Евгений Сухов - Волчья каторга Страница 28

— Густая… кажется, — неуверенно ответил Поплавский.

— Припомните, господин полицейский надзиратель, это очень важно, — заметил ему Воловцов официальным тоном. — Если кровь была густая, значит, вытекла она еще из живого человека, а если жидкая — уже из трупа. Такие вещи каждому полицейскому надзирателю надлежит знать, как «Отче наш»…

— Точно, густая, — вспомнил надзиратель. — Сгусток был величиною с суповую тарелку.

— Хорошо, давайте дальше, — потребовал Воловцов.

— Ну, в комнате был полнейший беспорядок, повсюду валялись всякие принадлежности для часов, цепочки, брелоки, возле двери, ведущей в комнату Глафиры Малышевой, стояла большая корзина с отломанной крышкой, наполненная часами и разными к ним принадлежностями, другая корзина с часами и тоже принадлежностями к ним, только поменьше, стояла возле окна. На полу валялся молоток с окровавленной ручкой…

— Стоп! — остановил Поплавского Воловцов и глянул в протокол медицинского освидетельствования. — Молоток ведь не являлся орудием убийства?

— Поначалу он был принят, как возможное орудие убийства, господин судебный следователь, — ответил надзиратель. — Но потом экспертиза показала, что смертельный удар был нанесен иным предметом….

— Дальше, — коротко приказал Иван Федорович.

— Ну, и труп самого Стасько. Верхней частью тела он лежал под этажеркой с цветами, ноги были направлены к входной двери. На нем были длинные сапоги, брюки, сорочка и жилет. Ни документов, ни денег обнаружено не было. Все карманы его одежды были вывернуты: убийца обыскал труп и все забрал себе, кроме векселей, которые валялись на полу возле трупа, выброшенные преступником за ненадобностью. Вся левая сторона головы убитого была в крови, поскольку смертельный удар нанесен в левый висок.

— Под ним была кровь? — быстро спросил Воловцов.

— Да, целая лужа, — ответил Поплавский.

— А какая она была?

— Кто? — не понял вопроса надзиратель.

— Кровь! — раздраженно проговорил Воловцов. — Жидкая она была или густая?

— Жидкая…

— Стало быть, когда убийца тащил тело Стасько под этажерку, он был уже мертв, и кровь текла уже из трупа… — раздумчиво и, скорее всего, для себя, нежели чем для надзирателя, произнес Иван Федорович. — Получается, что коммивояжера Стасько убили, когда он либо провожал из своей комнаты позднего гостя, либо встречал такого гостя. Тех двух купцов, что приходили к Стасько торговать часы, вы допрашивали?

— Конечно, господин судебный следователь.

— И что?

— Они пришли к Стасько вместе и ушли вместе. Как они уходили, видела прислуга Малышевых Евдокия Мелентьева. Она же и закрыла за купцами входную дверь.

— Двери к Малышевым были открыты или закрыты? — последовал новый вопрос судебного следователя.

— Да как вам сказать… — начал нерешительно Поплавский, но Воловцов его мгновенно одернул:

— Как было, так и скажите.

— Когда мы с городовым осматривали эту дверь, то сверху имелась щель.

— Пролезть в нее можно было?

— Разве что кошке.

— Я вас понял, — не стал больше развивать тему двери Иван Федорович, решив что-то для себя. — Теперь меня интересуют показания сестер Малышевых и этого старика Селищева.

— У вас же имеются протоколы, — удивленно посмотрел Поплавский на бумаги, разложенные на столе Воловцова.

— Имеются, — согласился следователь. — Но живое слово оставляет большее впечатление…

— Что вы хотите знать? — уныло посмотрел на него полицейский надзиратель.

— Вы ведь допрашивали Глафиру Малышеву? — спросил Иван Федорович.

— Допрашивал.

— И она сначала показала, что не знает убитого Стасько, так?

— Так, — ответил Поплавский. — А потом мы нашли извозчика, который привез Стасько, и он показал, что убитый останавливается в меблированных номерах Малышевой уже не первый раз. Еще извозчик показал, что, встречая коммивояжера, Глафира Малышева поздоровалась с ним и сказала такую фразу: «Давненько вы у нас не бывали». На что убиенный ответил: «Да, давненько»…

— А младшая сестра Кира тоже говорила, что этот постоялец у них остановился впервые? — спросил Воловцов.

— Да, она тоже сказала, что не знает Стасько и до несчастия с ним никогда его не видела, — подтвердил Поплавский. — Их ложь и отсюда подозрение в соучастии в убийстве и явились причиной заключения их под стражу, — добавил надзиратель.

