Клод Изнер - Роковой перекрёсток Страница 10

— Он на столе у мсье Мори!

Виктор без труда нашел на карте квартал Крулебарб и улицу Рекюлетт. Это было в Тринадцатом округе, недалеко от речушки Бьевр. Весело насвистывая, он спустился обратно в лавку и, не обращая внимания на угрюмое лицо Жозефа, доброжелательно поинтересовался, как у того продвигается роман «Любовь и кровь».

— Я же вам говорил! Но, видимо, придется повторить, раз уж вы меня не слушаете: я прекратил работу над ней.

— Жаль бросать роман на середине, надо заставить себя довести дело до конца.

— Ну да, скажите еще, что я лентяй! Это мое дело, у меня были на то причины. Не понимаю, почему я вообще должен вам что-то рассказывать, если вы мне не ничего не говорите.

Виктор уже собирался спросить, не замужество ли Валентины де Салиньяк лишило Жозефа вдохновения, но в дверях лавки показался Кэндзи. Он едва заметно кивнул компаньону, напомнил Жозефу, что надо доставить заказ, и прошел в свой кабинет, где хранил материалы для нового каталога. Виктор закурил сигару и выпустил изо рта струйку голубоватого дыма. Что там записал Жозеф? Ах, да! Пес, который стащил мясо у львов. Львы и волки, которые рычат и воют. Есть ли тут какая-то связь?

— Не знаете, где в Париже есть львы и волки? — обратился он к Кэндзи, заглянув в кабинет.

— В Ботаническом саду, — ответил тот, прикрывая нос платком. — Вы заинтересовались зоологией? Что ж, если вы проявите в ее изучении столько же усердия, сколько при торговле книгами, — успеха вам не видать. Прошу вас, не курите здесь.

— Какая муха вас с Жозефом укусила? Вы оба только и делаете, что ворчите на меня. Что ж, не буду навязывать вам свое общество.

Виктор плотнее запахнул полы пиджака, пряча от дождя компактную фотокамеру, которую захватил с собой по привычке. Он прошел мимо клуба Рен-Бланш, потом спустился по старой, источенной жучком лестнице в начале улицы Гобеленов, где резкий запах аммиака чуть не сбил его с ног. Виктор задержал дыхание и дошел до парапета набережной — за ним плескалась речка Бьевр, по берегам которой обосновались кожевенники и красильщики. Желтые, зеленые и красные струи стекали из мастерских в реку, придавая воде какой-то буроватый оттенок. Ее поверхность покрывали мерзкие пузыри и маслянистые коричневые пятна, напоминая жир в бульоне, какой подают в захудалом трактире где-нибудь в квартале Мобер. Виктор с отвращением отвел взгляд от реки и увидел полуразвалившееся строение, стены которого были сплошь покрыты надписями. Стрела, пронзающая сердце, словно указывала ему дорогу, призывая свернуть налево.

Он подчинился и вышел к переулку Море, где теснились ветхие лачуги с деревянными балкончиками. Это зрелище почему-то напомнило ему Испанию. Под навесами, где сушились развешенные на веревках шкуры, возились какие-то бродяги. Голодные собаки и кошки рыскали по мокрым мостовым, шарахаясь от людей и повозок.

Вдоль извилистого берега прачки полоскали белье и пели. Мальчишки пускали камешки по воде. Один из них привязал к концу палки бечевку и играл в рыбака. «Интересно, что за рыба может водиться в этой зловонной жиже?» — подумал Виктор. Ему хотелось достать камеру и заснять эту сценку, но он передумал и подошел к «рыбаку» — грязному, тощему оборванцу лет шести.

— Ну как, клюет?

— Не особо. Только эту и вытащил, — сказал мальчишка, показывая копченую селедку.

— Она клюнула на твою удочку? — удивился Виктор.

— Тс-с, — прижал палец к губам мальчишка, — Я стащил ее у мадам Гедон. Она храпела у себя в комнате, а я залез через кухонное окно. Она ничего и не заметила.

К ним подошел одноглазый кот и стал жалобно мяукать, выпрашивая подачку.

— Нетушки, Гамбетта,[14] можешь мяукать сколько влезет, а рыбка все равно достанется Густану.

— Значит, тебя зовут Густан. Скажи-ка, хочешь заработать двадцать су?

— Еще бы! — воскликнул мальчишка и с опаской покосился на прачек.

— У вас есть козопас?

— Ага, папаша Мерсье! Он тут в двух шагах живет.

— Дорогу покажешь?

Они прошли мимо сараев, где хранились шкуры и кожи, паровых машин, куч дубовой коры, от которых исходил кисловатый запах. Там, где мастерские скрывали раскидистые ивы, гнетущее впечатление рассеивалось. Вскоре они дошли до улицы Рекюлетт, где вплотную к лачугам рабочих лепились деревенского вида домишки.

— Вам туда, — указал мальчишка направление. — Вон, видите, где написано «Сапожник». А я пойду — надо помочь братьям дубить кожу, не то отец мне уши оборвет, — сегодня у него выходной, и он уже пьян.

