Рита Мональди - Secretum Страница 22

– Будем надеяться, будем надеяться. И молиться. Молитва может творить все, – призвал другой прелат мрачным голосом (однако прозвучало это как-то неубедительно) и перекрестился.

– Как много хорошего он сделал для Рима!

– Хоспис Святого Михаила на Рипа Гранде, и потом каждый год сто сорок тысяч скудо для бедных…

– Жаль, что ему не удалось осушить Понтийские болота… – заметила княгиня Фарнезе.

– Ваша светлость позволит мне напомнить, что нынешнее плачевное состояние Агро Понтино и зловредные испарения, идущие оттуда и досаждающие Риму, являются не природным феноменом, а следствием непродуманного истребления лесов, которое проводилось прежними Папами, в первую очередь Юлием II и Львом X, – ответствовал монсиньор Альдрованди, пытаясь в корне пресечь малейший намек на какие-либо неудачи нынешнего Папы, – а также, если не ошибаюсь, Папой Павлом III…

Заключительные слова в вежливой форме намекали на тот факт, что принцесса была из рода Папы Павла III, Алессандро Фарнезе.

– Лес в Баккано был вырублен потому, что там имели обыкновение прятаться убийцы и воры, – парировала она удар.

– Так же, как сейчас леса в Сермонете и Чистерне, – горячо вступил в разговор еще один сосед по столу, которым, как я потом узнал, был князь Каэтани. – Их нужно вырубить, и дело с концом. Я имею в виду, разумеется, только по официальному разрешению, – смущенно добавил он, натолкнувшись на холодное молчание своих слушателей.

Дело в том, что князья Каэтани обращались к каждому новому Папе с прошением о разрешении на вырубку этих принадлежавших им лесов, поскольку хотели извлечь выгоду из обладания землей.

– Лучше помолимся Богу, чтобы он сохранил нам эти леса, равно как и леса возле Альбано Лациале, – ответил монсиньор Альдрованди с улыбкой, – ибо, если они действительно будут вырублены, Рим окажется беззащитен перед нездоровыми южными ветрами – аустро, сирокко, либеччио!

Каэтани, выслушал замечание не моргнув глазом.

– В окрестностях античного Рима не было никаких болот, – невозмутимо продолжал монсиньор Альдрованди. – Лесу моря, защищавший Рим от южных ветров, был вырублен Григорием XIII, чтобы наполнить городские закрома зерном, но этим самым был нанесен немалый вред воздуху Агро Романо.

– Позволю себе заметить, что Павел V сделал все, чтобы помешать Орсини вырубать леса возле Пало и Черветери, – вставила княгиня Россано, которая была замужем за одним из Боргезе, то есть принадлежала к тому же роду, что и упомянутый великий Папа Римский.

– Его Святейшество Иннокентий XII ежегодно издает указы о защите лесов, – спокойно ответил монсиньор Альдрованди. – В Романии ему также удалось бы все отрегулировать, если бы между Болоньей и Феррарой не начались раздоры. То же самое относится к порту Анцио: Папа не смог завершить его строительство, поскольку не хватило денег, а он никогда не хотел слишком прижимать народ. Несмотря на все трудности, Его Святейшество всегда уделял внимание важным проблемам. Разве не он принял решение о том, что год должен начинаться 1 января, а не 25 марта?

Ответом ему был одобрительный гул присутствующих, по крайней мере тех, кто не столь самозабвенно углубился в обсуждение сплетен с соседом по столу.

– Печально, что он приказал снести театр Тор ди Нона, – заметил кавалер, который не смеялся при шутливых замечаниях кардинала Дураццо.

Монсиньор Альдрованди, который не понял, что его хвалебные оды Папе больше походили на льстивый некролог, конечно, смог пресечь первую попытку неприкрытой критики понтифика, однако при этом втором критическом замечании (по поводу непопулярного решения разрушить один из самых красивых театров Рима) сделал вид, будто ничего не слышал, и повернулся к соседу, оказавшись, таким образом, спиной к говорящему.

Мне посчастливилось услышать шепот двух дам, обменивавшихся мнениями, пока я подавал им блюда:

– Вы видели кардинала Спинолу из Санта-Сесилии?

– Еще бы! – захихикала ее соседка. – Чем ближе конклав, тем больше он старается внушить всем, что его больше не мучает подагра. И чтобы, как и раньше, входить в круг избранных, он скачет везде, словно маленький мальчик. А сегодняшний вечер здесь – как он ест, как пьет, и это в его-то возрасте!..

– Он дружит с кардиналом Спадой, хотя оба пытаются это скрывать.

– Знаю, знаю.

