Павел Бергер - Кавалер багряного ордена Страница 28

— Кто этот гражданин? Вломился в помещение, я уже караульного звать хотел…

— Он сотрудник научной экспедиции, молодой ученый, товарищ Субботский, — официально представил Лешу Деев.

Саша издевательски рассмеялся:

— Он — ученый? Вы шутите? Это просто смешно! Что он может изучать? Какой-то недоумок… Его, должно быть, из университета выгнали. Он не знает совершенно персидского и едва связывает слова на фарси… А его таджикский… — и тут Саша добавил в высшей степени по-русски фольклорную фразу, которую интеллигентный Субботский даже сейчас постесняется повторить, а услыхав тогда из уст столь юного создания, был жутко шокирован.

— Это выходит за всякие рамки, — заорал Деев и залепил Саше такой силы подзатыльник, что, по скромным ожиданиям Субботского, голова его обидчика должна была отлететь и катиться до самой древней Хивы. Саша уселся на пол, стал плакать, тереть виски руками и громко причитать на незнакомом диалекте.

— Прекратите скулить, вы не собака, — назидательно сказал Деев, поднял Сашу за воротник с пола и сильно встряхнул. — Умойтесь и ступайте готовить коня: я еду к Гиссарскому хребту[20] в Другое ущелье, осмотреть лагерь экспедиции.

— А я? — сквозь слезы пролепетал Саша.

— Вам там совершенно нечего делать! — сухо сказал комдив.

Тут, к вящему недоумению Субботского, мальчишка с сомнением покосился на него и перешел на абсолютно правильный, даже академичный французский, который сам Алексей знал не слишком уверенно, но достаточно, чтобы понять этот странный разговор:

— Мой господин, вам не следует туда ездить. Это Другое ущелье — скверное место. Проклятое. Никто из слуг моего дяди, да продлит Аллах милостивый и милосердный его дни, оттуда не вернулся… Ни разу! А в дальнейшем даже за большие деньги люди отказывались ехать туда на поиски пропавших… Вы не можете так рисковать собой! У вас нет преемника…

— Какая ерунда! Это всего лишь страшная сказка. Чтобы отпугнуть глупых людей от места, где ваш достопочтенный родственник спрятал золото. Не более того. Вам давно пора перестать руководствоваться сельскими суевериями! И Аллах здесь совершенно ни при чем. Аллах — частная разновидность суеверия…

— Хотя бы возьмите меня с собой, — не унимался Саша.

— Об этом не может быть и речи. Седлайте коня, и хватит причитать!

— Это приказ, мой господин?

— Да, приказ. Вы не можете ослушаться.

Все это время Деев отвечал Саше тоже на довольно сносном французском. Саша, продолжая жалостно всхлипывать, поплелся в сторону конюшни.

Субботский не был опытным наездником. В тот день он взгромоздился на коня второй раз в своей молодой жизни. И был очень горд собой, пока… злокозненный Саша не вылетел из конюшни на черном жеребце и, проносясь мимо Субботского, не хлестнул изо всех сил его пегую животину. Конь всхрапнул и понесся во всю прыть в туманные дали. Субботский инстинктивно сжал повод и закрыл глаза… То, что он тогда не расшибся на смерть, — настоящее чудо! Сашу за эту проказу Деев лично отстегал и, несмотря на его истерические вопли, велел запереть в сарае, гордо именуемом «гауптвахтой».

…Рассредоточившись, группы всадников метр за метром прочесывали ущелье и прилежащие окрестности. Поиски продолжались уже несколько суток. Лагеря экспедиции обнаружить так и не удавалось. Даже следов никаких. Ни колышков от палаток, ни пепла от костров, ни обглоданных, мулами кустарников, ни утоптанных тропок к речушке…

Савочкин и Субботский поочередно тыкали пальцами в карту. Радостно узнавали одинокие деревца и безошибочно указывали, где обнаружатся валуны или пещерки, которые они прекрасно помнили, но все тщетно. Казалось, экспедиция растаяла вместе с туманом. В то недоброе утро, когда они вдвоем пошли в поселение за продуктами…

Потом поиски продолжались уже без непосредственного участия Савочкина с Субботским. Они были отправлены в ближайший городок, где дислоцировался штаб округа, рассажены в разные комнаты бдительными особистами и в течение полутора месяцев строчили длинные описания работы экспедиции, чертили маршруты, перечисляли имена участников, цели и скромные научные достижения, вспоминали ведомства, которые могли знать об этой затее, знакомых и посторонних, которые смогли бы подтвердить их личности. Но на казенные телеграммы с запросами отовсюду однозначно отвечали, что такой экспедиции никогда не было. Похоже, все сведения об экспедиции исчезли вместе с ней самой. Не значится в университетском отделе кадров доцент Ковальчик. Нет такого студента — Субботского, и никогда не было. Он не проживал и не проживает по указанному в запросе адресу. Никто не знает, кто такой Савочкин Петр Саввич и кто его уполномочил. Вдобавок пленные нукеры на вопросы о том, что они сделали с попавшими к ним учеными, утверждали, что про ученых слышат впервые, а молодые люди перед ними — родственники белогвардейского офицера из банды атамана Семенного… Ситуация была куда как безрадостной.

