Евгений Сухов - Волчья каторга Страница 33

Но где именно?

Когда?

И в связи с каким преступлением?! 

Глава 13. Фарт светит тому, кто его заслуживает, или Сам себе хозяин

Одноэтажный флигель, где проживала любовница Шмата, стоял во дворе большого доходного каменного дома в четыре этажа, которых в конце прошлого столетия и в самом начале текущего было понастроено в Москве во множестве. Вырастали они, как грибы после дождя: не было не было, и вдруг, на тебе — целая куча в самых разных местах! Флигель стоял не пристроем к зданию, а отдельно от него, в глубине двора в окружении липовых деревьев, которые некогда образовывали на этом месте рощицу или парк. Деревья облегчали наблюдение за домом, поскольку за их стволами можно было укрыться и преспокойно обозревать все происходящее во дворе. Чем и не преминул воспользоваться Георгий.

Фарт светит тому, кто его заслуживает. Шмат пришел к своей любовнице в первый же вечер, как только за флигелем стал наблюдать Полянский. Однако пришел не один, а с корешом, который поднял воротник чуйки, закурил папиросу и уселся на скамеечку возле входа во флигель, явно намереваясь дожидаться выхода Шмата.

«Не ходит один, — подумал Георгий. — Бздит! Значит, опаслив и готов ко всему…»

План вызрел неожиданно. Георгий вышел из-за деревьев, пошатываясь, будто пьяный, и застегивая гульфик. Проходя мимо кореша Шмата, икнул, остановился и вперился в него взором.

— Ну, ты чо вылупился, мужик, — не выдержал кореш. — Иди, куда шел. Нечего отсвечивать тут…

— Что ты сказал? — возмутился «пьяный». — Ты меня чего, оскорбляешь, что ли?

— Оскорбляю, и чо? — нагло спросил кореш Шмата, поднимаясь со скамейки. — Могу еще и в ухо пару раз оскорбить…

— Чо, смелый? — стал давить понты Георгий. — Видали мы таких смелых, которые опосля…

— Не, таких ты не видал, кобёл драный, — залыбился кореш Шмата, перебив Георгия и подходя к нему ближе.

— Кто кобёл драный? — опешил «пьяный» от столь откровенного оскорбления.

— Ты кобёл драный, — нагло щерился кореш, собираясь и правда заехать Георгию в ухо.

— А ты тогда гудок мешаный [55], — выпалил «пьяный» и пустился наутек по направлению к деревьям.

— Чево? Чево ты сказал?!

Стерпеть уркагану такое оскорбление значит таковым себя признать. И кореш Шмата, которому кровь ударила в голову, побежал за Георгием, намереваясь забить пьяного до смерти. Забежав за липки, Георгий остановился и опустил руку в карман, где лежал кастет. И как только кореш Шмата, догнав его, замахнулся для удара, «пьяный» вдруг выдернул из кармана руку и резким и точным движением ударил шматовского кореша в правый висок. Шип кастета проломил височную кость и вошел в голову, как пуля. Ударив, Георгий так же резко отдернул руку и свободной рукой схватил уже агонизирующего кореша Шмата за горло и сдавил его. Через минуту глаза того закатились, он обмяк и затих. Не давая ему упасть, Георгий оттащил тело под редкие кустики и мягко положил на траву. Затем, осмотрев кастет и убедившись, что на нем нет крови, сунул правую руку в карман, вышел из липок, прошел к флигелю и присел на скамеечку, где несколько минут назад еще сидел кореш Шмата…

Шмат появился минут через сорок. Он вышел с довольным видом, мало что не облизывался, как делают это коты, наевшись сметаны. Увидев на лавочке вместо своего кореша Георгия, хлопнул зенками и машинально спросил:

— А где Чибис?

— Вы имеете в виду черно-белую птицу с такими тупыми крыльями? — невинно посмотрел на него Георгий.

— Кореша своего я имею в виду, — ответил Шмат, опасливо посматривая на Георгия, напустившего на себя простецкий вид. — Куда он подевался?

— А-а, вы имеете в виду мужчину, что до меня сидел на этой лавочке? — расплылся тот в улыбке.

— Ну, — кивнул Шмат.

— Так у него, кажется, прихватило живот, и он побежал во-он туда, в липки… — указал левой рукой в сторону деревьев Георгий.

— Нашел время, — буркнул Шмат, держась от Полянского на значительном расстоянии и краем глаза продолжая наблюдать за ним. Но Жора сидел на лавочке расслабленно, щурился от солнца, когда оно выходило из-за облачков, и, вообще, имел благожелательный вид небедного обывателя, ничем особо не занятого и вполне довольного своей жизнью.

Так прошло минуты три… Наконец Шмат не выдержал:

— Он что там, обосрался совсем?