— Выходит, сестры сговорились лгать следствию? — сделал заключение Иван Федорович.

— Выходит, что так, — кивнул полицейский надзиратель.

— А зачем это им было нужно? — спросил в задумчивости Воловцов.

— Чтобы отвести от себя подозрение, надо полагать, — пожал плечами Поплавский.

— Это-то понятно. Но мне кажется, здесь что-то есть еще…

— Что именно?

— Зачем сестры солгали, что в день приезда к ним Стасько больше никто у них не останавливался? Ведь следом за коммивояжером в меблированных комнатах остановился еще один человек: высокий крепкий мужчина лет тридцати — тридцати пяти «в барском платье, не иначе, как помещик какой», как показала, согласно протоколу допроса, гостиничная служанка Мелентьева. Его Глафира Малышева почему-то не записала, как постояльца, хотя была обязана это сделать. Ведь Григория Ивановича Стасько она же внесла в журнал прибывших и остановившихся в ее апартаментах? А почему не записала этого господина в барском платье, похожего на помещика? Почему, по показаниям той же Мелентьевой, этот господин прибыл налегке, без чемодана, саквояжа, портфеля, наконец, без всего? Почему он, барин по одежде и поведению, остановился в дешевых меблирашках, а не в более комфортной гостинице купца Суходаева с хорошей кухней, рестораном, кегельбаном и прочими атрибутами для отдыха и времяпровождения господ? Ведь расположена она на той же Московской улице буквально напротив меблированных номеров Малышевой. И почему этот господин, похожий на помещика, скрылся рано поутру с узелком в руках, и его провожала Кира Малышева? Ведь это его видел старик Селищев, вышедший кормить лошадей?

— Его, — подтвердил Поплавский. — Больше никто из постояльцев Малышевой не подходит под это описание.

— Малышевым ведь было бы очень легко свалить все на этого господина в барском платье, — продолжал рассуждать вслух Иван Федорович. — И они бы сейчас сидели в своих комнатах, пили чай и встречали бы новых постояльцев. Так нет, они всячески покрывают его. Лгут следствию, прекрасно зная, что вранье их, может статься, откроется, и все это может плохо для них закончиться. Почему?!

Воловцов замолчал. Молчал и полицейский надзиратель.

— Нет, — первым прервал молчание Иван Федорович. — Они молчали об этом господине в барском платье не только и не столько для того, дабы отвести от себя подозрение в соучастии в убийстве, навлекая на себя еще и подозрение в укрывательстве преступника. Что убийца — он, у них не было никакого сомнения, как нет такого сомнения и у меня. Они еще и знали этого господина, по крайней мере, одна из сестер, скорее всего, старшая…

— Но провожала-то его младшая? — заметил Поплавский.

— Это ничего не значит. Об этом могла ее попросить старшая сестра Глафира. Или это было ее собственное решение, все это не столь важно. Важно то, что этот господин тридцати с небольшим лет и есть главный преступник… Ладно, хватит покамест рассуждений. Я хочу осмотреть место преступления. — Воловцов поднялся со своего кресла. — Вы не имеете ничего против, чтобы сопроводить меня к месту преступления и принять участие вместе с городовым Самохиным в парочке экспериментов?

— Ничуть, — ответил Поплавский и разрешил себе чуть улыбнуться. — Я весь к вашим услугам… 

Глава 11. Гульные арапа не гонят, или Это то, что надо

В Москве бродяге затеряться легче всего на Хитровке, что в Белом городе меж Покровским бульваром и Солянкой. Ночлежки, доходные дома с дешевыми квартирами, трактиры с тайными комнатками, где можно скоротать ноченьку-другую с какой-нибудь мамзелькой из средней руки проституток или уговориться с фартовыми о новом прибыльном дельце… А еще грязные нумера с лежанкою и обшарпанным комодом по двугривенному и меблированные комнаты от сорока копеек до рубля в сутки — всего этого во множестве имелось вокруг Хитровского рынка. Да и на самом рынке подворья также имеются, которые все же получше ночлежек, но похуже меблирашек. Словом, выбирай, что тебе по душе да по карману. Георгию с его пашпортом на имя лаишевского помещика, конечно же, не пристало снимать ночлежку вместе с пропойцами и забулдыгами, нищими, беспашпортными и прочей рванью, да и нумера и меблирашки были ему не с руки, а вот квартирка в доходном доме — то, что надобно. И глаз посторонних нет, и спокойствие гарантировано.