Снова спасло их только заступничество Деева.

Сам Деев за полтора месяца, что прошли с их последней встречи, сильно изменился. По слухам, он был серьезно болен, несколько недель провел на госпитальной койке. Поговаривали о злокачественной лихорадке, которую комдив подхватил в дальнем горном ущелье, когда лично руководил поисками злополучной экспедиции, и даже о том, что герой пребывает в земной юдоли последние дни. Действительно, хотя Деев держался в седле привычно прямо и даже гордо, выглядел он скверно. Постарел, осунулся, волосы его поредели и стали совершенно белесыми. На руках перчатки, а шею и подбородок скрывал шелковый шарф. Щеки ввалились, а вокруг глаз обозначились глубокие черные тени. Хотя сами глаза были прежними — удивительные, лучащиеся ясным внутренним светом, чистые, словно горный хрусталь. Никогда, ни у одного человека, ни до, ни после встречи с комдивом не видел больше Субботский таких пронзительно ясных глаз!

Деев велел под свою ответственность отписать по инстанциям, что с инцидентом разобрались. Савочкина оставил работать при своем штабе, а Субботскому по-отечески присоветовал забыть о сгинувшей экспедиции как о страшном сне, написал рекомендательное письмо и отправил Лешу с инспектировавшим фронт правительственным поездом в Москву, строго наказав сразу же по приезде с этим самым письмом нанести визит одному его хорошему знакомому — востоковеду, который непременно поможет Субботскому без скандала восстановиться в университете, только уже в Москве. Письмо было адресовано фон Штерну.

Тут Алексей перешел к длинным и совершенно безынтересным для Прошкина описаниям своей учебы и тех подковерных интриг, что царили в научных кругах, при этом все чаще зевал и потирал переносицу. Поэтому пока Субботский еще совершенно не уснул, Прошкин поспешил задать вопрос, вертевшийся у него на языке уже добрых полчаса:

— А у кого сейчас медальон? Тот, что сделали по рисункам из летописи?

Субботский озадаченно посмотрел на Прошкина:

— Понятия не имею… Я его последний раз видел у Александра Августовича. Собственно, ведь он мне эту историю про пилигрима, а потом и про Ковальчика рассказал… У кого он сейчас, даже предположить затрудняюсь, — Субботский взбил подушку и, зевая, принялся облачаться в полосатую пижаму.

А вот Прошкину не спалось. Он даже не ложился — сперва просматривал содержимое папки, на обложке которой каллиграфическим почерком было начертано: «Магия в быту». Но это занимательное сочинение требовало вдумчивого чтения на свежую голову. Потом размышлял о том, где бы лучше спрятать сабли… Кстати, сами сабли оказались совершенно обыкновенными. Одна — банальная казачья, какой в Гражданскую разве что у ленивого не было. Единственное, что отличало ее от других, совершенно таких же, — надпись на клинке: «Упокойся с миром». Судя по старорежимному написанию, с твердым знаком, сабля была изготовлена в предреволюционные времена, скорее всего, еще в империалистическую войну.

Вторая сабля тоже не представляла собой ничего особенного. Она, по всей видимости, была наградной: по ее эфесу струилась сильно затертая гравировка с надписью. «Ком… у — хранит… рев… бдительности, 1921», не без труда разобрал Прошкин. Тут и думать нечего: комдива Деева наградили за проявленную революционную бдительность. Текст надписи бежал по кругу, а ниже был написан год. Поэтому было не совсем понятно, с какого слова надпись начинается: то ли со слова «комдиву» и содержит благодарность за эту самую бдительность, и тогда не совсем понятно, кто именно благодарность вынес, то ли словом «ком…» заканчивается, и тогда можно предположить, что благодарность за бдительность Дееву вынес командарм. Но хотя Прошкин неоднократно бывал на Туркестанском фронте, он, хоть убейте, не мог припомнить, чтобы в начале двадцатых в Красной армии были высшие офицеры в таких должностях. Нет, положительно, звания командарма тогда еще просто не существовало…