Жан-Франсуа Паро - Версальский утопленник

Жан-Франсуа Паро

«Версальский утопленник»

Посвящается Жаклин Корве

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Николя Ле Флок — комиссар полиции Шатле

Луи де Ранрей — его сын, паж большой конюшни

Эме де Ноблекур — прокурор в отставке

Марион — его кухарка

Пуатвен — его лакей

Катрина Госс — кухарка

Пьер Бурдо — инспектор полиции

Папаша Мари — привратник в Шатле

Сортирнос — осведомитель

Рабуин — осведомитель

Гийом Семакгюс — корабельный хирург

Ава — его домоправительница

Шарль Анри Сансон — парижский палач

Полетта — содержательница борделя

Граф Прованский — брат короля

Герцог Шартрский — кузен короля

Ламор — его лакей

Сартин — Государственный секретарь, министр морского флота

Ленуар — начальник полиции Парижа

Д’Арране — адмирал

Эме д’Арране — его дочь

Триборт — его дворецкий

Лаборд — генеральный откупщик, бывший первый служитель королевской опочивальни

Тьерри де Виль д’Аврэ — его преемник на посту первого служителя королевской опочивальни

Бальбастр — музыкант и композитор

Жанна Кампан — придворная дама королевы

Эмманюэль де Риву — морской офицер

Пьер Ренар — инспектор полиции

Жанна Ренар — кастелянша королевы

Доктор Антон Месмер — эмпирист

Ратино — печатник

Винченцо Бальбо — певчий Королевской капеллы

Франческо Барбекано — бывший певчий Королевской капеллы

Жак Госсе — королевский водонос

Этьенетта Данкур — прислуга на кухне

Жак Саном, прозываемый д'Асси — проститут

Ретиф де ла Бретон по прозвищу Филин — писатель

Батист Гремийон — сержант караульной роты

Вдова Менье — хозяйка гостиницы

ПРОЛОГ

О, фортуна! Кто из богов терзает нас ужаснее, чем ты? Всегда любила ты играть судьбами несчастных смертных!

26 февраля 1778 года, Жирный четверг. Бал в Парижской Опере.

Н-да, действительно, уж лучше запах конюшни! Над полом клубилась пыль, выбиваемая каблуками из старых досок, угарный свечной чад смешивался с тяжелым запахом потных, давно не мытых тел и резкими ароматами духов и румян. От смрада к горлу подступала тошнота. Вонь мешала внимать чудесным звукам музыки. Большой зал, отделанный золотом и пурпуром, гудел, словно пчелиный рой. Расставленные вдоль стен скамьи, светильники и жирандоли оставляли место для небольшого буфета. Ложи, напоминавшие ячейки сот, довершали сходство с ульем.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Николя разглядывал пестрые костюмы танцующих. Тут маски взялись за руки, образовав длинную, словно гусеница, цепочку, и в веселом танце заскакали по залу. Косолапый медведь держал за руку веселого полишинеля, сжимавшего руку закутанной в блестящие шелка султанши. Прямо на комиссара надвигался призрак в саване, с набеленным, мертвенно-бледным лицом, на котором карбункулами сверкали глаза. Подмигнув Николя, призрак показал ему зеленый язык. Венецианские маски с застывшими выражениями безглазых лиц вносили диссонанс в атмосферу всеобщего оживления. Карнавальные костюмы не позволяли различить, где мужчина, а где женщина, и эта неопределенность придавала веселью еще большую пикантность. Устроившись в уголке своей ложи, он оперся подбородком на серебряный набалдашник трости. Трость с секретом преподнес ему на Новый год инспектор Бурдо. При помощи кольца и пружины набалдашник отделялся, обнажая скрытый в трости клинок. Английская пуля разбила рукоятку и снесла боек маленькому пистолету Николя[1], всегда сопровождавшему его в опасных предприятиях, и его верный помощник сказал, что, пока ему делают новый пистолет, с этой тростью он может чувствовать себя уверенно.

Сегодня вечером Николя обеспечивал безопасность королевы: дождавшись, пока король, сломленный усталостью, заработанной днем на охоте, отправится спать, она в компании близких друзей в очередной раз незаметно ускользнула из Версаля. Подобные эскапады королевы не могли не волновать начальника парижской полиции Ленуара, и тот поручил Николя осуществлять наблюдение. Королева не терпела, когда ей надоедали излишними, по ее мнению, предосторожностями. Право следовать за ней тенью она признавала только за своим верным Компьеньским кавалером, с которым ее связывали как услуги, оказанные лично ей, так и немало услуг, оказанных им королевской семье.

