Игорь Пресняков - Чужая земля Страница 29

– Ну попробуй.

– Нельзя ли мне помочь с билетами?

Черногоров кивнул и вытащил из ящика стола расписание поездов:

– Когда думаешь выехать?

– Самое лучшее – завтра вечером.

– Есть ночной поезд. Литерный. Я прикажу забронировать место в купе на твое имя.

Рябинин поднялся:

– Благодарю, Кирилл Петрович!

– Ладно уж, – скривился Черногоров. – Ступай. Еще свидимся!

Андрей вышел на улицу и с удовольствием втянул свежий вечерний воздух. Упрямый ветер начисто разогнал дождевые облака и подсушил мокрые мостовые. На душе у Рябинина было светло и радостно: «Пройдет всего лишь несколько дней, и моя служба в ГПУ будет вспоминаться как дурной сон», – подумал он.

Андрей застегнул шинель и зашагал в сторону дома.

Недалеко от Главной площади он нагнал торжественную процессию: сотни четыре парней и девушек, построившись в колонну по трое и вооружившись смоляными факелами, медленно двигались посреди мостовой. Демонстранты не распевали песен и лишь изредка перебрасывались друг с другом негромкими репликами. Там и сям в руках молодых людей виделись похоронные венки, некоторые девушки несли цветы. «Похоже, кого-то хоронят, – решил Андрей, но тут же усомнился: – Впрочем, нет. Какие похороны на ночь глядя? Да и гроба не видно». Приглядевшись к демонстрантам, он заметил среди них немало «музовцев». «Ага, значит, и Меллер поблизости! И наверняка где-нибудь впереди».

Наум действительно вышагивал в первых рядах. Андрей пристроился к колонне и окликнул его.

– Ах, Андрюша! – удивленно вскричал Наум. – Сейчас мы выберемся к тебе.

Меллер об руку с Вираковой вынырнул из рядов демонстрантов.

– Сколько лет – сколько зим! – обнимая Рябинина, воскликнул он. – Радость-то какая! Хотя… – Наум кивнул на колонну и горестно покачал головой, – в такой несчастный день!

Андрей пожал ледяную ладошку Вираковой и участливо поинтересовался, в чем дело.

– Гражданская панихида, – подстраиваясь под широкий шаг Рябинина, принялся объяснять Меллер. – После поминального собрания в Новом театре идем на площадь проводить траурный митинг.

– Прости, дружище, я только что с дороги – кто умер? – справился Андрей.

– Как? – опешил Меллер. – Разве ты не слышал? Вчера умер Брюсов! Совершенно непростительно не знать.

Словно ища поддержки, Наум поглядел на Виракову. Надежда мелко покивала:

– Нынче по телеграфу передали. И в газетах тоже… – она, заметно, сильно замерзла, зубы стучали.

Рябинин не нашелся, что сказать, и только скорбно покачал головой.

– Да вот… жизнь – глупая штука! – зябко передернул плечами Меллер. – Был человек, думал, творил, а тут – бах! – и конец… А ты где так долго отсутствовал? В какой глуши?

– В деревню ездил.

– А-а, – что-то припоминая, нахмурился Наум. – Служебная командировка?

– Именно.

– Ну да, ну да, ходили тут слухи… – пробурчал Меллер и толкнул Андрея в бок. – А мы, видишь ли, в память Валерий Яклича собрание устроили. Помянули его, м-да… Народу пришло – страсть!

– Да и шествие внушительное, – оглядывая колонну, заметил Андрей. – Факелы, венки…

– В театре народу куда больше было, – вставила Виракова.

– А ты, Андрей, далеко направляешься? – шмыгнул носом Меллер. – Домой? Побудь с нами на митинге, это совершенно недолго. Ведь не виделись-то сколько? С лета! Потом мы с Надей тебя проводим, а?

– Ну конечно, – согласился Андрей.

Траурная процессия дошла до постамента Александра II и стала кругом. Откуда-то появился дощатый ящик, на который забрался главный губернский литератор Сакмагонов. Он в двух словах напомнил о значении творчества Брюсова и предложил почитать его стихи.

…Один за другим сменялись на импровизированной трибуне ораторы. Пламя раздуваемых ветром факелов грубо выхватывало из темноты их лица; скорбно-суровые, дрожали они в зыбком облаке пара и оттого казались еще более трагичными. Холод мешал говорить, сковывал и заставлял ежиться. Очень скоро все собравшиеся как-то сгрудились вокруг трибуны. Никто не замечал, как падала на плечи горячая смола с факелов, как немели промокшие ноги и пальцы рук…

Вождь местных символистов Лютый говорил последним. Всегда строгое и надменное лицо его теперь было растерянным. Лютый светло улыбнулся и негромко прочел, глядя куда-то поверх голов собравшихся:

– Смерть! Обморок невыразимо сладкий!

