Последний вздох Аполлона - Наташа Ридаль Страница 33

Художник выдавил нервный смешок:

– Сейчас вы, конечно же, скажете, что мышьяк был не в бутылке, а в бокале. Я всё думал: когда подойдет моя очередь в списке ваших подозреваемых?

– Не в бокале, нет. Яд был в стакане с водой, которую Найтли имел обыкновение выпивать перед сном. Вы ведь знали об этой его привычке? А еще вы знали, что Найтли великолепно разбирался в винах. Он сумел бы распознать запах, которого не должно быть в букете: летучие соединения мышьяка пахнут чесноком. Но этот запах сложно уловить, если специально не принюхиваться, и воду он выпил не раздумывая.

Гончарова била дрожь. Однако он по-прежнему силился скрыть волнение за напускной, совершенно не свойственной ему дерзостью.

– Я полагаю, мы перешли к версии номер четыре?

Уолш развел руками, словно извиняясь:

– Мне пришлось рассмотреть все варианты. Вы догадались, что я подозреваю вас, когда сегодня утром я спросил комиссара про черновики статьи. Разве не странно – человек, который спит со светом, чтобы, проснувшись ночью, тут же записать свои мысли, задумывает сенсационную статью и не оставляет ни строчки?

– Объяснение Пикара вас, конечно, не удовлетворило.

– Только вы могли взять со стола Найтли бумаги, когда утром мы вошли в его номер. И вы сожгли их в камине перед завтраком.

Дмитрий слегка поморщился:

– Ну хорошо, я сжег его записи. Но это ничего не доказывает. Калверт был мне дорог. Я бы не убил его из-за того, что мне не понравилась его статья, – Гончаров залпом допил вино, которое, очевидно, придало ему храбрости, ибо он впервые за время разговора посмотрел прямо в глаза своего собеседника. – Вы ведь не знаете, о чем писал Калверт. Или… всё же догадались? О да, вы могли догадаться… – он перевел взгляд на «Ирисы».

Уолш тоже посмотрел на картину и осушил свой бокал.

– Хорошее вино, однако не самое лучшее, – заметил он, возвращая бокал на столик. – И тем не менее Найтли настаивал на урожае восемьдесят восьмого года. Почему? Не сразу, но я понял, что его сенсационное открытие как-то связано с Джеком Потрошителем, ведь это год знаменитых убийств в Уайтчепеле.

Художник промолчал.

– Я знаю, – продолжал Уолш, – как много значил для вас Калверт Найтли. Намного больше, чем вы значили для него. Но, выбирая между Найтли и художником, которого вы боготворите, вы выбрали последнего. Вы решили спасти Ван Гога, ибо невероятное открытие Найтли навсегда уничтожило бы его как живописца. Винсент Ван Гог вошел бы в историю как кровавый мясник, убийца из Уайтчепела.

Гончаров со стоном закрыл лицо руками. Уолш внимательно наблюдал за ним.

– Вам любопытно узнать, как я это понял? Вероятно, так же, как и Найтли, – благодаря «Ирисам» и записке Джека Потрошителя. Ее, полагаю, вы тоже сожгли?

Молодой человек кивнул.

– У меня прекрасная зрительная память, – снова заговорил Джозеф. – Когда Найтли за ужином показал нам свой «талисман», я обратил внимание на сходство некоторых букв в записке Джека и письме Винсента к Тео, – он встал и подошел к круглому столику, на котором под толстым стеклом экспонировалось письмо Ван Гога. – Помню, меня поразило, как похожи в двух почерках «n» и «u». Но главная подсказка скрыта в картине. Найтли не случайно запросил в редакции «Дэйли Телеграф» старую статью с фотографией Мэри Джейн Келли. Если присмотреться к ирисам, можно увидеть изуродованное лицо и тело в очертаниях лепестков.

Уолш достал из кармана газетную вырезку и теперь держал ее в вытянутой руке, сравнивая фото жертвы с картиной Ван Гога.

– Когда эта мысль впервые пришла мне в голову, я отказывался верить, что передо мной – столь чудовищная улика. Художник мог увидеть снимок в газете и по какой-то понятной лишь ему причине запечатлеть Мэри Келли в цветах. Но нет. Здесь не точная копия фотографии, ракурс немного другой. Так изобразить убитую мог лишь тот, кто видел труп собственными глазами. Эта картина – свидетельство работы воспаленного мозга. Похоже, Ван Гог испытывал потребность перенести на холст то, что совершил, – Джозеф повернулся к Дмитрию. – Вы наверняка пытались разузнать о нем больше, когда увлеклись его творчеством. Не был ли Винсент в Лондоне в семьдесят третьем и семьдесят четвертом, когда в Темзе находили расчлененные тела?

– Калверт тоже спрашивал меня об этом, – глухо проговорил Гончаров. – Всё верно. Пребывание Винсента в Лондоне совпало с первыми убийствами Потрошителя. Теперь я понимаю, что он имел в виду, когда писал Тео, что воздержание и добродетельная жизнь способны завести его в такие области, где он легко сбивается с пути. Его жертвами стали проститутки… Он был болен, Холлуорд. Но он гений. Мир не должен узнать о его преступлениях, иначе смерть Калверта окажется напрасной!

Учитель рисования встал из кресла и шагнул к «американцу». Прежде чем тот успел опомниться, Гончаров вырвал из его руки газетную вырезку и швырнул в огонь. На его висках блестели капельки пота.

– Хотите взять с меня обещание, что я не озвучу эту версию комиссару Пикару? – нахмурился Уолш.

– Это лишнее, – Дмитрий кивнул на чайный столик у камина. – Вы выпили яд. Я подсыпал его в ваш бокал, пока вы проверяли, не подслушивают ли нас из холла. Однажды я хотел лишить себя жизни, но мне не хватило духу. С тех пор я всегда ношу с собой пузырек с мышьяком. Он был при мне и в ту ночь. Когда я шел к Калверту, у меня, разумеется, и в мыслях не было причинить ему зло. Он рассказал о своем открытии, о том, как собирался его преподнести, представив Винсента величайшим злодеем всех времен… Я умолял его отказаться от этой затеи. Ради меня. Но Калверт не слушал. Он продолжал рассуждать о гении и злодействе, даже не глядя в мою сторону… И тогда я заметил на прикроватной тумбочке стакан с водой. В тот момент я понял, в чем мое предназначение. Я должен был принести в жертву дорогого мне человека – во имя искусства, которое важнее нас обоих… – Гончаров глубоко вздохнул, усилием воли прогоняя воспоминание. – Вы тоже унесете с собой в могилу тайну Ван Гога. Мне жаль, Холлуорд. Правда жаль.

Эмоции, одна за другой сменившиеся на лице мнимого американца, несколько озадачили Дмитрия.

– Увы, – сказал Уолш с неподдельной горечью. – Значит, я всё же не напрасно поменял местами наши бокалы.

Дмитрий похолодел. Он вспомнил, как отвернулся на несколько секунд, чтобы проследить за взглядом своего собеседника, и как при виде «Ирисов» где-то вверху живота шевельнулось нехорошее