По мнению Николя, балы в Опере не таили в себе особых опасностей. На эти собрания — по крайней мере, когда они начинались в царствование покойного короля, — допускалась только избранная публика, там играли самые лучшие оркестры. Сезон открывался в день святого Мартина, продолжался до Рождества, возобновлялся в день Богоявления и завершался в последний день карнавала. Балы начинались в одиннадцать вечера и заканчивались в семь утра. Со временем в дни карнавала своеобразным пропуском стали оригинальность или роскошь костюма, и состав публики, посещавшей балы в Опере, расширился. Сейчас входной билет стоил шесть ливров, пропускали и в масках, и без масок, но непременно без шпаг. В любой лавке на улице Сент-Оноре можно было взять напрокат домино, как простое, поношенное, так и роскошное, украшенное серебряной и золотой отделкой. Помимо бального зала в распоряжение публики предоставлялась гостиная, где встречались обладатели житейской сметки; пользуясь инкогнито, они плели там свои интриги. Там велись не только серьезные беседы, но и звучали непристойные речи, позволяя посредственностям, неожиданно очутившимся в обществе умников и записных развратников, ощутить приятную дрожь от приобщения к запретному плоду. Там заключали сделки — как по сердечному согласию, так и по принуждению, и договаривающиеся стороны вели торги, поставляя пищу любителям сплетен и скандалов и авторам рукописных новостей. И, свидетельствуя о неизбежно надвигавшейся войне, балы эти притягивали все больше и больше шпионов всех мастей.

В соседней ложе раздался заливистый смех королевы. Высунувшись, Николя увидел Артуа: облокотившись о бархатную балюстраду, он что-то шептал на ухо своей невестке. Та шлепнула его по руке веером:

— Прекратите! Я больше не желаю ничего о ней слышать!

— Напротив, сестрица, вы только об этом и мечтаете! Ту, о ком вы говорите, ваше возмущение нисколько не обескуражило! А когда ваш сложенный веер коснулся ее правой щеки, красавица поняла, что ее удостоили великой чести. Если бы она подставила и левую щеку, я был бы готов держать пари, что она снова будет искать свидания с вами. Неужели вам в Вене об этом ничего не рассказывали?

Внимание Николя привлекла маска, уверенно двигавшаяся к ложе королевы. С торчащими во все стороны лохмами, в платье под стать прическе, она изображала рыночную торговку. Вскинув голову и уперев руки в бока, маска измененным голосом бесцеремонно обратилась к Марии-Антуанетте. Развязное поведение говорило о том, что женщина считала себя если не ровней, то, по крайней мере, достаточно знатной, чтобы на равных говорить с королевой. Впрочем, кто сказал, что под женским нарядом действительно скрывается женщина?

— Ну, что скажешь, прекрасная Антуанетта? Не стыдно ли тебе сидеть здесь, в окружении этих распушивших хвост павлинов? Сама небось знаешь, что сейчас твое место рядом с муженьком, одиноко храпящим в супружеской постели!

Изумленная Мария-Антуанетта не знала, что ответить, но веселое настроение взяло свое, и она невольно улыбнулась, тем более что свита ее во главе с Артуа даже не подумала сдержать хохот. Смех лишь подстегнул неизвестного. Несмотря на просторечный выговор, речь его отличалась остроумием и злободневностью, и, желая лучше слышать, королева высунулась из ложи и перегнулась через барьер, так что при желании собеседник мог коснуться ее груди. За этой сценой, бесспорно, ставшей главным событием вечера, наблюдало множество заинтригованных зрителей. После едва ли не получасового разговора королева наконец откинулась назад и заявила, что давно так не веселилась; ей даже есть захотелось. В ответ маска принялась упрекать королеву, что та хочет побыстрее от нее отделаться, на что Мария-Антуанетта пообещала снова подойти к краю ложи. Слово она сдержала; новый разговор оказался столь же оживленным, как и первый. В довершение фарса Ее Величество оказала маске неслыханную честь, позволив поцеловать ей руку.