула на стул, опустила голову на матрас и зарыдала в голос. Ну за что? Почему? Чем провинился маленький, чистый, светлый ребенок? Есть ли бог на свете?

– Ну-ну, не убивайся так, – раздался тихий голос, и чья-то легкая рука коснулась моего плеча.

Я подняла голову и сквозь пелену слез увидела старуху с ведром, шваброй и тряпкой.

– Не плачь, – сказала она, – глядишь, и обойдется!

Я достала носовой платок, высморкалась и сказала:

– Что же тут может обойтись? Умер ведь Никитка…

– Ты ему кто?

– Учительница.

– Учительница… – повторила с удивлением бабуся, – а плачешь, как по родному. Вот дела, из родственников-то никто и не пришел.

Чувствуя жуткую усталость, я пробормотала:

– Мать его убили, бабушка в больнице с инфарктом, отец в тюрьме, только я и осталась. А мне теперь тело не отдают.

Слезы вновь полились из глаз. Нянечка поставила ведро.

– Ой, горе, да успокойся!

Но со мной первый раз в жизни приключилась истерика. Вся усталость бесплодно прошедшей недели, все отчаяние, все разочарование и весь ужас от того, что никак не могу найти ни денег, ни Кристины, нахлынули на меня разом. Утираясь рукавами свитера, отбросив в сторону абсолютно мокрый платок, я рыдала и хохотала одновременно, чувствуя, что сейчас упаду в обморок.

– Свят-свят-свят, – забормотала старушка и брызнула мне в лицо грязной водой из ведра.

Капли, попавшие на щеки, неожиданно отрезвили меня… Я последний раз размазала свитером по лицу слезы и сказала: