Евгений Сухов - Волчья каторга Страница 20

— Ну, вижу, — ответил Жилкин и посмотрел на усатого. — И что?

— Знаешь, кто это?

— А чего ж не знать? — усмехнулся Ваня. — Это переодетый легавый. За версту видно.

— Верно, — согласился Воловцов. — Только не легавый, а господин полицейский, находящийся при исправлении своих служебных обязанностей. Сейчас я ему скажу несколько слов, и он поведет тебя в участок. Там тебя определят в камеру до моего дальнейшего распоряжения, а я пока отъеду по делам в другой город. Я буду заниматься своими делами, а ты будешь сидеть и дожидаться меня, покуда я не вернусь. Правда, я и сам не знаю, сколько пробуду в том городе — три дня или целый месяц, но ведь это будет не мой выбор, а твой. Не так ли, Ваня?

Жилкин молчал, видно, соображая, как вести себя дальше.

— И не вынуждай меня лезть в карман сюртука и доставать оттуда один интересный документ, подтверждающий, что часы марки «Лонжин» подарены, а точнее, отданы тобой не далее, как вчера, в счет долга владелице веселого заведения на Грачевке мадам Жозефине. Что, опять будешь отрицать?

— Не… — мотнул головой Жилкин после недолгого молчания. — Не буду. Часики эти, признаю, мои. Но они чистые. Я их у одного залетного фраера в «фараона» выиграл.

— Что за фраер? — заинтересованно спросил Воловцов.

— Не знаю, ей-богу. — Было очень похоже, что Жилкин не врет. — Первый раз его в жизни видел. Да и не фраер он, а не пойми кто. Мутный какой-то. Неизвестно, чего от него и ожидать можно…

— Ваня, я зову городового… — на всякий случай произнес Воловцов, хотя и видел, что Жилкин говорит правду.

— Ну, вот те крест! — Жилкин истово перекрестился, и хотя православным он никогда не был, это выглядело очень убедительно и произвело нужное впечатление на Ивана Федоровича…

— Хорошо, а где играли? — спросил он.

— У Китайца на «хазе», — ответил Жилкин.

— А кто это — Китаец?

— Катала один.

— Кто еще был на хазе?

— Я, он и Китаец, — ответил Жилкин.

— Как он забрел к этому Китайцу?

— Ну, так все знают, что у него играют, — пожал плечами Жилкин.

— Что еще можешь про этого мутного сказать?

— Ну, что… — Жилкин на минуту задумался. — Ну, вот, скажем, проиграл он полста рублей. Иному мастеровому или чинуше надо месяц горбатиться, чтобы бабки такие заиметь, а этот даже глазом не моргнул. Деньги для него — совсем не цель…

— Не цель? — переспросил Воловцов.

— Ну, да, — подтвердил Жилкин. — Не цель, а способ…

— Способ — для чего? — Иван Федорович уже начал понимать, что имеет в виду Ваня Жилкин..

— Как бы это вам… сказать…

— Ну, как есть, так и скажи, — поторопил Жилкина судебный следователь.

— Не, не способ, — поправился Иван. — Средство. Чтобы жить, как он хочет. Вволю и ни на кого не глядючи…

— Ясно, — констатировал Воловцов. — Дальше, давай, рассказывай.

— А что дальше… — Иван немного помедлил. — Дальше он часики эти и поставил. Последняя это его ставка была. А как проиграл их, резко оборвал игру и ушел. Сказал еще, что «цыганка права была»…

— Какая еще цыганка? — удивленно вскинул брови Иван Федорович.

— А мне почем знать, начальник? — уставился на судебного пристава Жилкин в явном недоумении.

— Ладно… И что, отыграться даже не пытался?

— Нет, не пытался. А вообще, в картах фарт, он или есть, или его нет вовсе. Нет фарта — надо сваливать и не дергаться…

— Это верно, — согласился Иван Федорович. — Ладно. Опиши мне этого мутного. Какой он масти?

— Не знаю. Не понятно с ним ничего, — раздумчиво произнес Иван. — Говорил он мало, играл молча, водку не пил. Потом молча же и ушел. Голоса его не помню…

— Как он выглядел? — продолжал допытываться судебный следователь.

— Обыкновенно выглядел, — не сразу ответил Жилкин. — Хмурый, спокойный. На благородного похож. Лицо у него такое, породистое. Бабы на таковских гроздями вешаются. А кожею темен.

— Про баб — ясно… А что значит, темен кожею? Загорелый, что ли? — черкнул что-то в памятной книжке Иван Федорович.

— Ага, загорелый, — усмехнулся Жилкин. — Только загар этот не на южном побережье Крыма приобретается, а на Южном Сахалине…

— Каторжанин, что ли, бывший? — насторожился Воловцов.

— Каторжанин… Бывший или настоящий.

— Что, думаешь, из беглых?

