Валерий Введенский - Мертвый час Страница 36

Крутилин скривился. Яблочков сильно его разочаровал с Дорофеем.

– Допрошу ее сам. А вас, голубчик Арсений Иванович, попрошу заняться делом более важным. Вместе с Варфоломеевой в Петербург прибудет гроб с останками Красовской. Так вот… Прямо с утра отвезите его Прыжову и попросите хорошенечко в нем поковыряться.

– Ох, и незавидная у него работенка, – подмигнул Крутилину Яблочков.

Начальник сыскной полиции от этакой фамильярности разозлился:

– Вот и поддержите Алексея Ивановича, рядом постойте.

Белые ночи закончились, и казалось, что вагоны несутся между звезд.

Тарусову повезло – в купе он ехал один, никто не мешал докучливыми дорожными разговорами, ничто не отвлекало от размышлений.

Защиту Урушадзе можно выстроить двумя взаимоисключающими способами. Первый уже предложен обвиняемому: признать вину, чтобы переквалифицировать обвинение, после чего добиться у присяжных снисхождения. Второй: вины не признавать, утверждать, что в момент кражи Урушадзе на даче не было. Бесспорным доказательством тут послужит найденная пуля. Возможно, поможет эксперимент, придуманный Сашенькой.

Но какой из способов выбрать, князь пока не решил. Оба с изъянами. Первый не гарантирует благоприятного исхода: присяжные могут не согласиться с защитой и отправить Урушадзе на каторгу за покушение на убийство. Второй упирается в вопрос, на который обвиняемый категорически отказывается отвечать.

– Подъезжаем, – сообщил мелодичным баритоном обер-кондуктор.

Осип Митрофанович мучился всю дорогу – рассказать, о чем знает, адвокату князя Урушадзе (новость, что Тарусов взялся за его защиту, разлетелась по Ораниенбауму быстро) или нет? Но не осмелился. Еще, как полицмейстер Плешко, обругает, мол, лезешь не в свое дело.

Но кошки на душе Осипа Митрофановича продолжали скрестись. Потому решил обсудить сию проблему с аптекарем Соломоном. Человек он мудрый, даром что иудей.

Когда все в доме улеглись, Александра Ильинична обошла детей, пожелала каждому спокойной ночи и погасила олеиновые лампы, переделанные рачительным Густавом Карловичем в керосиновые. Обычно последним в этом обходе случался Володя, самый маленький и самый любимый. Но сегодня княгиня намеренно изменила маршрут, оставив под конец Татьяну. Надо было переговорить с ней, да так, чтобы никто не помешал.

Выслушав мать с открытым ртом, дочь разве что в ладоши не захлопала. Ей предстоит настоящее приключение! Она изобличит лжеца, а может статься, что и вора.

– Только никому ни слова, – повторила Сашенька. – Особенно Михаилу.

– Зря вы так, маменька. Мише можно доверять. Он очень переживает за князя Урушадзе и отказывается понимать отца. Да вся их семья против этого суда – никому не нужный позор.

– И все же – никому. Слышишь? Просьба папы.

– И Женьке не говорить?

– Да. Не сомневаюсь, это указание ты выполнишь с особенным удовольствием.

Между погодками – братом и сестрой – всегда шло соперничество.

– Отец прав. Женька влюблен в Нину и обязательно ей разболтает. Чтобы отбить у соперника.

– У какого соперника? – удивилась княгиня.

– Ой! – заорала на весь дом Татьяна. – Ты же не знаешь…

– Тише-тише…

– Вчера мы возвращались в Нагорную часть по лестнице, что начинается от Кронштадтской улицы. На второй площадке Женька остановился и сказал: «Ой, глядите, третий крестик появился!»

Татьяна взяла столь длинную паузу, что Сашенька вынуждена была признаться:

– Не поняла.

– Так и я не поняла. И никто не понял. А все оказалось просто. Ты же знаешь, Женька постоянно что-то подсчитывает. Сколько воробьев на телеграфном столбе сидит, сколько шагов до вокзала, сколько ступенек на лестнице. Никто, кроме него, и не замечал, что на перилах с правой стороны вырезаны перочинным ножом два маленьких крестика. А вчера появился третий. Наталья Ивановна принялась объяснять Володе, как плохо поступают вандалы, что портят городское имущество, а Нина вдруг вспомнила, что забыла в кондитерской носовой платок. И решила вернуться. Женька попытался увязаться, но она ему запретила. Наталья Ивановна сказала Нине, что мы ее подождем. Но та разозлилась, заявила, что не надо, что Володя устал и вообще она пойдет другой дорогой. С этого момента Женька сам был не свой. Постоянно оглядывался, нервничал. Когда пришли домой, отказался от обеда и заперся в комнате. Я тоже заявила, что не голодна и что хочу, мол, посидеть в саду. Но сама, понимаешь, пошла обратно.

