Нэнси Бильо - Чаша и крест Страница 36

Слезы ручьями текли по щекам Гертруды, видно было, что она искренне страдает.

— Это единственный выход… единственный выход. Надо свершить это благое дело, ну как вы не понимаете? Мы спасем души многих людей! Так неужели вы не можете ради великой цели всего лишь преодолеть свой страх?

Хватка Гертруды ослабла. Она неуверенно шагнула вперед и уткнулась лицом мне в плечо.

— Умоляю, — стонала она. — Умоляю вас, Джоанна…

Я постаралась высвободиться из рук Гертруды.

— Хорошо, я пойду с вами в эту комнату, но только при одном условии.

На лице ее выразилось громадное облегчение.

— Говорите, Джоанна.

— После званого обеда в честь барона Монтегю Генри собирался забрать вас, Эдварда и всех домочадцев и отправиться в свое поместье на западе Англии. Поклянитесь мне именем Господа нашего, что сразу же после четвертого ноября покинете Лондон и больше никогда не будете плести интриги и подвергать опасности жизнь своих близких.

— Но как же?.. Я должна бороться… Ведь за этим я и привела вас сюда, — промямлила Гертруда. — Поскольку должна узнать, что делать дальше…

— Что бы мы сегодня ни услышали, вы впредь не станете предпринимать никаких действий, — твердо заявила я. — Если не согласны, я не сдвинусь с этого места.

Меньше секунды понадобилось Гертруде, чтобы принять решение.

— Я согласна, — покорно сказала она.

Я взяла висевшее у меня на шее распятие и потребовала:

— Поклянитесь.

Гертруда наклонилась и прижала к распятию губы.

— Теперь я готова, — объявила я, повернувшись к Агари. — Я иду de libero arbitrio. — И снова посмотрела на Гертруду, желая убедиться в том, что она все поняла. Пусть знает, что мне прекрасно известно и про ее интриги, и про письма, которые она прячет в шкатулке. Я вовсе не так глупа, как Гертруда думает, несмотря на то что ей удалось затащить меня в это мрачное подземелье, где творятся дьявольские вещи.

Агарь провела нас через арочный проход.

«Ничего, — утешала я себя, — ведь есть еще и третий провидец. И независимо от того, что случится здесь сегодня ночью, мне ничего не нужно будет предпринимать до тех пор, пока я не услышу его пророчество. Ведь именно так сказала сестра Элизабет Бартон. А уж я сделаю все, чтобы избежать встречи с ним, будьте уверены».

Усыпальница оказалась приблизительно футов двадцать в длину и десять в ширину. Похоже, за ней никто не ухаживал. Стены были влажные и облупленные. На полу валялись обломки колонны. Статуя возле двери была опрокинута, и, видимо, уже давно: от нее осталась только пара стройных женских ножек, закрепленных на мраморном основании. В углу горела одна-единственная свеча.

Агарь зажгла еще две от своей свечки. Стало светлее, и я увидела на стенах росписи: на меня широко раскрытыми глазами смотрели какие-то люди в боевых шлемах и со щитами. Поверх голов виднелись довольно странные каракули. В земляном полу были вырыты две неглубокие круглые ямки. Вплотную к дальней стенке стоял каменный прямоугольный гроб, достаточно длинный, чтобы в нем уместилось человеческое тело.

Значит, там, в гробу, лежат человеческие останки… Но самое неприятное было не это. В помещении витал густой кислый запах гнили, как на скотобойне. Запах трупа, несмотря на то, что усыпальнице было уже много сотен лет.

В глубине комнаты, на равном расстоянии от стен, стояли две колонны. А между ними царил мрак. Вдруг мрак шевельнулся и превратился в еще одну колонну.

Я так и застыла, не смея шелохнуться. Черная колонна двинулась вперед, к освещенному свечами месту. И наверху ее сияла белая голова. Передо мной стоял человек в свободной черной мантии, похожей на рясу бродячего монаха, только не подпоясанную грубой веревкой. Но под этой широкой и свободной мантией угадывались какие-то странные, волнообразные движения. Мантия шевелилась, словно разворачивалась обертка вокруг его тела.

Вдруг мантия распахнулась, и из нее вышел мальчик. Лет одиннадцати, не старше. Он неуверенно шагнул вперед и посмотрел на меня пустыми глазами: точь-в-точь такими, какие были у нашей проводницы, когда я упомянула про Болейнов.

— Подойди ко мне, сынок, — велела ему Агарь. Она поцеловала мальчика в щеку и развернула его в сторону двери.

— Гертруда, этого я вынести уже просто не в силах, — хриплым голосом сказала я. — Ведь это просто чудовищно. В конце концов, всему есть предел.

