Нэнси Бильо - Чаша и крест Страница 37

Он вскинул голову:

— Мне не нравится, когда меня называют этим словом. Некроманты — глупцы. Они стригут у детей ногти и используют их, чтобы вызывать духов, надеясь, что те помогут им найти клады. Или при помощи зеркала задают вопросы голове, отрезанной у трупа. Я не имею с ними ничего общего. Обряд, который я собираюсь провести сейчас, очень древний: его исполняли еще десять тысяч лет назад.

Гертруда дернула меня за руку:

— Будь осторожна, Джоанна.

Я отмахнулась от нее и вновь напустилась на прорицателя:

— Значит, слово «некромант» вам не нравится? Ну и как тогда прикажете вас называть? Ах да, вы же присвоили себе имя демона-оракула!

Он в ответ лишь пожал плечами:

— Я назвал себя Оробасом по той же причине, по которой незаконнорожденный итальянец Джулио Медичи, обманным путем ставший Папой Римским, принял имя Климента Седьмого. Да будет вам известно, что в нашем ремесле это очень помогает.

Сначала меня возмутило подобное неуважение к его святейшеству. Но потом я подумала: «Да ведь этот Оробас практически признает, что он шарлатан». И страху перед надвигающимся обрядом сильно поубавилось.

— Отвечу на твой вопрос, — продолжил он. — Я не некромант, а тот, кто вызывает души умерших. Мы можем начинать, только сперва распустите волосы. Обе.

Теперь я не сомневалась, что никаких душ умерших Оробас не вызывает. О, как я была зла на Гертруду, которая заставила меня терпеть этот кощунственный балаган. Мне хотелось только одного: чтобы все это поскорее закончилось. Показывать свои волосы перед этим человеком было очень неприятно, но я скрепя сердце сняла капюшон и распустила косы. Гертруда — тоже. Свеча выхватывала белые прядки в ее черных волосах. Мои же волосы с тех пор, как были коротко обстрижены в монастыре, успели отрасти только до плеч.

Оробас опустил пальцы в первую урну и обвел ими вокруг ближайшей к нам ямки. Вышагивая по усыпальнице, он через каждый шаг кропил жидкостью пол. Я напряглась. Может быть, это и есть источник того гнилостного запаха, который буквально выворачивал мне внутренности?

— Это вода, — чуть слышно шепнула Гертруда.

Я с облегчением кивнула.

Оробас начал речитативом:

— Рожденный небом сын Лаэрта, ты должен совершить еще одно странствие, найти дорогу в царство Аида и грозной Персефоны и задать вопросы слепому прорицателю из Фив…

— Это из «Одиссеи» Гомера, — сказала я.

Оробас выпучил на меня глаза. Он был удивлен моими познаниями не меньше, чем лекарь Гертруды, но, в отличие от доктора Брэнча, мгновенно овладел собой и не стал охать и ахать, а лишь тихо сказал:

— Так, значит, вы девушка образованная, знаете античные легенды и мифы. — После чего поставил первую урну и взял вторую. — Великие философы Древней Греции и Рима понимали, что мертвые всегда рядом с нами. Они разговаривали с ними, как и Одиссей в свое время. Вся беда в том, что большинство мертвых лишено разума. Они почти ничего не видят и не слышат. Но есть и такие — их, правда, немного, — которые много знают о минувшем и о грядущем.

Он снова сделал круг, орошая пол каплями из второй урны. Теперь это была уже не вода, а белая жидкость, похожая на молоко.

— А чтобы получить их знание, надо подвести мертвых как можно ближе к живым, а живых — как можно ближе к мертвым, — продолжал Оробас. — Надеюсь, вы понимаете, насколько это трудная и опасная задача? Но я в совершенстве владею мастерством сего ритуала.

Высокомерие этого человека вызывало у меня отвращение.

— Сестра Элизабет Бартон никогда не прибегала к помощи мертвых, — сказала я.

Оробас прошел второй круг и остановился. Взял следующую, третью урну.

— Твоя первая провидица? Ну, это совсем другое дело. У Элизабет Бартон был природный дар прорицательницы, но она никогда ничему не училась. А потому иной раз делала ошибки в толкованиях, что, как вы понимаете, очень опасно. Так что в конце концов сестра Бартон пострадала из-за своих пророчеств.

— А почему вы ей не помогли? — с негодованием спросила Гертруда.

Он улыбнулся:

— Чтобы тем самым разоблачить себя перед подручными короля? Разве я похож на глупца? С того дня как Элизабет Бартон стала публично осуждать желание короля развестись с Екатериной Арагонской, за ней было установлено наблюдение. Кому, как не вам, должно быть об этом известно, маркиза.

