Евгений Сухов - Волчья каторга Страница 10

Вышли из Тюмени в четвертой кандальной партии — ровно через месяц, день в день. Двести арестантов с бубновыми тузами или двойками на спинах. Большинство — народ битый и тертый, новичков из двухсот человек разве что с десяток и набралось.

На первом же привале выбрали трех откупщиков-майданщиков из тех, кто к водке не шибко пристрастен, опытен и успел за долгий путь скопить хорошие деньжата. Это были среднего возраста мужики — Чинуша, Копылов и Купчик. Чинуше дали на откуп содержание карт, юлки и зерни, Копылову — заведывание водкой и куревом, Купчик стал ответственным за еду и одежду. С каждого майданщика артель в лице старосты приняла в свой «общаг» по тридцать рублей — такова была стоимость откупа, с этого момента всякий из арестантов уже утрачивал право приторговывать водкой, куревом, картами и одеждой, все это находилось теперь в ведении майданщиков. Откупщики-майданщики же стали обязанными все это иметь, а как да где — это уже арестантскую партию не волновало, и выдавать, вернее, продавать нужное по первому требованию арестантов…

На этом же привале конвойный офицер призвал к себе старосту партии. Беседовали они долго, после состоявшегося разговора староста созвал десятских и велел собрать с каждого арестантского носа по восемь копеек.

— На какую надобность такой сбор? — поинтересовался Дед, который, как бывалый бродяга, имел право голоса.

— Конвойный список статейный огласит, кто куда из нас потопает… — ответил староста. — По гривеннику просил, я давал по пятаку, на восьми копейках и сговорились…

— Так он по закону обязан был это сделать еще по выходе из Тюменской пересылки, — сказал Дед, но на него зашумели:

— Коли тебе и твоей десятке все равно, куда тебя кинут, можешь не раскошеливаться, а по мне, так чем раньше мы это узнаем, тем лучше! Душе спокойнее…

— Верно! Каждому интересно знать, где ему гнить до скончания сроку…

— А ты что? Хошь, чтоб все было по закону? — весьма недовольно посмотрел на Деда староста. — Тогда приготовься к тому, что все села богатые мы будем обходить дальней стороной, и подаяний никаких более не будет, привалы только на полуэтапах, бани тебе уже не видать аж до самого Красноярска, равно, как и подвод для отдыху, а майданщикам не позволят пополнять свои запасы в кабаках да магазинах. В ладу надо с конвойным офицером жить, — добавил он, — угождать ему всячески, хотя бы и для виду. Тогда и он, когда нам нужно, угодит и смирится…

Вернулись десятские, сказали всем веление старосты, и полезли арестантики в мошну за копейками. В конце привала собрали всех колодников в одну кучу, и конвойный офицер, уже малость выпивший, огласил, кто куда направляется. Дед, Георгий и Сявый угодили в одно место — Зарентуйскую каторжную тюрьму. Но до нее было еще три этапа: Красноярск, Иркутск и Нерчинск… 

Глава 6. Девять бумажных листочков, или Имя — это судьба

Девять бумажных листочков, что передал Ивану Федоровичу начальник сыскного отделения Лебедев, содержали если не всю жизнь интересующих Воловцова лиц, то, по крайней мере, самые их важнейшие жизненные вехи. К одному из листочков большой канцелярской скрепкой была прикреплена фотографическая карточка молодого парня в арестантской робе. Этого господина судебный следователь решил оставить на потом и занялся покуда остальными восемью.

Итак, Александр Захарович Жилкин, старший из четырех братьев Зинаиды Кац. Сорок один год, три класса образования. Уже девятнадцать лет женат на московской мещанке Дине Шмуэльевне Гарьянц. Проживает в Замоскворечье по улице Большая Ордынка с женой и одиннадцатью детьми в отцовом полукаменном доме, доставшемся ему по наследству, как старшему из сыновей. Держит бакалейную лавку в каменной части дома. Торговлю ведет сам вместе со старшим сыном Нахманом, семнадцати лет. Никуда не выезжает и практически не выходит из своей лавки, поскольку ежедневно занят одной-единственной заботой — прокормить многочисленную семью. На семнадцатое и восемнадцатое сентября, равно, как и на предыдущие дни сентября, имеет полное алиби, поскольку не один десяток людей видели его в эти дни, как обычно, торгующим в своей лавке, открытой с восьми утра и до девяти вечера.

Натан Захарович Жилкин, второй брат Зинаиды Захаровны. Тридцать восемь лет. Женат. Имеет двух дочерей одиннадцати и девяти лет. Окончил Александро-Мариинское училище и гимназию, а также какое-то время обучался в Московском университете на юридическом факультете, но был исключен с третьего курса за антиправительственную пропаганду и ныне дает частные уроки еврейским мальчикам и девочкам, готовя их к поступлению на гимназический курс. Одновременно исполняет функции помощника резака и как раз семнадцатого сентября помогал резаку Даниэлю Залману исполнять обряд обрезания двум еврейским мальчикам. После чего отдыхал у себя на квартире второго этажа доходного дома купца Георгиева на Якиманке и никуда не выходил вплоть до одиннадцати тридцати утра восемнадцатого сентября (показания дворника Агафона Картузова, агента сыскного отделения и одновременно губернского жандармского управления).