– Кардинал Албани не показывается?

– Он приедет через два дня, к самой свадьбе. Говорят, он должен заниматься каким-то очень важным папским указом.

Стол имел форму подковы. Когда я уже был в его конце и обслуживал гостя, черты лица которого показались мне знакомыми и которого я очень скоро узнал поближе, я вдруг почувствовал быстрый, но очень сильный толчок под руку. Это была катастрофа. Инжир, полетевший в левую сторону вместе с салатом, цветами и «ледяным снегом», попал прямо в лицо и на одежду благородному пожилому господину, которого я уже обслужил раньше. Поднос с громким ударом, словно треснувший колокол, грянулся оземь. Веселый и одновременно возмущенный ропот прошел по рядам гостей. Пока пострадавший дворянин, стараясь сохранить достоинство, собирал инжир со своей одежды, я в панике оглянулся. Как мне объяснить дону Паскатио, главному повару и всем гостям, что это не моя вина, что гость, которого я как раз обслуживал, толкнул меня под руку так, что поднос полетел в воздух? Я смотрел на него, исполненный гнева, но молчал, слишком хорошо зная, что ничего не смогу сделать против него, поскольку, как всегда, виноват только слуга. И тут я узнал его. Это был Атто.

Наказание наступило быстро и незаметно. Через каких-то пять минут у меня в руках вместо подноса уже был один из огромных, тяжелых, словно свинец, горящих факелов, ярко освещавших вечерний стол. Я, застывший и неподвижный, должен был на протяжении всего ужина изображать человека-канделябра. Я готов был лопнуть от злости на Атто Мелани, а мой мозг просто разрывался от попыток понять, почему аббат играет со мной в такую жестокую игру, за что он так наказал меня и поставил под угрозу мою нынешнюю и будущую работу на вилле Спада. Ужин продолжался, и я напрасно пытался поймать его взгляд, поскольку меня поставили как раз за его спиной и мне не оставалось ничего другого, как пялиться ему в затылок.

Превращенный таким образом в последователя Пьера дель Винье, я старался внушить себе, что должен держаться мужественно: ведь было только начало ужина и надо было вооружиться терпением. Только что подали первую перемену горячего блюда: яйца-пашот в молоке, суп со сливочным маслом, ломтики цукатов из лимонных корочек с сахаром и корицей, затем вареную голову осетра с травами, лимонным соком и перцем, в собственном белом соку со вкусом миндаля (по одному куску на каждого гостя).

Жар, исходивший от факела, был просто невыносим, и под моим турецким тюрбаном градом катился пот. «И правильно сделали эти слуги, – сказал я себе, – что сбежали с виллы Спада, чтобы покрутить с крестьянками». Однако в глубине души я отдавал себе отчет в том, что никогда не смог бы пересилить себя и предать дона Паскатио, оставив его в беде в эти трудные дни.

Единственным утешением в этой мучительной неподвижности при невыносимой жаре было сознание того, что я делил эти тяготы с семью другими товарищами по несчастью и, по большому счету, что я был зрителем на этом собрании кардиналов и аристократов. Кроме того, место, где я стоял, было весьма своеобразным, в чем мне вскоре пришлось убедиться.

Я всячески казнил себя за свою оплошность, как вдруг Атто повернулся ко мне.

– Все хорошо, мальчик, но здесь, где я сижу, так темно, что я будто нахожусь в пещере. Ты можешь подойти со своим факелом поближе? – обратился он ко мне громким голосом и с сердитой миной на лице, как будто я был каким-то мелким, незнакомым ему слугой.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться; таким образом, я встал позади него, и мой факел освещал его часть стола так хорошо, как только мог. Впрочем, она была и без того хорошо освещена.

Что же, ради всего святого, опять задумал Атто? Зачем он только что сыграл со мной злую шутку и снова мучает меня?

Тем временем разговоры за столом вращались вокруг ничего не значащих тем. К сожалению, я не всегда мог видеть говоривших, обреченный на неподвижность. К тому же большинство лиц и голосов в тот вечер были мне еще не знакомы (в следующие дни, однако, мне пришлось узнать почти всех гостей, и весьма хорошо).

– …да извинит меня монсиньор, но только егерю разрешается носить аркебузу.

– Конечно, ваше преосвященство, однако позвольте мне разъяснить вам, что он может поручить нести аркебузу слуге-конюху.

– Ну, хорошо. И что?

– Как я уже сказал, если дикий кабан труслив и не решается вступить в схватку на открытом поле, его убивают из аркебузы. Так было принято раньше в земельных владениях Каэтани, а они самые удобные для охоты.