Яма - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович" Страница 35

Потому что на пороге смерти не врут.

У Минотавра

После окончания рабочего дня Карл-Фридрих, как обычно, обошел все служебные помещения. У него был принцип: доверять следует только самому себе, ибо люди, даже самые старательные, могут оказаться небрежны, ленивы, заняты посторонними заботами, и так далее, и так далее. Иногда мечталось, что лет через сто, когда технический прогресс разовьется до совсем высоких высот, от живых сотрудников можно будет вовсе отказаться, заменить их четкими, предсказуемыми, никогда не ошибающимися машинами. Удалось же в финансовом отделе вместо десяти счетоводов, перемножавших цифры столбиком, оставить двух клерков с арифмометрами, а вместо целого зала, где скрипели перьями переписчики, оборудовать небольшую комнату машинного бюро. Не говоря уж о телефоне, пришедшем на смену курьерской доставке.

Пристрастием к механической четкости Карл-Фридрих напоминал Густава Шпехта – но только этим, больше ничем. Полицайрат превыше всего в мироустройстве ценил Порядок. Карл-Фридрих знал, что на земле безраздельно царит Хаос и надо не сражаться с ним, а как можно грамотней и профессиональней использовать открывающиеся возможности. Вся история цивилизации построена на использовании разрушительных инструментов и сил во благо прогресса. Кто контролирует Хаос, тот управляет миром.

Компания, которой Карл-Фридрих посвятил свою жизнь и свои незаурядные способности, именно этим и занималась: управляла миром через приручение Хаоса. Гигантская работа еще только разворачивалась, но сделано было уже многое, очень многое.

Он обошел все три этажа, открывая двери мастер-ключом. Осмотрел каждое помещение. Кое-где, недовольно бормоча под нос, исправил упущения и записал для памяти, кому потом сделать выговор.

На верхнем этаже находились региональные отделы. Три старых: будапештский, лондонский, нью-йоркский, два новых – парижский и берлинский. И еще два временных сектора, которым только предстояло разрастись в отделы: венский и санкт-петербургский. Два эти города пока были под вопросом. В Вене никак не получалось преодолеть сопротивление местных сторонников S-бана, надземного метро. В российской столице проект двигался еще трудней, поскольку к организационным сложностям прибавлялись технологические. Город был построен на рыхлой почве, изобиловал водными потоками, в том числе подземными. Ну а кроме того обе империи, австро-венгерская и российская, были насквозь источены коррупцией. Хорошо, когда взяточничество умеренно и введено в четкие рамки (вышеупомянутый порядок Хаоса). Тогда ясно, кому и сколько дать за решение вопроса – как, например, было в Берлине. Но в Вене и в Санкт-Петербурге хапают в десяти разных инстанциях, безо всякой системы. Договорился с одним чиновником, тут же вылезает другой. Очень тяжело работать.

На втором этаже располагался научно-инженерный департамент, к которому Карл-Фридрих относился с большим уважением и в повседневную деятельность которого почти не вмешивался, лишь следил, чтобы сотрудников (сплошь золотые головы) вовремя обеспечивали всем необходимым для работы. Здесь он лишь проверил, заперты ли сейфы с технической документацией и чертежами. Ученые – люди рассеянные.

Нижний этаж был личной епархией Карла-Фридриха, и тут уж он ничего не пропустил, даже подергал выдвижные ящики письменных столов. Но вымуштрованные бухгалтеры, экспедиторы, связисты, диспетчеры, кадровики и секретари оставили свои рабочие места в идеальном состоянии.

К себе Карл-Фридрих вернулся как обычно в шесть тридцать, довольный. Наступал самый тихий, самый приятный момент дня, с половины седьмого до семи, когда прибудет ночная смена. Блаженное одиночество – если не считать охраны, но ее не видно и не слышно.

Прошел через пустой секретариат, где стены были обвешаны таблицами и схемами, заставлены канцелярскими шкафами, к кожаной двери. На ней медная табличка «Генералдиректор». Она сияла ярче золота, и всё же Карл-Фридрих усмотрел пятнышко, вынул платок, потер.

В кабинете раздавался треск внутреннего телефона.

Карл-Фридрих вошел, ворча вслух:

– Ну что ему еще надо?

Снял трубку.

– Зальцарт.

– Надо же, а я думал Моцарт, – послышался скрипучий голос. – Мне отлично известно, кто берет трубку. Достаточно было бы просто сказать: «Слушаю» или «У аппарата».

Чем-то раздражен, понял Карл-Фридрих и насторожился.

– Новостей нет? – спросил звонивший. – Особый режим сохраняется?

– Если бы что-то изменилось, я бы немедленно сообщил, герр Смит.

Буркнул что-то, бросил трубку.

– Что это с ним? С чего он разнервничался? – проворчал Карл-Фридрих. Была у него такая привычка – разговаривать с собой.

Герр Смит никогда не терял хладнокровия и очень редко рявкал на своего заместителя.

Ну да, произошел инцидент, но что в этом такого уж экстраординарного? Организация большая. То там, то сям вечно случаются какие-то сбои. Люди, упорядочивающие Хаос и укрощающие огонь, бывает, обжигаются и даже гибнут. Кому положено – разберутся и починят поломку.

Господин генералдиректор в своем кабинете появлялся редко – только для сверхважных встреч. Обычно там сидел Карл-Фридрих Зальцарт, заместитель. Решал все текущие проблемы, а если возникали вопросы, которые выходили за его компетенцию, звонил Вниз.

Герр Смит человек особенный. Может быть, даже и не совсем человек. Во всяком случае у него имелось свойство мистическое, сверхъестественное: обычно он откуда-то заранее знал, с чем звонит заместитель, и давал ответ сразу. Это был гений из гениев, державший в своей светлой голове всю сложнейшую структуру Организации, да еще изобретающий новые усложнения.

Самое поразительное, что светлая голова обитала в кромешной темноте. Там, Внизу, никогда не загорался свет. Он даже не был туда проведен.

Карл-Фридрих ни разу не спускался Вниз, но про отсутствие освещения знал точно, потому что лично подписывал все счета на обеспечение подземной резиденции. Туда даже свечей не закупали.

Конечно, генералдиректор слепой, ему лампы и свечи ни к чему, а всё же странно и жутко представить, как это он там живет, в вечной тьме, вдвоем с незрячим слугой. Бородатый Янашек тоже нечасто поднимается в контору, потому что почта путешествует вверх-вниз по пневмопроводу, а покупки и прочие объемные предметы просто ставятся в лифт.

С перепиской так: вся поступающая корреспонденция перепечатывается для герра Смита на брайлевских «ремингтонах» – три специально обученных машинистки набивают выпуклые буквы. А отвечает генералдиректор рукописно. Почерк у него заглядение, все строчки ровнехонькие – нипочем не догадаешься, что начертаны во мраке.

Дверь в лифт, ведущий Вниз, находилась прямо в кабинете. Снаружи ничего особенного, можно подумать, за неприметной створкой ватер-клозет или кладовка. А отпереть из кабинета нельзя. Внизу должны нажать кнопку, и тогда дверь уезжает в стену, открывается кабина. Очень простая – ни красного дерева, ни позолоты, ничего. Зачем слепым вся эта красота? А зеркало есть. Установлено для красоток, которых мюнхенский поезд по пятницам привозит из Кюлунга, а по субботам увозит обратно. Женщины не могут без зеркала.

Вот тоже интересный вопрос: какая слепому разница, красива любовница или нет. Хотя в Кюлунге, наверное, некрасивых не держат. Гостьи бывают надменные и милые, веселые и меланхоличные, но все чудо как хороши. Некоторые болтливы, но о том, что происходит Внизу, никогда ни словом не заикаются. Видно, такое условие. А может быть, просто хорошая выучка.

Только раз одна, поднявшись утром, мечтательно сказала: «Будто побывала внутри музыкальной шкатулки», – и тут же прикусила язык. Что имела в виду – бог весть. Иногда, когда приходил лифт, Карлу-Фридриху казалось, что откуда-то еле слышно доносится звук флейты, или скрипки, или фортепиано.