— Вы разве не знаете, как это бывает? — серьезно посмотрел на него Георгий. — Живот крутит, вы присаживаетесь, делаете свое дело, вам легчает, но как только вы встаете и собираетесь застегнуть штаны, живот снова начинает крутить, и все происходит по новой. Диарея, господин хороший, заболевание не шуточное…

— Чево?

— Я говорю, диарея, сударь, ну, это когда у человека очень частый и даже непроизвольный водянистый стул, — отнюдь не шуточное заболевание, — повторил Георгий с добродушным видом.

— Черт бы его побрал, — пробурчал Шмат и двинулся по направлению к липам. Несколько раз он оглядывался, однако человек, говоривший ему про опасное заболевание «диарею», сидел на лавочке и продолжал сладенько щуриться на солнце.

Шмат дошел до деревьев, огляделся, но Чибиса нигде не было. Он прошел еще несколько шагов и увидел ноги, выглядывающие из-за кустов.

— Что за…

Шмат не договорил, потому что услышал шорох. Обернувшись, он увидел прямо перед собой того самого господина, с которым только что разговаривал.

Шмат открыл было рот, но вот сказать ничего не успел. Страшной силы удар обрушился прямо ему в висок, где-то внутри головы хрустнуло, затем голову обдало жаром, будто ее засунули в печь, но вот только не хватало силы, чтобы проорать в голос. Еще через мгновение боль прошла, и стало тихо и темно. А потом он провалился в бездну…

Через час Георгий уже поднимался по скрипучим ступеням «Каторги» на второй этаж. Громила беспрепятственно пропустил его, и Жора вошел в «кабинет» Марка. Тот при его появлении что-то писал в амбарную книгу, потом промокнул написанное и спрятал книгу в ящик стола. Он и правда походил на конторского служащего, занятого нудной и не интересной для него работой, не хватало лишь сатиновых нарукавников.

— Знаю, — вскинул на Георгия взгляд Марк. — Все уже знаю… — Он хмыкнул и добавил: — А ты молодчик. Затемнил [56] своим кастетом двоих, будто мух прихлопнул. Высоко складываешь… [57] Благодарность тебе от всего нашего общества, Сухорукий.

Георгий молча присел на стул, приготовившись слушать, поскольку Марк явно намеревался поручить ему еще что-то новенькое. И не ошибся. Пошарив в ящике стола, Марк извлек пожелтевший конверт и достал из него небольшую фотографическую карточку.

— Вот, — положил он снимок перед Георгием. — Этот господин — твое новое дело. Найти и списать «на глухую»…

Полянский взял карточку в руки. На ней был изображен господин в котелке с холеными усиками и длинным острым носом. Его глаза смотрели с фотографии прямо в глаза Георгия насмешливо и остро.

— Его погоняло «Ювелир», — продолжил Марк. — Бушлат не носил [58], по музыке не петрит. Какой масти не ясно: то ли он кассист, то ли наховирку шопенфиллер [59]. Работает всегда чисто. А вот долю «обществу» не шлет. Несправедливо…. Засылали к нему человечка — поботать с ним насчет доли из его слама, так он нашего человечка взял и определил под красный галстух [60]. Дюже стремный, но, по всему, — кочует [61]. Более о нем ничего не известно…

— Мне бы хоть наколочку одну, где его искать, — посмотрел на Марка Георгий.

— Одна крохотная наколочка имеется, как же без того, — в задумчивости промолвил после недолгого молчания Марк. — Ювелир этот все время один и тот же кабак посещает. Как забурится в него, так полдня и сидит…

— И что это за кабак? — спросил Георгий.

— Ново-Троицкий трактир на Ильинке, — сказал Марк. — Там купчишки богатые да биржевики из крупняков днюют и ночуют. Дела вершат, водку жрут. А он слушает, о чем они толкуют, да на ус мотает. Случается, знакомства заводит, в доверие входит. А потом кассу берет или магазин с рыжевьем [62] да сверкальцами [63], и был таков…

— Я усек, Марк, — сказал Георгий. — Слам какой кладешь за дело?

— Полкосухи [64].

— Не мало ли за такого породистого ухаря? — хмыкнув, спросил Георгий, скорее, для блезира, нежели показать недовольство ценой.

— В самый раз, — подвел итог разговору Марк.

— Лады…

Георгий поднялся и вышел из «кабинета» главы уркаганской биржи города Москвы и окрестностей, простирающихся, по всему видать, до Урала, а то и до самой Сибири.

В коридоре было тихо: ни стонов и хихиканья проституток, ни говора фартовых, делящих добычу или договаривающихся о новом прибыльном деле. Верно, все «деловые» были на «работе».