Тайна двух чемоданов - Роман Ронин Страница 3

Мать девушки сделала шаг вперед, чтобы помочь запутавшемуся японцу, но тот, кажется, наконец нашел нужные слова:

– Если она получить такое письмо, то все – семья больше нет. Она нельзя обижаться. Можно уходить.

– А… когда пишут такие письма? – Девушка закусила губу и испытующе глянула на Курихару.

– Когда? – растерялся тот, – Что вы иметь в виду? День? Ночь?

– В каких случаях? – помогла своему ученику «Рюба-сан».

– А! Случаях! Да. Это когда, например, я полюбить другую девушку. Без омиай. Полюбить сердце. Целиком. Тогда мне не важно традиция, не важно родители, семья. Я буду писать письмо в три строки. Пусть уходит. Я буду любить.

– Здорово! Вот это я понимаю! Вот это настоящая любовь, и никакие буржуазные предрассудки тут не смогут ничего, ничегошеньки сделать! А… скажите, Курихара-сан, – Марта прижала маленькие кулачки к груди, – а как вы скажете об этом той, которую полюбите. Той, которую… всем сердцем, а?

Курихара снова покраснел и прошел чуть вперед. За очередным поворотом открылся новый прудик – на этот раз довольно длинный и очень узкий, с болотистыми берегами, поросшими огромными лиловыми ирисами. Цветы не были яркими, но на фоне аскетического пейзажа с короткостриженым газоном и все той же дорожкой, которая поднималась теперь к самой даче, казались необыкновенно красивыми.

– Ах! – восхищенно выдохнули обе женщины, увидев ирисы, а Курихара, продолжая думать о чем-то своем и не заметив их реакции на цветы, все еще подыскивал слова:

– Если я полюбить все сердце, я не буду говорить. Любовь не должна слышать. Но можно прочитать стихи и сделать так, что девушка понимать, что я ее любить. Нет, люблю. Так правильно, да?

Рюба-сан молча кивнула, не отрывая глаз от пруда, а Марта, не в силах совладать с бьющей через край энергией, засмеялась:

– Стихи?! Как Пушкин? Прекрасно! «Я вас люблю, хоть я бешусь, хоть это труд и стыд напрасный…»

– Нет, нет, нет! – перебил ее Курихара. – Нельзя про любовь, я говорил!

– А как же тогда?

– Настоящий вюрюбирены…ный, – Курихара с трудом выговорил длинное слово, – должен знать, что любит его девушка, и написать стихи про это. Лучше танка.

– Какая танка? – не поняла Марта. – При чем тут танка? Военная?

– Нет, нет. Танка – это японский стих. Очень короткий, но очень умный. Много экспрессия. Много чувства, но мало слов. И можно сочинить о любом. Надо знать, что любит девушка, которую я любить.

– Какая прелесть. Японцы сочиняют танки. Так романтично. А мы танки только строим.

Любовь строго посмотрела на дочь и слегка коснулась ее рукой, призывая замолчать.

Курихара повернулся к Марте и, внимательно глядя ей в глаза, спросил:

– Что любит Марта-сан?

Девушка впервые осознала весь смысл разговора и, опустив голову и краснея, сделала шаг назад. Остановилась, почувствовав за спиной мать. Та, наоборот, шагнула вперед:

– Марта-сан очень любит ирисы. Впрочем, как и я. Да, дочь?

Марта смущенно кивнула, а Курихара обрадовался:

– Ирисы этот очень хорошо! Это просто прекрасно! По вашему заданию, Рюба-сан, я перевожу японские стихи на русский язык. Я недавно перевел танка мой друг Нисимура Ёкичи. Мы вместе с ним учились в Японии. Не русский язык, а вообще, да? Вот сейчас я буду читать, – Курихара пошарил в кармане и достал смятую бумажку, – по-русски, вот:

Марта растерянно посмотрела на мать. Та, внимательно послушав стихи, одобрительно кивнула:

– Блестящий перевод. Очень красиво. Вы, Курихара-сан, настоящий талант.

Все трое еще раз посмотрели на ирисы и медленно стали подниматься по тропинке к дому.

Со второго этажа дачи, стоя за занавеской – в точности так, как прятался в сторожке напротив оперуполномоченный Захаров, за ними наблюдал подполковник Накаяма: «Кажется, все идет по плану. Курихара успешно справляется с ролью пылкого влюбленного. Сейчас он должен прочитать этим русским стихи. Хорошо, что на приеме в ВОКСе – советском обществе культурных связей с заграницей, попался этот человек, русский кореец, так хорошо говорящий по-японски. Кажется, он удачно перевел стихи соученика Курихары. Глупенькой русской девочке должно понравиться. И шофер молодец, вспомнил вовремя, что они любят ирисы. Не сезон, конечно, жарко, но японский военный атташе в Амстердаме, однокашник по военной академии, помог решить проблему в частном порядке. Друзья в Японии – превыше всего. Друзья – вот настоящее сокровище. После императора и Великой Японии, разумеется». Подполковник еще раз оглядел сверху маленький садик, аккуратно, чтобы штора не шелохнулась, отошел от окна и направился к лестнице. Как гостеприимный хозяин он должен был встретить гостей и проводить их в столовую, где был накрыт «скромный семейный ужин».

Через три с лишним часа, проводив дам до машины и дав указание шоферу Стефановичу довезти их до самого дома в Колокольниковом переулке, Накаяма наставительно выговаривал японскому журналисту, стоя на берегу прудика и любуясь голландскими ирисами:

– Вы должны хорошо понять, Курихара-кун, что это очень важное дело. Спешить нельзя, но и медлить опасно. Мы должны быть сосредоточены как лес, чтобы чувствовать каждое дуновение вражеского ветерка, и стремительны как ураган, когда нам понадобится выполнить свою задачу. – Накаяма открыл большой деревянный портсигар, инкрустированный умельцами из деревни близ озера Аси, и жестом пригласил коллегу. Курихара подошел, с легким поклоном взял сигару, не прикуривая – сугубо из вежливости, почтительно стал рядом.

– Мы в сложном положении. Император может потребовать от нас действий в любой момент. – Накаяма слегка обернулся к дому, где внутри на почетном месте висел портрет худощавого человека в скромном военном мундире, в очках и с маленькими усиками. – В любой момент! Война может начаться уже завтра. Или послезавтра… Неважно – мы с вами на войне каждый день – вы должны помнить об этом, просыпаясь утром, и не забывать, ложась спать. Но русские установили за нами такой контроль, что я слова не могу сказать, чтобы рядом не находился агент ОГПУ. Точнее, НКВД. Так теперь правильно.