– Понимаю, – пробормотала Сашенька.

Увы, дочь такая же любопытная, как и она. Княгиня тоже не удержалась бы. Безусловно, следует Таню отругать… Но не станешь же ругаться с зеркалом!

– Каким путем ни возвращайся, Александровской улицы не миновать. Потому я пришла туда, осмотрелась и спряталась за широким дубом, что в двух шагах от перекрестка с Народной. Пришлось вертеть головой в обе стороны, пока наконец не увидела, что Нина пересекает Александровскую по Елимовской. И не одна! С кавалером. А в руках несет букет белых роз. Вот этот.

Таня указала на прикроватную тумбочку, где Сашенька еще вчера вечером заметила вазу с цветами. Спрашивать, кто подарил, не стала, и так было понятно, Михаил. Оказалось, нет.

– Но как он попал к тебе? Неужели Нина подарила?

– Нет, конечно. Я пошла ее догонять, но куда там. Ивановская от Елимовской далеко. Около Веринской улицы я нашла этот букет в придорожных кустах. И не удержалась, забрала. Не ругайся на меня, пожалуйста!

– Даже не собиралась. Наоборот, рада, что не от Михаила.

– Не волнуйся, мы всего лишь друзья, – поспешила успокоить Сашеньку дочь.

– Так всегда говорят, когда не хотят расстраивать родителей.

– Разве я похожа на дуру? Зачем мне связывать судьбу с калекой?

– Что ж, рада твоему здравомыслию. Спокойной ночи.

– Комнаты внаем сдавать не собираетесь, Дмитрий Данилович? – спросил Выговский, когда Тарусов вошел в столовую. – Я бы въехал на полный пансион. Ваш повар – чудо.

– А где Урушадзе?

– В отведенной комнате. Приехал в хорошем настроении, вина собирались выпить, а прочел газету – и словно столбняк на него напал. Лежит, уставившись в одну точку. Изредка фотографию свадебную достает, посмотрит-посмотрит и заплачет.

– Сами газету посмотрели?

– Да. Предполагаю, его разволновала вот эта заметка: «В Грузии стоит аномальная для августа погода, по ночам заморозки, урожай под угрозой». Странный он человек. Ему каторга грозит, а он про урожай беспокоится.

– Может, что-то другое его взволновало? – предположил Дмитрий Данилович.

– Не думаю. Здесь еще про события во Франции, убийство актрисы Красовской…

– Господи!

– А вы поклонник? – удивился Выговский.

– Я – нет, но вот батюшка ни одного спектакля не пропустил, даже дачу снял в Озерках. Откуда вот только деньги взял?

– Кстати, забыл доложить. Поручение ваше мы выполнили, Лешич князя осмотрел. Ни сифилиса, ни триппера.

– Справку дал?

– Я попросил Прыжова выступить в суде.

– Правильно, – кивнул Дмитрий Данилович.

Глава тринадцатая

Детство и отрочество Лизы Фаворской прошли счастливо: любящий отец, уважаемый всем Ставрополем частный доктор; заботливая мать, без устали хлопотавшая над пятью отпрысками; лучшее в губернском городе учебное заведение – Ольгинская гимназия, где Лиза считалась первой ученицей – в ее жизни было все, о чем многим приходится лишь мечтать.

Счастье рухнуло за считаные дни. Отец заразился от больного какой-то инфекцией, следом за ним слегла мать. Все тяготы, связанные с лечением родителей, пали на Лизины плечи – ее старший брат Борис уже учился в Петербурге. Девушка сразу приняла верное решение – ни в коем случае самой не приближаться к родителям и не подпускать младших, ведь злосчастный пациент, ставший первопричиной их бед, уже покоился на кладбище. Отца и мать пользовали самые опытные доктора, круглосуточный уход осуществляли лучшие сиделки, но все оказалось тщетно.

Прибывший на похороны Борис бросать из-за младших братьев и сестер учебу в Медико-хирургической академии не пожелал и очень обрадовался, когда кузина их покойной матери Вера Никитична согласилась взять на себя опеку.

Однако после отъезда старшего брата она, до того милая и улыбчивая, превратилась в алчную и жестокую мегеру. Про лучшую в городе гимназию велено было забыть, мол, мальчикам для поступления в семинарию достаточно церковно-приходской школы, а девочкам вообще довольно умения читать и писать. Преподавателям гимназии удалось отстоять лишь Лизу – ей, как лучшей ученице, было дозволено закончить последний класс за казенный кошт.

Набожная сама, тетка и племянников заставила молиться с утра до поздней ночи, приговаривая, что их родителей господь покарал за атеизм. Отчаянные письма малышей старшему брату положения не изменили. Борис ответил, что сильно нуждается, вынужден на харчи и квартиру зарабатывать уроками, просил потерпеть.