Эллис Питерс - Погребенная во льдах Страница 19

— Он так и не сказал ничего, что могло бы нам помочь? Он нас не вспомнил? — с тревогой спросил Ив.

— Пока что нет. Иногда он повторяет во сне одно имя, но мы не знаем, кто это. Он произносит это имя горестно, но без тревоги, как будто это кто-то безвозвратно ушедший, кому уже не грозят ни боль, ни опасность. — Хьюнидд. В самом глубоком сне он обычно зовет Хьюнидд.

— Странное имя, — сказал удивленный Ив. — Это мужчина или женщина?

— Это женское имя, валлийское. Мне кажется, хотя я точно не знаю, что это его покойная жена. Причем горячо любимая — настолько горячо, что он не может ее забыть даже во сне. Вероятно, она умерла всего несколько месяцев назад. Приор Леонард сказал, что брат Элиас в монастыре недавно. Он вполне мог попытаться спрятаться в обители от одиночества, но ему не стало легче и среди братьев.

Ив смотрел на монаха взглядом мужчины, пристальным и серьезным. Он теперь был уже близок к пониманию даже таких вещей, которые были пока за пределами его опыта. Кадфаэль дружески потрепал его по плечу.

— Ну что же, посиди с ним, если тебе хочется. После повечерия я кого-нибудь приведу тебя сменить. А если я тебе понадоблюсь раньше, то ты знаешь, где меня найти.

Брат Элиас задремал, потом на минуту открыл глаза, но затем снова уснул. Ив тихо и неподвижно сидел у его кровати, внимательно вглядываясь в это изможденное, но красивое лицо. Он был рад, когда больной просил пить или когда надо было помочь ему повернуться и устроиться поудобнее. В те минуты, когда Элиас бодрствовал, мальчик пытался достучаться до его рассудка. Ив заводил речь о погоде и обычном распорядке дня в этих стенах. Запавшие глаза больного смотрели на него как бы издалека, но пристально и изучающе.

— Странно, — вдруг произнес брат Элиас тихим голосом, скрипучим от долгого молчания. — Я чувствую, что должен тебя знать. Однако ты не монах из этого аббатства.

— Вы меня знаете, — живо подхватил обнадеженный Ив. — Мы недолгое время провели вместе, вы помните? Мы вместе шли из Клеобери и добрались до Фоксвуда. Меня зовут Ив Хьюгонин.

Нет, это имя ничего не говорило несчастному. Только лицо мальчика, казалось, вызывало у брата Элиаса какие-то слабые воспоминания.

— Мог пойти снег, — сказал он. — Мне надо было доставить сюда раку — они говорят, я ее благополучно донес. Они говорят! Я знаю только то, что мне говорят.

— Но вы вспомните, — серьезно заверил его Ив. — К вам вернется память. Вы можете верить тому, что здесь говорят, никто не станет вас обманывать. Рассказать вам что-нибудь? Правду, которую я знаю?

На лице монаха читались интерес и сомнение, и он не сделал жеста, отвергающего это предложение. Ив наклонился к нему и заговорил:

— Вы шли из Першора, но только в обход, чтобы не приближаться к Вустеру, на который напали люди из Глостера. А мы убежали из Вустера и хотели попасть в Шрусбери. Мы вместе остановились на ночлег в Клеобери, и вы уговаривали нас идти с вами в Бромфилд, поскольку это ближайшее безопасное место. Я хотел пойти с вами, но моя сестра была против, она хотела продолжать путь и перебраться через холмы. Мы расстались в Фоксвуде.

Брат Элиас, голова которого покоилась на подушке, никак не реагировал на его слова, будто терпеливо ждал чего-то. От порыва ветра затрясся крепкий ставень, и в окно прорвались мельчайшие снежинки, мгновенно растаявшие. Пламя свечи задрожало. Послышались завывания бури, пронзительные и тоскливые.

— Но ты же здесь, — внезапно сказал Элиас, — а отсюда далеко до Шрусбери. И один! Как это так, почему ты один?

— Мы разлучились. — У Ива было не совсем спокойно на душе, но, раз больной начинает так четко задавать вопросы, нити его обрывочных воспоминаний могут снова связаться и перед ним предстанет вся картина. Лучше ему знать и хорошее, и плохое — ведь его вины тут нет. Он сам безвинная жертва, и знание, конечно, поможет ему исцелиться. Он решился и продолжал: — Добрый землепашец приютил меня, а брат Кадфаэль привел сюда. Но моя сестра… Мы ее ищем. Она оставила нас по своей воле! — Ив не сдержался и выкрикнул эти слова, но не стал обвинять ее. — Я уверен, что мы ее найдем живой и невредимой, — мужественно добавил он.

— Но была и третья, — сказал брат Элиас так тихо, словно обращаясь к самому себе. — Была монахиня… — Он теперь не смотрел на Ива — взгляд его широко открытых глаз был прикован к своду кельи, губы что-то взволнованно шептали. — Монахиня нашего ордена, — вновь заговорил больной и, схватившись обеими руками за кровать, сделал резкое движение и сел. В глубине его глаз зажглись какие-то яркие желтые огоньки, слишком отчетливые, чтобы их можно было счесть отблесками гревшей свечи. — Сестра Хилария… — произнес он, наконец-то найдя имя, которое не мог вспомнить, но это воспоминание было, очевидно, слишком болезненным. Ив напрасно пытался уложить его, брат Элиас не желал подчиняться.

