Дмитрий Дивеевский - Дровосек Страница 28

Нравы на зоне были простыми и грубыми. Из ста человек лагерников примерно тридцать составляли диссиденты из числа евреев, осужденные по разным антисоветским статьям. В том числе и группа из десяти человек, пытавшаяся угнать самолет в Швецию. Их арестовали во время посадки в самолет, они признали свои преступные намерения и получили разные сроки, после которых намеревались выехать в страну обетованную. Помимо этого отбывали свой срок несколько латвийцев во главе с бывшим доцентом рижского университета Пиебалгисом, который, будучи агентом ЦРУ, завербовал еще несколько человек. Были тут и разномастные украинские националисты, начиная от соратников Степана Бандеры, кончая новоявленной молодежью, ненавидевшей советскую власть не меньше Бандеры. Русские заключенные являли собой также довольно разношерстную группу людей. Девять членов ХСП во главе с Аристархом были наиболее сплоченным ядром русской части. Но после следствия и суда в группе появилось твердое мнение, что кто-то из ее членов «стучит» КГБ, и в ней исчезла прежняя доверительность. Помимо питерцев, здесь были другие интеллектуалы: один журналист, пытавшийся переправить на Запад свою рукопись книги под названием «Собачья жизнь в СССР», несколько членов рязанской студенческой антисоветской организации, которые писали запрещенные стихи. Были и люди особенной судьбы. Среди них – какой-то офицер-моряк, пытавшийся во время стоянки на рейде в Киле вплавь уйти к немцам, деревенский парень Федька, сочинявший частушки и певший их под аккомпанемент собственной гармошки. Какой-то районный суд усмотрел в частушках Федьки статью 70 (антисоветская агитация и пропаганда) и припаял ему четыре года лагерей. Отдельно существовала группа сталинских генералов МГБ, которые были осуждены не на двадцать пять лет, а практически пожизненно. Их барак напоминал скорее дом престарелых, чем место содержания заключенных.

В отделении царило обычное для таких мест недоверие друг к другу, и завязывание дружеских отношений шло трудно. Одним из заключенных, с которым у Комлева наметилось взаимопонимание, был журналист из Казахстана Женя Бурташов. Он был ровесником Аристарху, и у них мало-помалу начались разговоры о жизни, о личных делах, о воле. Это была первая, очень необходимая Аристарху отдушина.

В то же время, он большую часть свободного времени проводил в одиночестве. Случившееся с ним дало ему понять, что он нарушил старую русскую поговорку: «не зная броду, не суйся в воду». Он хорошо знал историю России, помнил наизусть многие рукописи, мог в деталях воспроизвести деяния русских святых подвижников, но оказалось, что это еще не основание думать, что ты разбираешься в современной политике. Теперь, ожегшись на этом, Аристарх снова пытался осмыслить ту правду жизни, к которой надо целенаправленно идти. Пользуясь возможностями выписывать официально продающуюся литературу, Комлев вернулся к чтению исторических книг, инстинктом своим определив, что копать надо здесь. Он начал с самой ранней работы русского православия – со «Слова о законе и благодати» святого угодника Иллариона, бывшего первым русским митрополитом Киевской Руси. Чем больше он читал «Слово», чем больше узнавал об Илларионе, тем четче вставали перед его внутренним взором истоки сегодняшнего дня. Ему казалось, что уже и сам Илларион видится ему в его трудах и заботах. Аристарх закрывал глаза и представлял 1058 год, крутой спуск к Днепру, первые храмы лавры на холме…

Илларион с трудом преодолел последний отрезок крутой тропы, ведущей от Днепра в пещерку, опустился на приступок и вытер с лица пот. По телу растекалась неодолимая усталость, сердце билось неуверенными, прерывистыми толчками. Хотелось закрыть глаза, ничком лечь на землю и ни о чем не думать. Телесная слабость неизбежна в старости, ему же стукнуло семьдесят пять лет – возраст, до которого мало кто доживает на киевской земле. А вот он дожил с Божьей помощью, хотя испытал на своем веку немало. Свою пещерку Илларион выкопал давным-давно, еще будучи пресвитером церкви Святых Апостолов в Берестове. В ту пору молодой священник время от времени уединялся в этом убежище, чтобы обдумать накопившееся на душе, связать вместе мысли о жизни и о Боге. Здесь, в стороне от людей, было написано его «Слово о законе и благодати». Потом его призвали для больших дел, но, словно по Высшему промыслу, вокруг пещерки стали множиться обители новых затворников, и в летошний год великий князь распорядился строить над ними церковь, чтобы образовать монастырь. А Илларион в конце пути снова вернулся в пещерку завершать отпущенное ему земное время.

