Дмитрий Дивеевский - Дровосек Страница 2

– Есть тут у нас один пугливый русский, – начал Зден, – надо бы с ним законтачить. Только от прямого наезда он шарахнется. Лучше бы изобразить случайное знакомство, трепетную дружбу, петтинг на скамеечке и прочую чушь. Потом решим по обстановке. Когда сможете начать?

– Этот мордоворот – пугливый? – удивилась Гарсия, рассматривая фотографию Голубина. – Никогда бы не подумала. Но задание интригующее. Принимаю его как вызов. Думаю, что он не столько пуглив, сколько осмотрителен. Его только в постель затащи – потом ничем не остановишь, – задумчиво промолвила она, перекидывая ноги под носом у Здена и лишая его способности трезво соображать. – Надеюсь, у вас есть его маршруты, места посещения и прочая чепуха?

– Естественно, красавица. Только давай каждый шаг обсуждать вместе. Парень очень нужный, и мне не хочется его терять прежде времени. Договорились?

Через две недели Гарсия с понурой головой доложила Полански об отсутствии прогресса в ее деле. Она старалась изо всех сил, чтобы Голубин, наконец, стал замечать в продуктовом магазине, который он навещал по вечерам, симпатичную латиноску с копной темных вьющихся волос и большим улыбчивым ртом. Девушка крутилась рядом, покупала пакетики с готовой едой и выпархивала из магазина. Русский не делал никаких попыток завязать с ней знакомство, хотя видел, что девчонка приводит в раж других посетителей мужского пола. Догадливый владелец лавки, быстро сообразив, какую рекламу девица делает его заведению, поставил ее на льготный тариф и даже предлагал сфотографироваться на афишу в его витрине.

Время шло, а продвижения с Голубиным не было никакого. Пользуясь установившейся жарой, Гарсия все больше и больше обнажала прелести своей фигуры и уже откровенно скользила по лицу парня пьянящим блудливым взглядом, но тот спокойно смотрел сквозь нее и, не выказывая никакого интереса, уходил к себе в общежитие.

Между тем наружка докладывала, что русский совсем не равнодушен к женскому телу. Его неоднократно засекали за внимательным рассматриванием соблазнительных обложек «Плейбоя» и другой подобной мишуры. Зден решил, что Голубин подозревает в лице Гарсии наживку и поэтому не клюет. Видно, с девчонкой ничего не получится. Надо искать другой вариант, только прежде чем снять ее с задания, следует пойти ва-банк. Тут уж терять нечего.

В очередной раз Гарсия рассыпала под ноги русскому такой большой пакет мандаринов, что даже если бы он захотел смыться, то не смог бы через них переступить. Однако Голубин и не думал смываться, наоборот, он любезно помог девушке собрать фрукты. Они разговорились и вместе вышли на улицу.

Гарсия «опознала» в нем по акценту иностранца и очень обрадовалась, что он из СССР. Сама она была кубинкой, которую родители в детстве вывезли с острова, горела революционным порывом и обожала Фиделя. Естественно, обнаружив такое идейное родство, молодые люди не смогли расстаться и вскоре оказались в скромном гостиничном номере Гарсии, где на столике стояли фотографии ее стариков.

Девушка оказалась права в своих предположениях: Голубин быстро перевел идейную близость в постельную и не прекращал трудиться до первых лучей зари. При этом, в отличие от местных клиентов, которые любят с криками, но недолго, если они латиносы, или засыпают на ходу, если они янки, Голубин делал это непрерывно и методично. К утру он развил небывалую скорость, доведя до онемения нижнюю часть ее тела.

Когда русский, наконец, расслабился, Гарсия посмотрела на него с неподдельным уважением.

– У вас все мужчины такие, или ты – уникум?

– Да нет, я только стажер. До уникума мне еще далеко.

Глава 2

1957 год. Пламя ненависти

В памяти Збигнева Жабиньского навсегда останется залитое слезами лицо отца, который водил смычком по струнам расстроенной скрипки и рыдал в голос. Неверные и срывающиеся звуки полонеза Огинского перемешивались с плачем старика и делали картину невыносимой. В тот день пришла весть о провозглашении в Польше коммунистического правительства. Прочитав газеты, Рышард Жабиньский, бывший посол Польши в Канаде, открыл книжный шкаф, достал из-за стопки журналов бутылку водки, жадно выпил ее, наливая стакан за стаканом, потом взял скрипку и, закрыв глаза, начал играть.