— Слишком поздно, Джоанна. Теперь отсюда уходить нельзя, — прошептала она.

— Невеста Христова, зачем ты пришла сюда? Читать мне проповеди? — раздался низкий, скрипучий голос.

Человек в мантии двинулся к нам. Без сомнения, это и был Оробас. От одного вида этого человека замирало сердце. На голом черепе ни волосинки. Высокий и узкий лоб, нос большой, словно клюв хищной птицы, огромные серые глаза. Даже в неверном свете свечей видно было, что эти глаза смотрели на меня с презрением.

— Женщинам не пристало произносить проповеди, — продолжал он. — Это дело священников и монахов, которым ты служишь. Однако не сомневаюсь, что даже они, увидев сына Агари, наверняка воспылали бы к нему преступным вожделением.

Я подавила желание немедленно уйти.

— Вы ошибаетесь. — Я старалась говорить как можно более убедительно. — Вы ничего не знаете об этих добрых людях. И я никому не служу, кроме Иисуса Христа и Девы Марии.

Оробас улыбнулся, сверкнув безупречно белыми зубами:

— Ну а сегодня ночью ты будешь служить мне.

— Нет! Ни за что!

— О, сколько в ней праведного гнева. Успокойся, невеста Христова. Тебе кажется, что ты что-то такое увидела, но твои жалкие представления рождены в этом узком и темном, в этом крохотном мирке. Их недостаточно, дабы постичь то, что здесь сейчас происходит. Уверяю тебя: это совсем не то, о чем ты только что подумала.

Оробас махнул рукой матери с сыном, приказывая им удалиться, и они покинули помещение.

— Сын Агари сейчас как раз в том возрасте, когда я могу с успехом питаться его силой, только и всего, — сказал он. — В прежние, стародавние времена только такие мальчики, как он, могли заглянуть в чашу с мерцающей жидкостью и прочитать там знамения будущего.

Гертруда подвинулась ко мне поближе.

— А ведь именно за этим — чтобы узнать будущее — мы сюда и пришли, — нетерпеливо вставила она.

Оробас кивнул:

— И вы непременно узнаете его. Время сейчас для этого самое благоприятное. Смиренные служанки Иисуса Христа, девы, постригшиеся в монахини и принявшие обет целомудрия, приветствую вас обеих в храме Артемиды.

Мне показалось, что я ослышалась.

— Но Гертруда никогда не была монахиней, — возразила я.

Оробас направился к каменному гробу.

— Зато вот она была, — сказал он, нежно простерши руки над гробом, что выглядело по меньшей мере странно. — О, девочка моя, возлюбленная моя Этельрея! — Оробас повернулся ко мне. — Она так на тебя не похожа. Но было время, когда она была в точности как ты. Монахиней в Дартфорде.

— Это неправда! — воскликнула я. — Здесь никак не может быть могилы сестры из Дартфорда.

— Почему? — спросил Оробас, поворачивая ко мне свою абсолютно лысую голову.

— Потому что эту усыпальницу возвели римляне, которые ушли отсюда больше тысячи лет назад. А мой монастырь был построен всего двести лет назад.

Он наклонился и погладил пальцами верх надгробия.

— Это не римская могила. Саксонская. Когда саксы захватили Лондон, здесь все еще был амфитеатр и усыпальница тоже. И они ее использовали. Такие, понимаешь, практичные люди были эти саксы. Захоронили в ней семнадцатилетнюю девочку.

— Она саксонская монашка? — удивленно спросила я.

И вдруг вспомнила, что на соседнем холме, когда-то, сотни лет назад, задолго до того, как Эдуард III построил там обитель доминиканцев, и впрямь уже существовал монастырь. От него остался лишь каменный фундамент. Первый женский монастырь в Дартфорде сгорел еще в десятом веке, когда на него напали викинги.

— Орден святой Юлианы, — прошептала я.

— А ты не глупа, — сказал Оробас и отошел к одной из двух колонн, стоявших по обе стороны помещения. — Среди женщин такое встречается редко.

Это оскорбление я пропустила мимо ушей.

— Все равно я не верю. Да, во времена саксов в Дартфорде существовал женский монастырь, это правда, но с чего бы это умершую монахиню повезли оттуда хоронить в Лондон? И погребли в храме, посвященном языческой богине?

Оробас вернулся к надгробию, неся в руках три небольшие урны. Он осторожно поставил их на пол, выстроив в ряд.

И тут в душе моей поднялась волна протеста.

— А если даже вы правы и женщина, что покоится в этой могиле, действительно была при жизни монахиней, как можно осквернять ее останки некромантскими фокусами?

Он вскинул голову: