Николай Буянов - Май без императора Страница 28

Будь я героем рыцарского романа — я бы наверняка вышел сейчас на середину мостовой, обнажив шпагу, и сказал что-нибудь приличествующее случаю. К примеру, «Защищайтесь, господа. Или вы привыкли воевать только с женщинами?» Беда лишь в том, что я был один против нескольких врагов, и я был безоружен. И рыцарскими романами не увлекался даже в юности, потому что мой батюшка, приверженец строгих методов воспитания, считал такое чтение пустой тратой времени. Так что первого из бандитов я свалил, без затей ударив его кулаком по затылку.

Батюшка учил меня некоторым приемам безоружного боя, которые ему в свою очередь показывал один офицер в их полку. Откуда они были известны тому офицеру, отец не знал — знал только то, что эта борьба называлась сават и была в ходу у простонародья. Она включала в себя удары кулаком, ребром ладони, стопой и коленом по уязвимым местам, подсечки, а также использование в бою дубинки, ножа и кастета — словом, того, что истинному дворянину честь не позволяет пускать в ход. Я тоже считал себя истинным дворянином, поэтому поначалу с возмущением отверг эту науку, но батюшка сказал, что однажды в бою под Тулоном она спасла ему жизнь, когда он случайно лишился ружья посреди рукопашной схватки…

К моему счастью лишь один из бандитов был вооружен — я увидел в его руке нож с широким лезвием, похожий на мясницкий. Бандит прыгнул вперед, взмахнув им перед моим лицом: не среагируй я вовремя — туго пришлось бы моему лицу…

Я уклонился вправо, ударил противника костяшками пальцев по руке, услышав, как нож звякнул о мостовую, и от души врезал локтем в выпяченную челюсть, снизу вверх. Батюшка разбивал таким образом сосновую доску и объяснял, что хитрость этого удара заключается в развороте бедер и плеч, а вовсе не в сильном замахе, как полагают некоторые. Помнится, я долго не мог усвоить эту хитрость…

Зато сейчас все получилось как нельзя лучше: бродяга даже не отлетел от меня — он рухнул там, где стоял, словно подгнившее дерево. Я быстро нагнулся, чтобы подобрать нож с земли — вооруженным я чувствовал себя гораздо увереннее. Однако когда я выпрямился, третьего нападавшего уже и след простыл.

Женщин, как я уже упоминал, было две. Одна — пухленькая, темноволосая, с блестящими черными глазами-бусинками, не отрываясь смотрела на поверженных мною бандитов и шептала без остановки: «Ой, мамочка, да что же это? Ой, Пресвятая Дева, я сейчас умру от страха…» Впрочем, ни умирать, ни даже банально падать в обморок она, кажется, не собиралась. Я перевел взгляд на ее спутницу — и тут же узнал ее, хотя давеча в церкви так и не смог разглядеть ее лица. Теперь же она была без вуали, и я снова подумал, что женщина красива. Ее красота была особенной — мне даже не понадобилось долго думать, чтобы найти ей определение: породистая.

Породистая и утонченная, почти неземная: таких женщин Господь создает, чтобы вдохновлять поэтов, виноделов и полководцев. И убийц, хмыкнул кто-то внутри меня. Убийцы — тоже люди искусства, и вдохновлять их нужно именно такой нежной кожей цвета алебастра, таким невинным и опытным взором светло-голубых глаз, самую малость тяжеловатыми веками и маленьким чрезвычайно аккуратным ртом, над которым с упоением трудилось несколько поколений ее предков…

— Вы не пострадали, сударыня? — с почтением спросил я.

Она покачала головой и заметила:

— А вы очень храбры. Не каждый рискнет схватиться с целой шайкой, чтобы защитить женщину. Мне кажется, я видела вас раньше.

— В церкви Святой Троицы, — подтвердил я. — На площади Трините.

— О, госпожа, я узнала его, — оживленно встряла служанка. — Это тот человек с грустными глазами — я еще сказала вам, будто у него несчастная любовь, а вы ответили…

— Я помню, Долли, — сдержанно оборонила дама и обратилась ко мне. — Мы чрезвычайно признательны вам, месье…

— Арбо Гийо.

— Вы произвели сильное впечатление на мою служанку. Впрочем, на меня тоже. Вы дворянин?

— Боюсь разочаровать вас, сударыня. Мои родители были из мещан, и всю жизнь провели в провинции на юге Франции. Я приехал в Париж всего несколько месяцев назад, и теперь служу приказчиком в обувном магазине Катильона.

Она улыбнулась — впервые за время нашего разговора.

— В наше время сословные различия не играют большой роли. Бывает, что приказчик из магазина поступает, как истинный дворянин. А бывает и наоборот… Надеюсь, вы не откажетесь проводить нас?

— Почту за честь, сударыня, — с готовностью отозвался я. — Думаю, будет лучше, если мы найдем экипаж.

Экипаж отыскался быстро. Хмурый возница щелкнул кнутом над спиной лошади и осведомился:

— Куда прикажете?

— Улица Вивьен, — сказала дама. И мне вдруг стало не по себе. Слишком мрачные ассоциации вызывала у меня эта улица — я был там лишь однажды, но этого вполне хватило.

Фиакр остановился у дома с белыми колоннами и двумя декоративными башенками по углам фасада, я вышел сам и помог выйти женщинам — при этом служанка словно бы невзначай прильнула ко мне, позволив ощутить жар ее тела даже сквозь платье. Ее госпожа царственным жестом подала мне руку и произнесла:

— Еще раз благодарю, месье Гийо. У меня при себе всего несколько мелких монет, но мой муж довольно состоятельный человек, и может вас вознаградить, если вы подниметесь со мной в дом…

— Это ни к чему, сударыня, — сдержанно ответил я. — Мой хозяин месье Катильон платит мне хорошее жалование.

И поклонился с намерением уйти.

— Вы обиделись? — спросила она — не с раскаянием, а, скорее, с любопытством: искусно подведенные брови чуть приподнялись, улыбка снова тронула губы, и мне вдруг остро захотелось узнать, каковы эти губы на вкус. Она не сказала больше ни слова — только слегка кивнула мне на прощание, прежде чем скрыться за дверью. Привратник подозрительно оглядел меня с ног до головы, будто боялся, что я тотчас подпалю вверенное ему здание с трех сторон — постой я здесь еще минуту, и он, может статься, вызвал бы полицию. Но я уже шагнул прочь. И услышал за спиной:

— Сударь, подождите!

Я обернулся и увидел служанку. Она догнала меня, тронула за рукав, знаком попросила наклониться и прошептала в ухо:

— Послезавтра в церкви, в пять часов пополудни, — и убежала, придерживая руками подол платья.

Глава 12. Город влюбленных (продолжение)

Не подозревал, что церкви в Париже используются как места любовных свиданий. Точнее, подозревал, но не думал, что это настолько широко практикуется. За очень короткий промежуток времени я успел узнать, что девушку зовут Долли, что ей недавно исполнилось восемнадцать и что госпожа относится к ней почти как к родной дочери.

— А кто она, твоя госпожа? Я до сих пор даже имени ее не знаю, — сказал я, когда мы пересекли площадь Трините и свернули на бульвар Клиши, утопающий в пыльной листве акаций.

— Маркиза де Ламираль, — ответила Долли. — Я зову ее госпожой или мадам Летицией.

— А кто ее муж?

Долли скривила губки.

— Старый вояка в каких-то больших чинах. Жуткий брюзга. «Долли, принеси», «Долли, убери», «Долли, я опять обнаружил пыль на каминной полке»… Мне кажется, мадам тайком его ненавидит. Конечно, с виду у них все благополучно, но я-то знаю… Кстати, мы уже пришли.

Мы на цыпочках поднялись по лестнице («Мадам Летиция нынче в опере, — пояснила Долли. — А в комнате наверху живет Симона, домоправительница, сущая ведьма. У нее всегда уши торчком»). Девушка остановилась перед дверью на третьем этаже, поколдовала над замком и прошептала: «Заходите, только осторожно, не споткнитесь о порог».

Комната, куда мы вошли, была такой маленькой, что вызвала у меня ассоциацию с внутренностями коробки из-под конфет. Здесь и запахи стояли конфетные: чуть-чуть ванили, чуть-чуть карамели, чуть-чуть размякшего на солнце шоколада…

Долли не дала мне произнести ни слова. Она обернулась ко мне, стремительно обвила руками и впилась своими губами в мои, словно решила выпить меня до дна, опустошив запасы крови, лимфы и содержимого носовых пазух. Я почувствовал толчок в грудь и, не удержавшись, рухнул спиной на кровать. Долли со стоном упала на меня сверху, и оба мы тут же погрузились в шикарную, умопомрачительную, бездонную перину, как в лесной омут… Ни разу в жизни ни одна женщина не обращалась со мной вот так — просто, беззастенчиво и целеустремленно. Не тратясь на прелюдии, не дав мне времени подумать о чем-то более-менее связном.

Ближе к утру мы выдохлись. Я прислушался к своему бешено скачущему сердцу, провел ладонью по вспотевшему животу и подумал, что если бы Долли продержалась чуть дольше, я сам запросил бы пощады.

— Хочешь вина? — спросила девушка. — Подожди, я сама принесу, — она грациозно выскользнула из-под одеяла, звонко прошлепала босиком по комнате и открыла скрипучую дверцу. — Каберне. Госпожа маркиза подарила бутылку на День взятия Бастилии. Веселый был праздник! Да что я рассказываю, ты и сам наверняка не сидел дома, верно?