Третьего брата Зинаиды Кац звали Зогаром. Он был женат на Гаде Гинзбург, дочери аптекаря, года три как передавшем свои дела зятю. Зогар вместе со старым Гинзбургом владел на паях аптекой в Китай-городе и, помимо лекарств, микстур и настоев, продавал в своей аптеке медицинские вина, вроде «Крушины на малаге» и «Коки на портвейне». Имелся в аптеке Гинзбурга-Жилкина и германский кокаин — «лучшее средство от астмы, уныния и зубной боли», как гласила реклама препарата. Коробочка кокаина стоила один рубль и пользовалась большим спросом у актеров, художников, молодых купчиков и «золотой» молодежи, прожигающей жизнь и родительские деньги. Зогар Жилкин в течение всего сентября не покидал Москву, и на семнадцатое сентября у него имелось железное алиби, поскольку именно в этот день у его супруги Гади был день рождения. Разумеется, он не отмечался, как принято у православных, с помпой, вином, плясками и песнями под гармонь, но все же Гадя приготовила в этот день замечательную фаршированную щуку, которую с удовольствием отведали старый Гинзбург и Зогар, запивая ее «Крушиной на малаге» и цокая от удовольствия языками…

Еще пятеро родственников-мужчин Зинаиды Кац также имели на семнадцатое сентября полное алиби, а, стало быть, не могли быть ни в малейшей степени причастными к убийству коммивояжера Стасько в ночь с семнадцатого на восемнадцатое сентября. Не имел алиби только младший из братьев Зинаиды, Иван, двадцати девяти лет от роду, фотографическая карточка коего как раз и прилагалась к одному из листочков, что передал Воловцову начальник сыскного отделения Лебедев.

Этот листок был исписан полностью, и даже на оборотной стороне, ибо, несмотря на то, что Иван Жилкин — самый младший из братьев Зинаиды Кац, его жизненный путь был весьма богат и насыщен различными весьма преинтересными и не очень событиями…

Первым событием было его рождение.

Ваня родился до срока в доме Захара Жилкина на Большой Ордынке. При появлении на свет из материнской утробы он пару-тройку раз недовольно вякнул и замолчал, очевидно, соображая, как ему надлежит дальше жить во вновь открывшихся обстоятельствах, дабы устроиться поблагополучнее, при этом не прикладывая к этому особых усилий.

Как и Натана, его отдали на обучение в Александро-Мариинское училище, по большей части потому, что там кормили бесплатными завтраками, и училище это было неподалеку от дома. Ваня умудрялся съедать по два завтрака, а то и по три, выигрывая у товарищей по училищу различные пари.

— Спорим на завтрак, что я проглочу вот эту пуговицу, и мне ничего не будет? — предлагал он сидящему рядом за столом ученику и показывал огромную, едва ли не с куриное яйцо пуговицу от пальто или рабочей тужурки, столь искусно сработанную из хлебного мякиша, что ее абсолютно нельзя было отличить от настоящей.

— Спорим! — охотно принимал предложение ученик, внутренне радуясь возможной неприятности, которую может вызвать такая пуговица внутри у Ваньки Жилкина.

Они ударяли по рукам, и Ваня, морщась и делая судорожные движения кадыком, якобы с трудом проталкивал пуговицу в горло и глотал. А потом сидел с довольным видом и улыбался, а соседская тарелка каши с чаем и еще теплой сдобной булочкой по праву выигравшего пари отходила к нему. Жадным он никогда не был и делился с проигравшим спор четвертью булочки, давая запить ее несколькими глотками чая. Номер с пуговицей долго сходил ему с рук, покуда Коська Брылев не дал ему настоящую пуговицу. Коська трижды проиграл пари Жилкину и начал подозревать неладное, потому и принес из дому настоящую деревянную пуговицу от плаща: довольно большой кругляк с двумя сквозными дырками посередине. И когда Ванька, придя в училище, предложил ему снова поспорить на завтрак, Коська охотно согласился и вытащил из кармана штанов заготовленную пуговицу: на, дескать, Ванюша, глотай. Вокруг них снова собрались любопытные: всем было охота посмотреть, как этот Ванька Жилкин, наконец-то, сначала поперхнется, начнет кашлять, а затем станет задыхаться и корчиться оттого, что пуговица застрянет у него в горле. Уж больно многих учеников Жилкин лишил завтраков, а из богатых или среднего достатка семей пацанов здесь не было, бесплатный завтрак для каждого не лишний, ведь Александро-Мариинское училище, согласно его Уставу, было предназначено для обучения детей «из беднейших семей».