Эд Данилюк - Пожар Саниры Страница 30

Только теперь, когда первая волна жути миновала, юноша понял, что перед ним стоит не просто торговец. Это был глава той, третьей, шайки странников.

– Санира дома Ленари, – запинаясь, представился юноша.

– Моего брата зовут Санира, – сказал человек, и опять показалось, что он только что произнёс ужасающее заклинание, останавливающее бег времени и испепеляющее всё живое. – О тебе сегодня говорил Тисака дома Цукеги. Я, пока гощу в вашем Городе, живу у них. Вы повздорили в каменоломне, не так ли?

Санира позволил себе поднять на торговца взгляд. И тут же отвёл. Трепет сковывал тело.

Странник подождал несколько мгновений, однако ответа не последовало. Бродяга кивнул и повернулся, чтобы уйти. Шкуру чудовища он тянул за собой по земле. За длинный хвост, переброшенный через плечо.

Покрытое короткой желтоватой шерстью, это животное когда-то носило огромную, просто-таки безразмерную гриву вокруг головы. Чёрные дыры вместо глаз, казалось, источали бесконечную злобу. Голова, чем-то схожая с головой лесного кота, но во много-много раз больше, скалилась жуткими клыками.

Любопытство пересилило. Даже если это будет разговор с самым ужасающим порождением мира, Санира всё же задал свой вопрос:

– Что это за зверь?

Спросил и почувствовал, как леденящая волна прокатилась по телу.

– Степное чудовище, – ответил странник всё тем же низким голосом. Тон у него был такой, будто только что свершилось жуткое лиходейство, безмерное в своей жестокости.

Он опять повернулся к Санире, подождал несколько мгновений. Не дождавшись приглашения, остался стоять, хотя и весьма выразительно посмотрел на место у костра.

– В луне пути на полдень земля кончается, – сказал он. – Дальше – лишь Море, огромное, бесконечное. Это как озеро, только без берегов. Оно чёрного цвета, когда сердится, и зелёное, когда нет. Земли у Моря населены многими странными существами, включая и этого зверя. – Рассказ бродяги оказался на удивление интересным. – Эти чудовища охотятся на особых степных лошадей, но могут напасть и на человека.

– Неужели и там живут люди? – невольно сорвалось с губ Саниры.

– О да, – сказал Бовина тоном, которым, должно быть, бог-Змей извещает о смерти бренного тела. – Там живёт наш же народ, такой, как здесь. Люди выглядят так же, говорят на том же языке, носят такую же одежду, едят такую же пищу, поют те же песни, поклоняются тем же богиням. Они строят такие же города, некоторые из которых много больше, чем города здесь, на полуночи.

Санира спохватился и указал на место у костра. Торговец сложил шкуру так, чтобы получилось что-то вроде низенького трона, и сел сверху. В другое время юноша бы удивился, сейчас же он ощущал лишь страх. Кое-как согнув ноги, опустился на землю.

– Говорят, вы, торговцы… – Санира запнулся, не зная, позволительно ли говорить в лицо торговцу слово «торговец».

Бовина медленно поднял на него взгляд. Будто копьё чистой, ни с чем не смешанной опасности воткнулось в грудь. Ничего более жуткого, чем этот взгляд, в мире не могло быть.

– Всё правильно, – сказал человек. – Мы торгуем, а потому называемся торговцами. Спрашивай. Что тебя интересует?

– Ты был за Великой Рекой?

– Это тот путь, который я считаю наиболее выгодным, – сказал Бовина. – Я беру медные слитки в деревнях колдунов там, в Заходних горах. Я беру кремнёвые пластины в здешних городах. Я беру полотно и зерно во всходних городах. Переправляюсь через Великую Реку на плотах…[22]

– На плотах? – переспросил Санира. – А лодки чем плохи?

Постоянный страх придавал беседе необычный привкус.

– Лошадей в лодке не перевезёшь. Да и для товара нужно много места. А плотом довольно легко управлять. В тех местах, где дно Великой Реки подступает к поверхности воды, нужны лишь длинные шесты…

Санира попробовал себе представить плоты, огромные плоты, на которых среди куч добра бродят лошади. Ну что же, не более удивительно, чем зверь по имени «степное чудовище».

Лошади, которых нет-нет да приводили в Город купцы, казались Санире уродливым порождением земного мира, порождением, вызывающим лишь сочувствие и отвращение. Даже близко не обладающие силой волов, капризные, своенравные, дающие мало мяса и шкур, они сопровождали странствующих торговцев повсюду. Скорее наоборот – Санира никогда не видел, чтобы бродячие шайки брали с собой волов. Всегда лошадей, только лошадей. Говорят, на полудне этих животных в некоторых городах даже выращивают. В основном на еду, иногда для перевозки грузов. А вот странствующие торговцы доверяют свой товар только им. Санира много раз видел, как это происходит – на спину лошадей вешают попарно связанные тюки, не слишком много, и ведут животное на верёвке.