Во тьму твою мой дух передаю,Так! Вскоре я, всем существом вопью, —Что ныне мучит роковой загадкой.Но знаю: убаюкан негой краткойНе в адской бездне, не в святом раюОчнусь, но вновь – в родном, земном краю,С томленьем прежним, с прежней верой шаткой.Там будет свет и звук изменены,Туманно-зримое, мечты – ясны,Но встретят те ж сомнения, как преждеИ пусть, не изменив живой надежде,Я волю пронесу сквозь темноту:Желать, искать, стремиться в высоту!

Лютый поклонился и поспешно, как-то бочком, сошел с трибуны. Наступила неловкая пауза. Все городские литераторы уже выступили, прочие, очевидно, не решались.

– «Умершим мир!» – вдруг выкрикнул кто-то.

– «Умершим мир!» – подхватили десятки голосов.

Дружный хор, как один, прочитал:

– Умершим мир! Пусть спят в покое.В немой и черной тишине.Над нами солнце золотое.Пред нами волны – все в огне.

Умершим мир! Их память святоВ глубинах сердца сохраним.Но дали манят, как когда-то,В свой лиловато-нежный дым.

Умершим мир! Они сгорели,Им поцелуй спалил уста.Так пусть и нас к такой же целиВедет безумная мечта!

Умершим мир! Но да не встанетПред нами горестная тень!Что было, да не затуманитТеперь воспламененный день!

Умершим мир! Но мы, мы дышим.Еще по жилам бьется кровь.Мы все призывы жизни слышимИ твой священный зов, Любовь!

Умершим мир! И нас не минетПоследний, беспощадный час,Но здесь, пока наш взгляд не стынет,Глаза пусть ищут милых глаз!

В памяти Андрея всплыл теплый сентябрьский день 1916 года, когда их полк хоронил сто двадцать шесть погибших. После панихиды молоденький прапорщик Лунин читал эти стихи – «Умершим мир» Валерия Брюсова. Солдаты хмуро крестились, пряча слезу и приговаривая: «Хорошие стихи, солдатские…»

Бойко притоптывая каблуками, Меллер тараторил без умолку. Андрей с трудом вникал в перипетии сложных взаимоотношений внутри редакции «Юного коммунара» и рассеянно улыбался. Ему просто было приятно видеть Наума.

– Расскажи-ка лучше о новой фильме! – нетерпеливо прервала Меллера Виракова.

– Ах да, начисто забыл! – хлопнул себя по лбу Наум. – Мозги на холоде застыли, определенно.

И как я мог не вспомнить о таком важном деле? Так вот, вчера меня неожиданно пригласили в губисполком, к самому товарищу Платонову. Предложил он осуществить ответственнейшую задачу, – Меллер выкатил глаза, – запечатлеть празднование седьмой годовщины Октябрьской революции! Это вам, братцы, не хухры-мухры, это – хроника исторического события губернского масштаба!

– А я-то, как узнала, что Наума вызывают в губисполком, думаю: надо бы его одеть поприличней для встречи, – подхватила Надежда. – У него в гардеробе – все больше вещи неприличные, вычурные. Да и гардероба-то, собственно, не имеется: вещи вечно помятые, как у старьевщика.

– На-дя! – с досадой протянул Меллер.

– А что? Разве я не права? – спросила у Андрея Виракова. – В государственное учреждение в разболтанном виде ходить не пристало! Хорошо, я настояла – купили тут же Науму строгий костюм, нормальный галстук…

– Совершенная глупость! – взмолился Меллер.

– Вот-вот, – горестно вздохнула Надежда, – посмотри на него, Андрей Николаич, – так и ныл давеча весь день, что в новом костюме он похож на писаришку из канцелярии градоначальника!

– Определенно! – подтвердил Наум. – Выглядел совершенным дураком.

– Мучение с тобой одно, – покачала головой Виракова.

– Ну, будет вам, – рассмеялся Рябинин. – Не ссорьтесь по пустякам. Так какую, Наум, тебе предлагают картину? Это хроника?

– Само собой, – кивнул Меллер. – Я уже выстроил план съемки, чтобы ни одна мелочь, ни одна деталь не ускользнули от внимания. Определенно, нужна экспрессия, как у Сесиля де Милля в «Десяти заповедях». Не видел? Вот и Надежде тоже не посчастливилось. Там есть сцена погони конницы египетского фараона за иудеями. Как это снято! Совершенный восторг. Я предполагаю как. И попробую!

«Ему бы учиться. Ведь кино – его ремесло, – глядя на возбужденное лицо и блестящие глаза Меллера, думал Андрей. – Прожигает время в „Юном коммунаре», бегает по пионерским сборам…» Он покосился на Виракову. Та слушала Наума затаив дыхание. «Однако, понимает важность кино для своего дружка. Ведь наверняка не первый раз слышит о съемке… А может, и о покупке платяного шкафа мечтает…»