Старик смотрел на речные просторы, такие привычные и знакомые его зрению. Вон там, неподалеку, он много лет окормлял православных христиан, был замечен Ярославом Мудрым, и по его воле стал первым русским митрополитом Киевским. В ту пору отошел к Господу митрополит Феопемпт, и великий князь не стал дожидаться его преемника из Константинополя. Он был обижен на греков за коварное нападение на Русь тремя годами ранее и за издевательства над русскими пленными. Видно, дал себе слово Ярослав не забыть Византии ее жестокости, когда увидел восемьсот своих воинов, возвращенных из плена с выколотыми глазами.

Годы, проведенные вместе с Ярославом, стали главными в жизни преподобного. Он увидел Русь с высоты княжеского престола, потому что стоял рядом с правителем и был его духовником. Великий князь доверял ему свои печали и искушения, а Илларион поддерживал его в их преодолении, в очищении души от темных соблазнов и злых помыслов, ободрял на собирание сил для неустанной работы. Четыре года назад Ярослав почил в бозе, и жизнь митрополита переменилась. На престол взошел старший сын князя, Изяслав, человек добрый, но не сильный. Держава стала слабеть, и Константинополь, воспользовавшись этим, как и в прежние времена прислал в Киев своего предстоятеля, грека Ефрема. Иллариону же настало время отойти от дел земных и приготовиться к переходу в Царствие Небесное, привести в порядок свои мысли и записи. Ухода его в схиму никто не хотел. Не водилось такого обычая за митрополитами, да и слава его была велика. «Слово о законе и благодати» читал каждый грамотный русич, а неустанные проповеди смягчали сердца и сеяли добро среди славянских племен, укрепляли понимание того, что все они – один корень.

Но все это позади. Старец чуял приближение своего ухода и томился ощущением незавершенности главных трудов жизни. В чем оно должно быть, это завершение? Не в осмыслении ли еще не понятого? Ведь не понято так много из увиденного и пережитого! Может быть, самое сокровенное оставалось пока закрытым для Иллариона и надо успеть открыть его?

Ведь до сих пор нет ответа, отчего Господь сподобил русские племена своей верой?

Илларион вытянул на желтеющей траве натруженные ноги, прислонился спиной к дверному косяку и окинул взором днепровские дали. Торжественная и могучая музыка поднялась на дне его души, и душа его наполнилась теплым светом от этой неповторимой красоты. Словно звучит сладкоголосая бандура, рассылая свои звуки во все стороны света. Голубое небо целуется с прозрачными водами Днепра, золотыми ярусами нисходят к реке осенние леса, отражают солнечные лучи колокольни киевских храмов на высоком берегу.

Он любил свой край тихой и бездонной любовью отшельника. Любовью, которая помогает дышать и слышать счастливый стук сердца, будто являющегося частичкой этого прекрасного бытия. Может быть, Господь подарил нам свою веру потому, что мы умеем любить? Каков бы ни был русский человек плох и греховен, любить он может как никто другой. А это очень важно. Не умеющий любить жизнь, не полюбит и Господа и однажды предаст его. Словно гулкий бубен ударил в голове монаха: «Постой, раб Божий, – подумал Илларион, – не слишком ли высокого мнения ты о способности русских любить, не говорит ли в тебе гордыня? Уж так ли они превосходят своей сердечной добродетелью другие народы? Ты ли не видел в своей долгой жизни совсем обратного поведения русского человека?» Илларион закрыл глаза, углубился в воспоминания и обратился к тому дню, когда все начиналось. Тогда, семьдесят лет назад, здесь, на краю откоса стояли языческие идолища. Посреди возвышался огромный Перун с серебряной головой и золотыми усами, а вокруг торчали Даждьбог, Стрибог, Симаргл и Макоша. Все они появились здесь по указам князя Владимира, отмечавшего таким образом победы над камичами, радимичами, камскими болгарами и другим неприятелем. Земля вокруг этих языческих богов осквернялась не только кровью животных. Было в обычае русов и убиение людей для ублажения злых духов.

В день Крещения он был пятилетним мальчиком, но хорошо запомнил эту картину. Вон там, на возвышении, сидели на конях князь Владимир и его молодая жена в окружении дружинников. Владимир собрал народ на берегу Днепра для крещения – не приказом, а просьбой собрал, сказав лишь: «Кто сюда не придет – тот не друг мне». И пришел весь Киев, и велел он своим воинам рубить идолища. А огромного деревянного Перуна привязали к лошадям, таскали по земле и избивали дубинами.