Александр Омельянюк - Високосный, 2008 год Страница 26

Слушая Надежду, он молча кивал головой, в знак понимания сказанного начальницей, изредка перемежая кивки глухими звуками «Угу!».

Лишь после их разговора, уйдя к себе, Платон и пришёл к только что сделанному выводу, решив измениться. И ему, с его тренированным разумом и волей, было это сделать нетрудно. Он теперь отгородился от своих коллег не только каменной стеной, но и стеной отчуждения.

Когда Платон ещё думал о предстоящем выходе на работу, у него была мечта, чтоб не видеть ненавистного и надоедливого Гудина.

И она поначалу сбывалась. Гаврилыч уже был в отпуске, и должен был в нём пробыть ещё и следующую неделю.

А в первый же рабочий день на Платона обрушилась очень тяжёлая физическая работа. Он словно нарочно подвергся испытанию на прочность, вернее на силу и выносливость. Коллеги словно проверяли, вольно, или невольно, результаты его длительного лечения и реабилитации.

Алексей привёз полную грузовую «Газель» тяжёлых, почти тридцатикилограммовых, наполненных по сотне банок с сыпучими биодобавками, коробок. А сам под каким-то предлогом уехал отвозить на своей легковушке другой груз, хотя вполне мог бы пока задержаться и вместе с Платоном всё разгрузить на склад.

Платон сразу всё понял, но не стал отказываться от запрещённой для его организма работы. Он чувствовал себя, как никогда великолепно, и решил показать настоящий класс, утереть нос сопливым! Знай, мол, наших!

Он один выдвигал коробки к краю кузова грузовика, затем на животе стаскивал их на тротуар, а потом ставил на тележку по две штуки — иногда это делал сразу с кузова, минуя асфальт — и отвозил на склад, где забрасывал их на поддон аж до третьего яруса. Вскоре работа была сделана и Платон, как бы невзначай показал её Надежде. Та была в шоке!

— «И ты это сделал всё сам, один?! Ну, ты даёшь! Тебя действительно очень хорошо вылечили!» — лепетала она, словно оправдываясь перед ним.

Позже подъехал Алексей и приятно удивился, тут же пойдя, якобы, на попятную, лицемерно ноя:

— «Ну, что ты меня не подождал?! Вдвоём было бы легче!».

Как будто у водителя было время ждать ещё и Алексея?!

— «Да, ты, что? Наоборот, мне одному легче! Я же кистями таскать не могу, а один я беру на живот, как борец, и спокойно переношу, куда мне надо!».

— «А-а!» — с сочувствием протянул Ляпунов, с интересом разглядывая Платона, сожалея, что не удалось его упрекнуть в профнепригодности.

На этом вся тяжесть работы закончилась. Кочет выдержал проверку и восстановил статус-кво.

Вечером первого после отпускного рабочего дня Кеша спросил у отца, перед дачей заехавшего домой за одной из кошек:

— «Пап, я сегодня утром вышел за тобой в коридор, а там такая вонища!?».

— «А-а! Так это, сынок, последствие моего обувания!» — честно и невозмутимо пояснил тот.

— «И… гарной пищи!» — вдобавок отшутился он.

И снова каждый день он после работы стал ездить на дачу.

В пятницу утром, выехав теперь не из дома, а с неё, родимой и слегка подзаброшенной, на работу, Платон, стоя на платформе «Загорново» ожидал электричку. Вдруг его неожиданно одолела зевота. Видимо сказался более поздний дачный отбой, почти на два часа позже, чем в больнице. И недоспавший теперь ловил себя на мысли, что он сейчас зевает также смачно, как и Семёныч в больнице — громко и, как будто, со стоном.

В электричке, напротив Платона сидели две девушки и щебетали о чём-то своём, о девичьем. Но одна из них почему-то показалась ему умной, а другая — некрасивой.

На работе Платон решил, что пора заняться воспитанием коллег. Хватит потворствовать их бескультурью, которое ему же боком и выходит. Пора ему с ними быть самим собой, учителем!

И каждый раз тыкать этих свиней рылом в их же корыто. Пусть знают своё место! Пора показать всем, кто есть кто! Хватит их жалеть! То есть пора давать немедленный отпор хамству!

В частности он решил, что теперь будет насаживать Надежду на три её же коронных зуба!

Во-первых, говорить ей так же, как и она: «Ты, что? С ума сошла?!».

Более того, как только она начнёт фразу, обращаясь к нему: «Ты, что…», как он будет сам заканчивать её: «… с ума сошла?!».

Во-вторых, указывать ей на плохую организацию работы в случае возникновения претензий к нему, или ко всему коллективу.