— Вы не должны горевать, — ласково уговаривал Ив, — она не потерялась, она здесь, с ней обошлись очень бережно, омыли и уложили в гроб. Нельзя желать, чтобы она вернулась, она у Бога.

Произнося эти слова. Ив чуть не заплакал, но мужественно сдержал слезы. Элиас должен знать правду. Смерть нельзя утаить. Конечно, он будет скорбеть, это понятно. «Но нельзя негодовать, что она нас покинула», — так сказал брат Кадфаэль.

У Элиаса вырвался ужасающий мучительный стон, но такой тихий, что завывания ветра почти заглушили его. Руки монаха сжались в кулаки, и он ударил себя в грудь.

— Мертва! Мертва? Такая молодая, такая прекрасная! И так доверяла мне! Мертва! О камни этого дома, рухните и погребите меня, несчастного! Скройте меня от глаз людей…

Половину из того, что он бормотал, невозможно было разобрать. Больной захлебывался словами, а встревоженный и испуганный Ив не знал, как укротить бурю, которую сам же невольно вызвал. Положив руку на грудь Элиасу, он, собрав все свои силы, пытался успокоить его, усмирить опасное возбуждение.

— О, тише, тише, вам нельзя так волноваться. Ложитесь, вы еще слишком слабы, чтобы подниматься… О, не надо, вы меня пугаете! Ложитесь, прошу вас!

Но брат Элиас не обращал внимания на призывы Ива, глядя куда-то сквозь стену и прижав обе руки к сердцу. Он непрестанно что-то бормотал — то это были молитвы, то упреки в свой адрес, то лихорадочные путаные воспоминания. Ив ничего не смог с ним поделать. Да Элиас уже и не видел его. Если монах к кому-то и обращался, то только к Богу или к тому, кого видел лишь он один.

Ив, отчаявшись, вскочил и побежал за помощью, прикрыв за собой дверь. Он промчался по лазарету и выскочил во двор, заваленный сугробами, где вовсю бушевала вьюга. Мальчик устремился в здание, где в эту пору в зале с очагом обычно собирались монахи. Один раз он упал и, выбравшись из сугроба, принялся, дрожа с головы до ног, протирать глаза. Вьюга слепляла снежинки в сгустки наподобие гусиных перьев, холодные и острые, и швыряла их в лицо Иву. Скользя и спотыкаясь, он добрался до двери церкви и остановился, услышав пение. Значит, сейчас позднее, чем он предполагал. Уже началось повечерие.

Мальчик был воспитан в уважении к церковным ритуалам и поэтому ни по какому поводу не стал бы врываться в церковь во время службы и требовать помощи. Несколько минут Ив постоял спокойно, пытаясь отдышаться, стряхивая снег с волос и ресниц. Повечерие длится недолго, и он может пока что вернуться и попытаться успокоить своего подопечного. А потом его заменят. Ему только нужно удержать брата Элиаса в течение четверти часа.

Ив повернулся и, ослепнув от снега, как только покинул укрытие, стал пробираться через сугробы, борясь с ветром и наклонив голову вперед, как маленький бычок.

Входная дверь лазарета была широко распахнута, но он не был уверен, что не оставил ее в спешке открытой. Мальчик ощупью пробирался по коридору, отталкиваясь от стен обеими руками и стряхивая с лица мокрый снег. Дверь кельи также была широко открыта. Это ошеломило Ива, мурашки побежали у него по коже.

Келья была пуста, одеяло валялось на полу. Исчезли сандалии брата Элиаса, которые были аккуратно поставлены у изголовья его кровати. Исчез и сам брат Элиас, исчез в том виде, в каком лежал в постели, — в рясе, но без плаща или другой верхней одежды. И это в ночь на девятое декабря, когда бушует такая же вьюга, как в ту ночь, когда его избили до полусмерти, а сестру Хиларию убили. И его подняло с постели воспоминание о ней, потрясшее его неокрепший еще рассудок.

Ив устремился по коридору и выскочил на улицу. И вдруг увидел следы, не замеченные им, когда он входил в лазарет, поскольку он не ожидал их увидеть. Скоро их заметет, но сейчас они видны — следы больших ног, спускающиеся по ступенькам и пересекающие двор. Следы вели не к церкви, а прямо, к сторожке, где сейчас никого не было: брату привратнику было разрешено присутствовать на повечерии.

В церкви еще шла служба, оттуда доносилось пение, а брата Элиаса нужно было срочно догнать. Ив забежал в странноприимный дом за своим плащом и помчался к сторожке судорожными скачками, как перепуганный заяц. Следы быстро засыпал снег, они были четко видны только в углублениях, куда падала тень, отбрасываемая немногочисленными факелами. Следы вели к воротам, а затем тот, кому они принадлежали, вышел за пределы монастыря. Мир представлял собой кипящую белизну, а глубокие сугробы, куда Ив проваливался почти по пояс, сильно затрудняли его продвижение, однако он упорно брел вперед. Следы повернули направо, и Ив — за ними.