Эллис Питерс - Прокаженный из приюта Святого Жиля Страница 33

Тщательно обдумав, где бы ему спрятаться, он залез на дуб и укрылся в листве, которая еще не опала в эту пору года и могла служить юноше отличной защитой, причем ему было прекрасно видно, что творится по обе стороны стены, и в случае чего он мог быстро спрыгнуть на землю и убежать. Теперь Йоселину оставалось только затаиться и ждать, потому как до рассвета, что обозначился на востоке бледной полосой, было еще далеко. Сегодня Йоселин остался без завтрака, и на этот раз никто не стащит со стола кусок для него.

Всему на свете свое время, наконец рассвело. Выступившие из сумрака дом, стена, конюшни, коровники и амбары обрели свои четкие очертания и живую раскраску. На дворе появились сонные слуги, пекари, грумы, служанки и занялись каждый своим делом. Вот из пекарни поварята понесли подносы со свежим хлебом. Утро шло своим чередом, вот и господа стали просыпаться. Первым вышел каноник Эудо и отправился к мессе, затем, немного погодя, — Симон и Гай, не очень-то веселые, они мрачно беседовали о чем-то. Одну за другой грумы выводили из конюшни лошадей, наверное всех до единой. Видимо, с утра была назначена охота за беглецом, и охотники собирались во дворе.

Так и есть, вот кавалькада всадников, миновав ворота, направилась через Форгейт в сторону города. Среди прочих проехал и Гай, мрачный и угрюмый. Однако Симон почему-то не присоединился к ним и все еще стоял на крыльце, провожая взглядом отъехавших и, видимо, ожидая чего-то. Епископская конюшня находилась за углом дома, вне поля зрения Йоселина, однако, навострив уши, он услышал доносившийся оттуда громкий перестук копыт. И вскоре он увидел своего ненаглядного Бриара, серебристо-серого в яблоках, который, оказавшись на свежем утреннем воздухе, нетерпеливо взбрыкивал и тащил за собою грума. Симон сбежал с крыльца, успокаивающе погладил коня по гладкой шее, затем ласково потрепал по обеим щекам. На сердце у Йоселина потеплело при виде коня и друга. Надо же, среди всех этих нагрянувших несчастий Симон не забывает о запертом в стойле коне и не дает ему застояться! Издалека Йоселин не мог расслышать слов, которые Симон, возвращаясь в дом, бросил груму, но по его жестам в сторону коня и в сторону ворот было ясно, что он приказал оседлать коня и привести его к воротам.

Подождав еще немного и проследив, как грум возится с упряжью, Йоселин решил, что хватит, и, спрыгнув с дерева, под прикрытием кустов осторожно прокрался к выходу из ворот. В своих догадках он не ошибся: грум вывел за ворота Бриара, который нетерпеливо гарцевал и явно рвался размять ноги, и привязал повод к одному из колец у коновязи подле большого камня, поставленного здесь специально, чтобы удобнее было садиться в седло. Затем он удалился, предоставив коню дожидаться своего седока. Лучшего случая нельзя было и придумать. Едва грум вернулся на вымощенный двор, направляясь в конюшню, как Йоселин выбрался из кустов и осторожно прокрался вдоль стены к своему коню. Юноша принялся ласкать Бриара, сразу узнавшего хозяина, однако времени на проявление чувств у него не было. Более того, Йоселин проклял судьбу, ибо как раз в это время через Форгейт проезжали двое всадников. Покуда те не миновали епископского дома, Йоселину пришлось повернуться спиной к дороге и спокойно стоять, держа коня за узду и делая вид, что он просто один из грумов, ожидающий своего хозяина. Зато вынужденная задержка дала Бриару время, чтобы успокоиться, и он стоял теперь как вкопанный. Йоселин торопливо завязал тугим узлом один из локонов серебристой конской гривы, где и укрепил свой кусочек пергамента. Всадники проехали, и похоже было, что на дороге через Форгейт сейчас никого нет ни под деревьями, ни на обочине. Сделав над собой усилие, Йоселин оторвался от своего любимого коня и, словно не слыша его протестующего ржания, со скоростью убегающего от погони зайца припустил по дороге к приюту Святого Жиля, ни разу не остановившись, покуда не проделал почти половину пути.

Дело было сделано, и Йоселин не нашел в себе смелости ждать, чтобы убедиться, нашел ли Симон записку, поскольку утро было уже в самом разгаре, народу на дорогах становилось все больше, и едва ли он мог придумать что-либо лучшее, нежели поскорее спрятаться под одеждой прокаженного. Ведь эти одежды защищали его надежнее любого оружия, ибо никто не осмеливался приблизиться к нему, опасаясь заразы. Йоселину оставалось лишь молить небеса, чтобы Симон обнаружил его записку. Наверняка он вскоре заметит завязанный в узел локон на гриве коня и сослужит Йоселину верную службу! Юноша подумал, что, по крайней мере, даже если он не найдет Бриара в назначенном месте, в кустах, что напротив монастырских полей, то сможет тихо удалиться. Это будет означать, что либо записка потерялась, либо Симон просто не заметил ее. Тогда он скроется и попробует что-нибудь другое. Но он не отступится до тех пор, пока Ивета не попадет в надежные руки и никто не сможет заставить ее поступать против воли.