— Вот, держи, — сказал Виктор, протягивая мальчишке монетку в пять сантимов.

Тот застыл, не в силах поверить, что ему привалило такое богатство. Он хотел спросить, не ошибся ли мсье, но Виктор уже зашел в дом.

«Ну и вонь здесь!», — ужаснулся он, присаживаясь на краешек табурета, который ему придвинул хозяин. Одет Грегуар Мерсье был по-деревенски: в рубаху, штаны и деревянные башмаки, и Виктору показалось, что он каким-то чудом перенесся в провинцию Бос.

— Уже иду, мсье, вот он я. Чертова работенка! Я, мсье, дни напролет продаю молоко от своих козочек, тем и кормлюсь. Лежать, Дурло! — прикрикнул он на пса. — Так это вы главный в книжной лавке? А я решил, что вы там навроде посыльного. Да только я ведь уже все сказал вашему продавцу.

— Я хотел уточнить: ваш пес нашел туфельку возле Ботанического сада?

Грегуар Мерсье насупил брови, по лбу у него пошли глубокие морщины.

— Не хотелось бы об этом говорить, собак ведь туда не пускают, — пробормотал он, поглаживая Дурло по голове.

— Не бойтесь, никто не узнает.

— Ну ладно, скажу. Да, там живет мой кузен из деревни — Базиль Попеш. У него камни в почках, и я ношу ему молоко от Пульхерии. Вон, видите ту козочку, вторую справа, такую беленькую с черной бородкой? Я подмешиваю ей в сено липовый цвет, поэтому молоко у нее делается мочегонное.

— А, так значит, ваши козы — в некотором роде ходячая аптека. И что, их молоко правда кому-то помогает? — не поверил Виктор.

— Спросите моих покупателей, сами узнаете. Только вы, того, никому не рассказывайте, что бедняга Базиль болен, а то его с работы выгонят. А ему, между прочим, и так мало платят. Он смотрит за хищниками, а это, скажу я вам, работенка не из легких. Сравнить с ним, так я со своими козочками просто бездельничаю. А бедняга Базиль с напарником должен обихаживать сотню хищников, что живут в семидесяти пяти клетках, это если не считать трех ям с медведями. Там такой гвалт стоит, поди привыкни. Каждый день в любую погоду надо мыть клетки, так что почки хочешь не хочешь, а застудишь. А по мне, так самое паршивое — это смотреть на несчастных зверей в клетках. Мои козочки, так те, по крайней мере, в город выходят, а как наступят холода, я им одеяла повязываю вокруг…

— В котором часу вы пришли к Ботаническому саду? — перебил болтливого хозяина Виктор.

— Вчера? Я шел с набережной Турнель к конному рынку. Было, значит, наверное, часов десять-одиннадцать. У меня все по расписанию, мсье, не хуже, чем в армии: коли не хочешь потерять заказчиков, приходится крутиться. Еда ведь сама в рот не попадает, так-то! А башмачок… да, Дурло, скорее всего, нашел его возле Ботанического сада. Этот пес ладит с козами, вот мне и приходится терпеть его закидоны. Если уж ему приспичит куда-нибудь удрать, я посвищу, и он прибежит. Да, старина, я на тебя часто ору, но когда ты навсегда утихомиришься, буду по тебе скучать, — ласково проворчал Грегуар, почесывая Дурло за ушами. Пес даже глаза закрыл от удовольствия.

Выйдя из домишки, Виктор сообразил, что надо было дать Мерсье монетку, но не смог заставить себя вернуться. Он нацарапал на клочке бумаги: «Базиль Попеш, зверинец Ботанического сада». Если понадобится, можно будет расспросить и этого человека.

Дождь кончился. Виктор тщетно пытался высмотреть маленького Густана. Но на глаза попадались лишь группки подмастерьев, занятых кто вымачиванием кож в чанах с квасцами, кто выскабливанием растянутых на рамах шкур. Если всерьез браться за цикл фотографий «Детский труд», стоит вернуться сюда утром, когда освещение получше, решил Виктор.

Речка Бьевр исчезала в трубе под мостовой бульвара Араго. Виктор вернулся на улицу Гобеленов, оттуда свернул на улицу Монж. Его внимание привлекла табличка «тупик Фотографии». Это знак. Вот только добрый или нет? Он решил, что добрый, но на душе у него по-прежнему было неспокойно — из-за женщины, погибшей на перекрестке Экразе, и из-за юной Элизы. Виктор снова достал листок и под именем Базиля Попеша приписал: «„Эльдорадо“. Мадам Фуршон. Окутанный романтическим флером псевдоним, что так и притягивает взгляд к афише».

Глава четвёртая

14 ноября, суббота

Купорос[15] — его еще именуют серной кислотой — незаменим для развития науки и промышленности, без него трудно вообразить себе химию. Но это еще и орудие убийства. Почему несчастную, обнаруженную на перекрестке Экразе, сначала задушили, а потом обезобразили кислотой? Из ревности? От инспектора Лекашера не укроется ни одна деталь. И вот еще одна загадка: неподалеку от обезображенного трупа был найден украденный экипаж.