– Потом ещё луна путешествия в направлении между всходом и полуднем. Там стоят горы много выше, чем Заходние. И там тоже живут люди, не такие, как мы, но люди. В своих крошечных деревеньках они выращивают удивительных животных, сеют удивительный хлеб и изготавливают удивительные еду и напитки. Всё это я тоже беру. И иду назад, отдавая что кому нужно.

«Отдавая». Как же!

Будто подслушав мысли Саниры, Бовина своим медленным, полным угрозы голосом произнёс:

– Такое путешествие могло бы обеспечить человека на всю жизнь, если бы большая часть путешествующих не гибла в пути, а большую часть товара не отбирали местные разбойники.

– Так тебе приходится всё время воевать?

Торговец расхохотался. Было очевидно, что смеётся он искренне. Более страшного смеха Санира в жизни не слышал.

– Самая безопасная часть пути лежит отсюда до Великой Реки, – сказал бродяга. – На нас нападают не каждую ночь, и не в каждом городе пытаются обокрасть. Думаю, на этом от резке пути мы из всей группы потеряем не более двух человек…

И вдруг в руках торговца оказались клевец и топор-молот[23]. Откуда Бовина их достал, было совершенно непонятно. И как он смог сделать это в одно мгновение. Медь засверкала отблесками костра, странник тут же бросил оружие. И пока оно летело на землю, он таким же неуловимым движением достал откуда-то пару медных ножей.

– Понятно? – спросил он полным угрозы тоном.

Понятнее не бывает.

Торговец выпустил из рук ножи, и те воткнулись в землю, мелко задрожав рукоятями.

Санира ошарашенно моргнул. Чтобы нож воткнулся в землю! И встал отвесно! Рассказать – никто ведь не поверит!

– Интересная штука, ты не считаешь? – сказал Бовина, беря молотильную доску.

Санира пожал плечами.

– Почему мы собираем больше урожая, чем лесные? Ты не думал? Почва ведь та же.

– Нам помогают богини, – неуверенно ответил юноша. В любой другой обстановке он бы сказал это без тени сомнения, но с этим собеседником даже наиболее очевидные истины не казались столь уж незыблемыми.

– А как эта помощь проявляется? Дождь одинаково поливает наши и их поля. Солнце одинаково согревает нашу и их пшеницу.

Бовина поднял взгляд на Саниру, будто ожидал от него ответа, и огонь опасности, горевший в его глазах, резанул юношу. Тот поёжился, невольно напрягшись, чтобы в случае чего отскочить.

– Мы стараемся не засевать одно и то же поле два лета подряд, – стал медленно говорить торговец. – Мы всегда сначала сжигаем оставшуюся с осени траву. У нас есть рало, соха и борона. Наши мотыги могут крепиться к рукояти под разным углом. Наш серп состоит не из множества каменных зубцов, а из сплошного кремнёвого лезвия. – Он поразмышлял немного, глядя неподвижным взглядом на пламя костра. – Мы сеем ячмень там, где не взошла полба, и так получаем урожай даже когда земля отказывается питать пшеницу. – Бовина поднял один из кремнёвых вкладышей, разбросанных по земле. – И у нас есть вот это. – Он повертел острый обломок кремня между пальцами и бросил обратно в кучу. – Диканя. Просто расщеплённое вдоль бревно, в сердцевину каждой половинки которого забито множество кремнёвых осколков. Так просто! – Торговец усмехнулся какой-то своей мысли. – Далеко за Великой Рекой, во всходних горах, у подножия которых плещется Море… – Не было в его улыбке ни угрозы, ни опасности, ни жути. Просто человечья улыбка. – …Там у одной милой женщины как-то уродилось много пшеницы. Представляешь? Повезло. Я смотрю, а молотит она её вручную! И не успевает… Урожая много! Слишком. – Улыбка стала шире. – Пока она мучилась с колосками, я всего за полдня сколотил две такие дикани. Сбил их вместе. Впряг, как в сани, своего жеребца…

Санира решил, что «Жеребец» – это имя одной из лошадей Бовины.

– …Усадил милую женщину на эти сани и провёз диканю несколько раз по разложенной на земле пшенице. И всё, невиданный урожай был обмолочен!

А ведь Бовина гордится этим! Он – торговец, опаснейший разбойник, бессовестный бродяга, ходячая опасность – гордится тем, что смог сам сделать диканю.

– И что? – продолжил странник, и вновь его голос, воплощение жути, захлестнул Саниру, будто кнутом выбив из него ощущение, что он разговаривает с обычным человеком.