В-третьих, когда она будет говорить ему, что он мало сделал, то он будет ей отвечать на это: «Так ты же меня сама отвлекаешь от работы посторонними разговорами!».

А когда Надежда будет отвлекать Платона показом фотографий своего Лёшки, он будет бесцеремонно обрывать её: «Ты меня вот отвлекаешь, а потом скажешь, что я мало сделал!».

Так он и решил. Но удивительное дело? После отпуска Платона Надежду, как подменили! Он всё ждал от неё привычного хамства, но его всё не было?!

Возможно в его отсутствие, при очередном перемывании его далёких от них больных косточек, Надежде досталось и от кого-то из его коллег, скорее всего Ноны или, в крайнем случае, Гудина, а может быть даже и Алексея?

И для Платона опять потянулись нудные рабочие дни, как две капли воды похожие один на другой. Он снова клеил этикетки на банки для большущего заказа и впрок, с утра до вечера, не общаясь со своими коллегами, практически запершись в своём помещении, как в конуре. Только теперь Надежда, может даже в наказание, дала ему и свою и Гудина работу — нарезать этикетки и ставить на них штампики.

А ведь одинокого волка нельзя долго держать в стае! — пронеслась в сознании Платона шальная мысль.

По утрам он слушал новости по своему маленькому радиоприёмнику, а в течение дня осмысливал свои произведения, как бы общаясь со своими выдуманными и невыдуманными героями. Двери же он закрыл, чтобы не слышать пустые, громкие, иногда на истерической нотке, разговоры коллег, и не мешать им своим радиоприёмником, и своей тишиной, прерываемой лишь стуком выкладываемых на стол металлических банок.

В выходные Платон с Ксенией перевезли всех кошек на дачу. Они решили, хоть и поздно, но лучше так, чем никогда.

Да и подержать их там супруги решили подольше.

Те быстро освоились, особенно Тихон, уже немного поживший на даче в этом году. Понаблюдав за своими любимцами, Платон сделал очередной вывод: кошки очень любопытны и быстро перенимают опыт друг друга.

Его поразило, как они грамотно играют в прятки. Особенно выделялись более опытные Муся и Тихон.

Муся, пользуясь своей серой, сумрачной окраской, часто ложилась, почти плоско, как камбала, на землю и лежала так в ожидании, особенно в сумерках. Её почти не было видно не только Платону, но и другим кошкам.

А Тихон, со своей чёрно-белой мастью, ложился в канавку вдоль главной дорожки так, что его трудно было заметить. Он сливался с горизонтальной плоскостью травяного покрова, и из своего укрытия наблюдал, чтоб затем внезапно напасть на своих сестрёнок.

А ещё он забирался на пенёк, ранее сдвоенной берёзы, и сливался с её основным стволом своим раскрасом — белыми и тёмными пятнами.

И только одна белянка Соня страдала из-за своего абсолютно белоснежного раскраса, компенсируя это внезапностью, скоростью и манёвром.

Да! Хитрые у меня кошки! — гордо подумал он о домашних животных.

Первые, установочные после длительного отпуска, два дня прошли.

Началась первая полная неделя работы Платона после перерыва, потянулись обыденные трудовые будни.

Он должен был целую неделю работать один, так как Надежда и Алексей снова взяли по недельному отпуску.

Неожиданно выяснилось, что Иван Гаврилович раньше времени выходит из отпуска, и составит нежелательную компанию Платону.

Их первая встреча состоялась в понедельник, на улице, у входа в офис, где Гудин как всегда курил с пожилой вахтёршей Татьяной Васильевной, женой родного дяди Ноны.

Увидев Платона, тот ответил на его приветствие:

— «Привет курортникам!».

Без подколки Гудин никак не мог.

Да! Гадин и после разлуки — Гадин! — сокрушённо подумал Платон, проходя мимо курилок к себе в офис.

Первый день совместной работы Платона и Ивана Гавриловича ни чем особенным не запомнился. Платон клеил этикетки, а Гудин часто курил, в основном гоняя шарики на компьютере.

В начале второго дня Платон услышал, как за стеной зашебуршился, пришедший позже Иван Гаврилович. Лишь через несколько минут он вошёл к Платону, с трудом выдавив из себя:

— «Привет, Платон!».

— «Привет!» — ответил тот, про себя подумав: Да! Тяжело ему даётся культура общения!

В отсутствие начальницы Гудин задал тон и в давно забытом её обсуждении. Платон постарался поскорее прекратить диспут, резюмировав своё мнение, не боясь, что оно будет доведено до кого следует: