Александр Арсаньев - Третье дело Карозиных Страница 32

– Как видите, Катерина Дмитриевна, – мягко откликнулся Сульский, прекрасно понимая ее растерянность и не желая этим воспользоваться, а наоборот даже, пытаясь теперь как бы сгладить эффект, произведенный его же собственными словами. – Представьте же, каково было мое удивление!

– Но ведь вы же сами мне говорили, – попыталась возразить Катя, – что нет и не было у покойного художника никакой родственницы в Рязани. Никакой помещицы Ковалевой.

– Так-то оно так, Катерина Дмитриевна, – кивнул Сульский. – Такой родственницы у Соколова действительно не было. Да и теперь нет в Рязани богатой помещицы с такой фамилией. Но еще пять лет назад она действительно проживала в Рязани, а перебралась в Москву после смерти своего супруга и теперь содержит доходный дом. Хотя, конечно, никакой родственницей Соколову, скорее всего, и не приходится. У них, возможно, другая связь была. – Катя нахмурилась. – Однако, – поспешил добавить Алексей Петрович, чтобы обойти деликатную тему, – мне представляется, что на самом деле Соколов и вовсе не был знаком с этой милой женщиной, а она мила, хотя уже и не в том возрасте… Но не отвлекаюсь. Так вот, скорее всего, Катерина Дмитриевна, Соколов просто воспользовался ее фамилией и ее историей, чтобы объяснить своим соседям неожиданное получение столь необходимых денег.

– Понимаю, – кивнула Катя. – Получается, что с векселями все же…

– Нет, вы не торопитесь, милая Катерина Дмитриевна, – улыбнулся Алексей Петрович. – Потерпите еще немного, сейчас я вам все по порядку и доскажу. Словом, узнал я, чей это дом, а после того, как дворник получил от меня еще на полштофа, я узнал и то, что квартирует здесь давешний купчишка. Жилье снимает последние два месяца и бывают у него странные люди. Как я ни пытался вызнать, что подразумевает сей наблюдательный дворник под словом «странные», так ничего толком, к сожалению, и не добился. Одно твердит, что, мол, странные они, и все. Спрашиваю тогда, как часто они к нему заходят, а он и тут мне говорит, что, мол, в любое буквально время. Так, думаю, значит, надо бы эту «квартеру», – усмехнулся Сульский, – так дворник выражается, – объяснил он. – Так вот, думаю, надо эту «квартеру» взять под наблюдение. Мало ли что может выясниться. На том и решил ограничиться. Незачем, думаю, привлекать внимание, и так уже немало узнал. Словом, дошел я до угла все той же неспешной походочкой, а за углом уж извозчика нанял, да и в управление. Думал господина подполковника там застать, но и у него, как оказалось, тоже кое-что произошло. – Катя улыбнулась и Сульский покивал: – Да, теперь-то уж мне известно все, что вчера случилось. И насчет того разнесчастного революционера, которого Денис Николаевич допрашивал весь вчерашний день, да и насчет того казуса, что у вас случился, тоже.

Они помолчали.

– И что же, Алексей Петрович, это все? – спросила несколько погодя Катя. – Но где же вы в таком случае остаток дня провели? Подполковник сказал, что не получал от вас никаких известий.

– Это так, – согласился Сульский. – Мы и без него справились. Оставил я там, конечно, людей, чтобы проследили. Заехал домой, переоделся, да и сам туда же и отправился. Полночи там и провели.

– И как результаты? – с интересом спросила Катенька.

Ей в этот момент даже хотелось, чтобы Алексей Петрович уже раскрыл все это дело и сейчас бы только взял да и рассказал ей, как все было, от самого начала. И кто виноват, и что за цель была, и чтобы та несчастная мозаика, что никак не желала складываться, была собрана уже полностью, и чтобы она только послушала и облегченно выдохнула, что все, все кончено. Все позади. И было ей ничуть не жаль, что раскроет все это не она, Катерина Дмитриевна Карозина, а этот молодой человек, сидящий напротив нее с самым безмятежным видом. Отчего-то ему уступать было совсем не жаль. И Катя даже улыбнулась облегченно, предвкушая такой замечательный поворот событий.

– Говорите же, Алексей Петрович, что вам удалось узнать? По вашему виду понятно, что не зря ведь вы там полночи провели.

– Увы, – вздохнул он и Катенькина улыбка померкла. – Увы, Катерина Дмитриевна, – повторил Сульский. На этот раз ничего нового не довелось узнать. То ли день был неподходящий, то ли Мельский этот что-то заподозрил. Но даже если так, – продолжил он, размышляя вслух, – то так успел предупредить? Нет, это вряд ли, – покачал он головой. – Просто, скорее всего, и не должен был к нему вчера никто заходить. Словом, не повезло нам. Но ничего, теперь мы знаем, где следует добычи ждать, агенты опытные, не упустят. Господин подполковник в курсе, хотя и отстаивает до сих пор свою версию про революционеров.