Однако сегодня до самого вечера ему нельзя рисковать, нужно сидеть в приюте Святого Жиля и вести себя тише воды, ниже травы, не привлекая к себе никакого внимания. На опушке рощи, примыкавшей к приюту, Йоселин остановился и с опаской посмотрел вперед, сообразив, что теперь, при дневном свете, он сильно рискует быть узнанным без своего черного плаща с капюшоном. И тут из кустов навстречу ему выступила невысокая, угловатая фигура. Поджидавший одной рукой прижимал к груди сверток, в котором угадывалась черная одежда, а другой обнял Йоселина за пояс, горько пеняя ему:

— Ты не послал меня! Ушел и бросил меня одного! Ну почему же?

Тронутый до глубины души, Йоселин присел на корточки и ласково обнял мальчика.

— Видишь ли, мне не спалось, — сказал он. — А ты спал без задних ног. Грех было будить тебя. Но дело сделано, и я вернулся. Прости, я знаю, что ты готов сделать для меня все, что угодно. Не думай, что я не доверяю тебе…

— На, надевай! — Сделав строгое лицо, Бран протянул Йоселину его одежду. — А вот этим прикрой лицо… Как иначе ты в приют вернешься?

Бран подал юноше ломоть хлеба, который стащил для него во время завтрака. Йоселин разломил хлеб надвое и большую половину отдал мальчику. В эту минуту он совсем забыл о своих страхах, его переполняли чувство искренней благодарности и неодолимое желание громко расхохотаться.

— И что бы я делал без тебя, оруженосец ты мой! — весело воскликнул он. — Никуда мне от тебя не деться! Сегодня я в твоем полном распоряжении, разумеется с перерывом на твои занятия с братом Марком! Будем делать что хочешь. Музыку сегодня заказываешь ты!

Йоселин послушно облачился в принесенные мальчиком черные одежды, и оба принялись жевать хлеб, после чего юноша прикрыл лицо куском темной материи. Затем, взявшись за руки, они неторопливо вышли из рощи и двинулись в сторону приюта Святого Жиля.

Всю дорогу до аббатства Бриар шел быстрой рысью, и лишь у самых ворот монастыря Симон заметил завязанный в узел локон на гриве жеребца. Поругивая про себя грума за недосмотр, он протянул руку к узлу и нащупал в нем кусочек пергамента. Юноша сбавил ход, что коню пришлось явно не по нраву, развязал узел и с любопытством развернул маленький свиток.

Несмотря на то что рука Йоселина была не особенно привычна к перу и что само перо было очинено под чужую руку, — да и освещение оставляло, желать много лучшего! — почерк его оказался вполне разборчивым. Опасаясь, что кто-либо может заметить записку, Симон поспешно зажал ее в кулаке и огляделся по сторонам, теряясь в догадках, каким образом это неожиданное послание попало сюда и где может скрываться его отправитель. Симон сунул записку в поясной карман и глубоко задумался. По мосту через Северн проехал отряд всадников шерифа, направлявшийся в город к мессе. На большом монастырском дворе жизнь текла своим чередом. Работники собирались идти в большие сады, что в Гайе, и суетились подле сараев и амбаров. Брат Эдмунд сновал туда-сюда между сарайчиком Кадфаэля и лазаретом, брат Освальд, раздатчик милостыни, оделял нескольких нищих, стоявших возле ворот. С невозмутимым видом Симон въехал во двор и передал Бриара одному из грумов. В странноприимном доме Симон испросил аудиенции у Годфри Пикара, и ему не было отказано в ней.

Ивета сидела вместе с Мадлен в своей комнате и с безразличным видом занималась вышиванием. Правда, теперь она могла, если бы захотела, выходить на прогулки, но только в пределах аббатства. Один раз она уже так и сделала, очень осторожно, но слуга Пикара вернул ее обратно вежливо, но настойчиво, причем с такой гнусной ухмылкой, что щеки девушки запылали румянцем. Да и что толку было выходить из дома, не имея возможности покинуть пределы монастыря? В иных обстоятельствах это, быть может, и доставило бы ей удовольствие, но не теперь, когда Йоселин скрывался неведомо где и она никак не могла свидеться с ним. Лучше уж сидеть дома и жадно прислушиваться, не принесет ли ветер какую-нибудь весточку от возлюбленного. Единственным ее другом тут был тот добрый монах, который однажды отвел от нее грозу и потом вернул ее к жизни в этом печальном мире, но в последнее время и с ним ей не удавалось поговорить. Правда, был еще Симон. Конечно, он настоящий друг и не верит в те страшные обвинения, что выдвигаются против Йоселина. Если выпадет случай, он наверняка поможет. Оставив вышивку, Ивета сидела просто так и вдруг услышала голоса, которые доносились из соседней комнаты. Даже внутренние стены в странноприимном доме были толстыми и хорошо поглощали звук, однако Мадлен если что и услышала, то, похоже, не придала этому значения. Ивета прислушалась. Так и есть, дядюшка с кем-то ссорится. Она определила это не столько по громкому голосу, сколько по раздраженной интонации, на самом деле говорили довольно тихо и слов разобрать было совершенно невозможно. Второй голос принадлежал какому-то явно молодому человеку. Тот, похоже, защищался и был чем-то очень удивлен, словно некое обвинение свалилось на него как снег на голову. Некоторое время было тихо, но затем вновь послышались какие-то резкие звуки. Судя по голосам, говорившие отчаянно спорили. Ивете показалось, что по тембру голоса она узнала его обладателя, и это лишь омрачило ее. Что такое могло случиться между ее дядей и Симоном? Ведь второй голос, без всякого сомнения, принадлежал именно ему! Неужели дядюшка подозревает во всех смертных грехах любого молодого человека, который оказывается подле нее?