Он снова пошел по кругу, окропляя пол из третьей урны. На этот раз жидкость оказалась темного цвета. Я сразу учуяла запах — это было крепкое сладкое вино.

— Теперь вы обе должны пройти в ту часть усыпальницы, — сказал Оробас, указывая на самую дальнюю ямку.

Гертруда сжала мне руку. Этим жестом она хотела поддержать меня и одновременно предостеречь.

Теперь Оробас взял какой-то большой цилиндрический предмет, накрытый материей, — это точно была не урна — и поставил его с другой стороны ямки. Здесь омерзительный запах чувствовался особенно сильно, но я не понимала почему. Свет далеких свечей не достигал ямки, и в ней было темно.

Быстрым движением прорицатель сорвал материю. Предмет оказался деревянной клеткой. На полу ее неподвижно лежало какое-то небольшое животное. Я была уверена, что оно мертвое. Но вдруг раздалось хлопанье крыльев: оказывается, в клетке была живая птица.

— Что вы делаете? — крикнула я, чувствуя, как колотится мое сердце.

Оробас не ответил, он даже не посмотрел в мою сторону. Открыл дверцу клетки и вынул серую длиннохвостую ласточку. На голову птички был надет колпачок. Почувствовав прикосновение Оробаса, ласточка забила крылом.

Одной рукой он крепко держал пташку так, чтобы она не могла клюнуть его, а другой достал длинный нож.

— Прекратите, — сказала я.

Все мое существо противилось тому, что сейчас должно было произойти, я не хотела быть свидетелем жестокого языческого действа. Гертруда быстро обняла меня обеими руками и крепко прижала к себе.

— Он должен принести жертву, Джоанна, — проговорила она. — Без горячей крови душа мертвого не сможет видеть и говорить.

Оробас вонзил нож глубоко в тельце бедной пташки.

18

Ласточка громко пискнула, но всего лишь один раз, и затихла. Кровь брызнула из бедной пичужки и пролилась во вторую ямку. Только теперь я поняла, что за тяжелый запах стоял здесь: запах крови и плоти приносимых в жертву птиц.

— Нет, нет, нет, нет, — повторяла я, всхлипывая. В груди все горело. Мне казалось, будто это меня потрошат над ямой в древней подземной гробнице. Я пыталась вырваться из объятий Гертруды, но не тут-то было.

Оробас бросил тельце мертвой птички на пол и поднял обе руки. По запястьям его стекали капли крови.

— Я вызываю тебя! — завопил он. — Приди ко мне и свидетельствуй! Приди и да будь кроткой и милостивой к нам. И да не будет тебе покоя до тех пор, пока ты не явишься ко мне!

Несколько секунд он помолчал, после чего вновь прочитал заклинание. А потом еще и еще. Уж не знаю, сколько раз в общей сложности он повторил его. Слушать Оробаса было страшно тяжело: в душе у меня царило полнейшее смятение, а в висках стучало. Гертруда, с трудом дыша, продолжала крепко держать меня.

Вдруг слова словно бы застряли в горле Оробаса, а лицо его обмякло. Колени подогнулись, и медленным, плавным движением он упал на землю. Гертруда бросилась к прорицателю, опустилась перед ним на колени.

— Он мертв? — спросила я.

— Нет, — ответила она, не глядя на меня. — Но это самый опасный момент. Если умершие не являются на зов мага, он сам отправляется к ним.

Медленно текли минуты. Я невольно подумала, что смерть этого странного прорицателя стала бы для нас — а также и для всего остального мира — наилучшим исходом. Но тотчас устыдилась этих мыслей. Каждый человек, будь то мужчина или женщина, заслуживает искупления.

И тут послышался шорох. Оробас приподнялся на одной руке и сел, наклонившись вперед, опустив голову и упершись подбородком в грудь. В пламени свечи видно было, как побледнело его лицо.

— Этельрея… — прошептала Гертруда.

— Зачем меня позвали сюда? — проговорил Оробас. Голос его сильно изменился: он был все еще низким и скрипучим, но звучал как-то приглушенно, и из него начисто исчезли прежние высокомерие и насмешливость. — Кому я понадобилась?

— Мне, Гертруде Кортни.

Оробас поднял голову. Плечи его были опущены, а выражение лица какое-то сонное, вялое. Он отыскал взглядом Гертруду и произнес:

— Вижу тебя. Я уже говорила с тобой однажды. Зачем ты снова призвала меня?

Гертруда жестом велела мне подойти поближе.

— Я привела еще одного человека, — сказала она. — Невесту Христову.

Я стояла не двигаясь. Оробас повернул голову: сначала влево, потом вправо. Тусклые серые глаза его отыскали меня, голова неподвижно застыла.