— Да ничего я не думаю, господин хороший. Это твоя обязанность — думать. А я чужую работу выполнять не намерен… — Жилкин нетерпеливо посмотрел на Ивана Федоровича. — Так что, я могу идти? Засиделся что-то я с тобой, а дела — стоят…

Воловцов в задумчивости посмотрел на Жилкина:

— Я тоже с тобой засиделся, Ваня. Ладно, ступай. Но учти, ежели соврал в чем — найду. Не сомневайся…

— Ага. — Жилкин встал со скамейки и, не оглядываясь, потопал к буфету-ресторану, на открытой веранде которой уже начиналась концертная программа. — Покедова…

На убивца Ваня Жилкин не тянул… Мелковат. Не тот калибр. Тут и характер нужен покрепче. А вот этот «загорелый» — личность интересная. «Надо будет заняться им по приезду из Дмитрова, — подумал Воловцов. — Беглый, он много каких дел натворить может, тем более, если прижмет. Терять-то ему нечего…»

Как последний штрих, зачеркивающий версию о причастности Ивана Жилкина да и всех Жилкиных и их родни к убийству коммивояжера Стасько в Дмитрове, Иван Федорович решил еще раз наведаться к супруге покойного, Клавдии Васильевне Стасько. Когда он вошел в ее дом, она тотчас спросила:

— Ну, что, нашли убивца моего мужа?

— Пока нет, — ответил Воловцов и достал из кармана фотографическую карточку Ивана Жилкина в арестантской робе. — Посмотрите, это не один из тех, что за вашим домом тогда следили?

Клавдия Васильевна взяла фотографию, долго вертела в руках, наконец ответила:.

— Нет, те мордастее были.

— Вы уверены? — переспросил Иван Федорович.

— Да, — кивнула Стасько, возвращая карточку Воловцову.

Все, стало быть. Версия номер один была полностью отработана. Теперь судебного следователя по наиважнейшим делам ничего в Москве более не держало. Пора было отправляться в Дмитров… 

Глава 9. Здравствуй, воля, или В Москву

О чем ведутся разговоры в каторжной тюрьме? О жратве, бабах и воле. А как эту волю добыть? Только «сделав ноги». Вот и мечтают колодники, что придет тот час, когда они сбегут, а то, что они сбегут, — так это непременно. Надо только выждать удобного случая. Но большинство из них и ведать не ведает, куда бежать, с кем и, главное, зачем. Напиться в ближайшем кабаке и учинить дебош? А потом, взятым под белы рученьки блюстителями закона, быть водворенным обратно в тюремную казарму, на те же нары, только с иссеченной розгами задницей? Или сбежать и потом блуждать по лесу, не зная, в какую сторону идти? И быть, в конце концов, застреленным бурятом, бьющим белку прямо в глаз? Оченно уж любят эти буряты такую охоту: на человека. Впрочем, нет, не на человека, а на беглого каторжанина, который вне закона. Ведь все, что движется, для степняка — добыча, в том числе и беглый колодник. А ведь за беглого еще и награду дают немалую.

Бывает, что и повезет. Выйдет беглый чалдон все же в ближайшее село или деревню. И — сделается батраком у какого-нибудь зажиточного крестьянина, ибо Забайкалье, как и Сибирь, шибко бедно на рабочие руки. И будет бежавший с каторги на новой каторге, поскольку пахать на этого крестьянина станет от зари до зари под постоянной угрозой выдачи властям. Причем за одни скудные харчи. И снова будет помышлять он о побеге, но уже не из тюрьмы или с рудника, а от этого гадского крестьянина, поскольку неволя — она и есть неволя, какая бы она ни была. И, придет время, сбежит. Обязательно. Только вот опять — куда? И надолго ли?

Все-таки, господа колодники, к побегу надобно готовиться тщательнейшим образом. Пуще, нежели к венчанию или столь желанной потере девственности. Накопить съестных припасов, скопить деньгу, приготовить фальшивый пашпорт. Все продумать, все взвесить, послушать наставления бывалых бродяг, разузнать про варнацкие лесные тропы да про то, какие коренья да ягоды съедобны да сытны. Ибо бежишь ты с каторги не первый, и тропочки варнацкие в лесу имеются, хотя и невидимые постороннему взгляду: вот зарубочка на дереве, вот шалашик с несколькими спичками в заветном месте, а вот и ножичек самодельный, который тотчас найдет место за поясом или в подкладе зипуна. Так что у кого-то одни разговоры, а у Деда с Сухоруким — дело…

Но и у них разговоры о воле — первейшая тема. Потому как — мечта…

— Знавал я одного мальца, — начал как-то вечером Дед, когда все улеглись. — Так он пошел однажды в нужник, снял в нем перепиленные заранее ножные браслеты, пролез в щель, в какую разве что кошка только проскочить могла, что вела в темнушку рядышную, где метлы да параши стояли, и со второго этажа по водосточной трубе спустился во двор. Потом по водосточной же трубе сарая поднялся на крышу сарая, с сарая перепрыгнул на стену, что окружала острог, со стены прыгнул на соседний через улицу дом и ушел бы, если б не стражники, кинувшиеся за ним в погоню. Потом, когда он следователю рассказывал, как бежал, ему никто не поверил. Тогда решили провести следственный эксперимент. Он все это снова в точности проделал и снова едва не ушел таким же вот макаром…