– А вы, значит, полагаете, что это не так? – спросила Катя, все-таки огорченная тем, что дело не закрыто, что придется ей, по всему видно, ехать сейчас к Анне Антоновне.

– Вы же знаете, что я думаю, – откликнулся Алексей Петрович. – Я полагаю, что здесь дело не в политике, не в мистике, а в деньгах. На мой взгляд, чем мотив проще да приземленней, тем он и вернее. По-моему, все преступления по большому счету и совершаются только из-за тех вещей, что можно потрогать, а идеи, это все так, одно только прикрытие, да и оправдание для собственной совести. Утешение, так сказать. Я твердо уверен, что у любого преступника совесть точно так же имеется и требует своей дани. Потому и прикрывается, и утешается, и оправдывается всякий чем может. И отчего-то вот для совести предпочтительнее идейные, я бы даже сказал, духовные оправдания и мотивы. Отчего-то человеческая совесть с такими мотивами мирится легче и уступает таким вот уговорам охотнее. Разве вы сами такого не замечали? Нам и преступника, злодея, совершившего самый что ни на есть мерзкий поступок, легче оправдать, если имеется у него оправдание духовного порядка. Не замечали такого?

Катя на минуту задумалась и согласно кивнула:

– Пожалуй, вы правы, Алексей Петрович. Для совести легче, если есть идея, пусть хоть какая-нибудь. А материальная выгода, она да, больно уж неприглядно смотрится.

– Так и хочется, чтобы ее чем-нибудь прикрыли? – подсказал Сульский.

– Хочется, – снова согласилась Катенька. – Вы правы. И вы правы в том, что духовные мотивы будто бы как-то даже облагораживают преступление, хоть бы и самое злодейское. Хоть бы даже и откровенное зверство.

– Потому и существует такое понятие, как месть, – промолвил Сульский. – Согласитесь, что может быть лучше такого оправдания? Чем еще можно так прикрыться? Материальной выгоды вроде как никакой, а насколько благородно выглядит требование справедливости! Или там требование восстановить поруганную честь, оскорбленное достоинство. – Он помолчал. – Но поверьте, Катерина Дмитриевна, все равно в каждом преступнике живет очень матерьяльный и очень четкий расчет на богатства и выгоду иного, более конкретного свойства. Просто не у всех получается это поиметь, тогда и приходится удовлетворяться выгодами духовными, навроде высокой идеи или справедливой мести.

– А вы философ, – мягко заметила Катенька.

– Есть немного, – улыбнулся Сульский. – Но я, кажется, заболтался, – он взглянул на часы, показывающие уже начало первого. – Мне пора, Катерина Дмитриевна. Если появятся какие-нибудь новости, то непременно вам сообщу.

– Да и мне пора, – вздохнула Катенька. – Я поеду нынче к Анне Антоновне Васильевой. Хочу показать ей книгу, ну, ту самую… Вы, кстати, не видели, что с ней сотворил этот неизвестный господин.

– Покажите, – попросил Сульский.

– Тогда идемте, она, по-моему, в кабинете. – Катя поднялась из кресла и Сульский тотчас тоже поднялся.

Они прошли в кабинет, где на столе лежал растерзанный томик четьи-миней.

– Вот, полюбуйтесь, – вздохнула Катенька, протягивая Сульскому книгу. – Ума приложить не могу, что ему понадобилось в книге. Что он в ней искал? Что в ней вообще могло находиться?

– Н-да, интересно, – покачал головой Алексей Петрович. – Очень интересно. Однако это возможно узнать. Если вам, Катерина Дмитриевна, повезет и к вам попадет та самая книга, тогда нужно будет с ней сотворить то же самое.

– Вы полагаете, что мне это удастся? – без особенной надежды спросила Катя и погрустнела. – Очень мне не хочется, Алексей Петрович, разговаривать с Анной Антоновной на эту тему, – призналась она.

– Отчего же? Полагаете, что она все-таки имеет касательство к происходящему, или не хотите, наоборот, высказывать ей свое недоверие? – поинтересовался он.

– Сама не знаю, – вздохнула Катя и пожала плечиками. – Нет у меня уверенности, что Анна Антоновна не знала, что происходит. Как вот вспомню, что она тогда сказала: «Авось ничего у них не выйдет…» – Катенька нахмурилась. – Ну да ладно, лучше уж попробовать суть дела выяснить, чем вот так в сомнениях оставаться.

– Это вы верно заметили, – улыбнулся Сульский. – Уж лучше, по мне, жалеть о том, что сделал, чем о том, что должен был бы, хотел бы, да не сделал.