Шел тогда 1945 год. Збигневу исполнилось 17 лет, семь из которых он провел в Канаде. Спокойная страна, благополучный народ. Что еще надо для подростка, чтобы вырасти жизнерадостным и здоровым человеком? Но для семьи польского дипломата, словно пуповиной привязанной к своей родине, лишь первый год пребывания в Канаде был относительно безоблачным. Жабиньские наблюдали за тем, что происходит в Европе, и надеялись, что Святая Дева обережет их родину от нависших с Востока и Запада грозовых туч. По отцовской линии род Жабиньских брал свои истоки из старинного шляхетского сословия. Не одна голова полегла в борьбе за независимость Речи Посполитой. Казалось, в двадцатом году судьба улыбнулась полякам. Им наконец-то удалось разгромить русскую армию и установить собственную власть у себя в стране. Но всего лишь девятнадцать лет продолжалось это упоительное состояние взлета национального духа. Надежды на защиту Неба не сбылись, и Жабиньские со страшной болью восприняли раздел Польши между Гитлером и Сталиным. Потом они сопереживали борьбе за освобождение, питали надежды на Армию Крайову, помощь западных союзников. Однако кончилось это приходом в Польшу большевистского режима.

Збигнев смотрел на отца, и душу его раздирала жалость к старику и ненависть ко всем пришлым – фашистам, коммунистам, и особенно к русским, учредившим в стране новое, чуждое правление.

Старый Жабиньский приложил немало сил для того, чтобы подготовить сына к самостоятельному осмыслению мира, привить ему вкус к политике. Было естественным, что все его воспитание вращалось вокруг истории родного края – истории бесконечных войн с соседями, временных побед и горьких поражений. Отец Збигнева нес в себе свойственное шляхте высокомерное отношение к православным соседям, полагая, что католическая вера ставит его выше этих духовно недоразвитых людей. Он считал, что православие не дает народу возможности выжить в исторической битве. Тот, кто считает себя грешным и осужденным на вечное покаяние, не может разогнуть спину и будет побежден сильными противниками. Какая, казалось бы, небольшая разница в вере, а как она сказывается на характере народа! Католик видел в Христе Искупителя. Господь своей мученической смертью искупил былые и грядущие грехи верующих в него. И Папа Римский всегда может рапростереть длань над тобою и сказать: иди и завоевывай, не жалей врагов, убивай и жги, я заранее прощаю тебе твои грехи, я наместник Бога на земле. А убогая православная вера утверждает, что Христос был всего лишь Спасителем, то есть указал путь спасения грешным людям. Но какой путь? Тот самый, которым прошел сам, – путь смирения и покорности, вечного осознания своей человеческой ущербности и стремления ее исправить.

Будучи молодым офицером, Рышард мог убедиться в неполноценности русских пленных в многочисленных лагерях, образовавшихся после «Чуда на Висле» – разгрома армии Тухачевского. Тогда в этих лагерях загнулись от голода более ста тысяч пленных. Особенно их никто не считал. Пленных держали там только из чувства страха и ненависти к москалям. Война была выиграна, и лагеря можно было бы распустить. Но боялись новых нападений и рассматривали пленных как заложников, постепенно уменьшая их число голодным мором. Вот тут и проявилось православие русских, будто бы забытое во время гражданской войны. Перед лицом смерти бывшие красноармейцы стали носить нательные кресты, среди них появились доморощенные священники, и даже стало проводиться что-то наподобие молебнов. Глядя в глаза этим людям, подпоручик Жабиньский видел в них бездонную неземную пустоту – они уже готовились уйти Туда. Готовились смиренно, принимая это как волю Божью. Нет! Такая вера ему не нужна! Как повел бы он себя на их месте? Скорее всего, погиб бы при попытке к бегству. Но вот так обреченно ждать кончины он не смог бы. Жизнь дается для того, чтобы жить, а не ждать.

Рышард Жабиньский не хотел думать о том, что и католическая вера не дает человеку права на заведомый грех. Но вся политика католических государств испокон веков была сплошным нарушением Святых Заповедей, и от этого государства становились только сильнее, а значит, поступали правильно. Хотя вряд ли последнее касалось Польши. Многовековая битва за землю, развернувшаяся между польской шляхтой и соседями, была беспощадной и кровавой, но так и не сделавшей Речь Посполитую могучим государством на века. Рышард не хотел думать о том, что именно гордыня, не сдерживаемое религией желание завоевать побольше территорий и сокровищ толкали шляхетство на авантюры, чаще всего кончавшиеся для него поражениями и большой кровью. Рышарду нельзя было задаваться вопросом, почему православные русские век за веком расширяли свои владения и превратились в конце концов в огромную империю. Ведь тогда пришлось бы признать, что существует в их смиренной вере нечто особенное, помогавшее им в этой неспешной экспансии. Признать это означало бы признать, что православие все-таки пользуется промыслом Божьим, а католичество от его недостатка страдает. Такое было немыслимо. Не хотел он говорить об этом и с сыном, поэтому Збигнев вырос убежденным католиком, не знающим сомнений в правоте своей веры.