Жан-Франсуа Паро - Призрак улицы Руаяль Страница 37

Шум возобновился; он уже ближе, ближе… В промежутке между складками ткани появились две темные босые ноги, ступавшие с особой осторожностью. Ноги могли принадлежать только Наганде; значит, индеец тоже решил без помех обыскать комнату. Придет ли ему в голову заглянуть под кровать? Николя вздрогнул, увидев, что пришелец приближается к занятой им позиции. Откинув покрывало, незваный гость принялся копаться в постельном белье и даже приподнял матрас: Николя увидел просвет между досками кровати. Потом индеец довольно долго ходил по комнате, но, наконец, удалился. Николя дождался, когда все посторонние звуки стихли. Гален запирал Наганду; но он забыл, что тот уже убегал через слуховое окно на крыше, и ничто не мешало ему вновь совершить побег. А любая незапертая дверь или плохо прикрытое окно позволяли ему проникнуть обратно в дом. Что он мог искать, если не знаменитый талисман, таинственную штучку, висевшую у него на шее вместе с обсидиановыми бусами, шарик от которых оказался в руке убитой Элоди?

Николя все еще надеялся, что его поиски принесут хоть какие-нибудь результаты, пусть даже ему приходится идти по стопам Наганды. Призвав на помощь все приобретенные им навыки ремесла, он убедил себя, что будет искать лучше, чем индеец, и непременно найдет. И ему повезло: проведя рукой по дну ящика комода, он нащупал приклеенную с помощью облатки бумажку, и осторожно отлепил ее от дна. Это была обычная расписка.

№ 8

Получено в залог за подлежащую возмещению сумму в размере восемнадцати ливров пяти су и шести денье.

Срок истекает через месяц. Тридцать первое мая 1770 года.

Подписано: Робийяр, старьевщик, улица Фобур-дю-Тампль.

Кто этот человек, ссужающий деньга под залог? Ростовщик? А может, это сестры Гален, пытаясь найти дополнительный источник средств, решили заняться ростовщичеством? Но значительно больше, чем содержание записки, Николя поразила ее дата. В ночь с 30 на 31 мая случилась катастрофа на площади Людовика XV. Обнаруженная расписка позволяла выстроить ряд новых гипотез. Он переписал ее содержание, а затем приклеил на место, ко дну ящика комода, предварительно смочив восковой шарик слюной. В глубине шкафа он нашел пару женских туфель, заляпанных грязью с приклеившейся к ней соломенной крошкой и с черными пятнами от угля или головешек на подошвах. Кому из сестер принадлежали эти туфли? Старшей Шарлотте или младшей Камилле? Без видимых причин вспомнив о муравьях, он нагнулся и вытащил из-под кровати длинную узкую полосу льняной ткани с грязными желтоватыми потеками, облепленными черными насекомыми. Когда он поднес тряпку к носу, его едва не стошнило от резкого запаха свернувшегося молока. Почему сестры хранили эту грязную тряпку? Смутная мысль завертелась у него в голове, но ее еще предстояло обдумать. Вернув тряпку на прежнее место, он вышел из комнаты.

Мьетта еще спала, и когда он вошел к ней, она даже не шелохнулась. Пройдя в комнату Элоди, он подошел к окну и стал смотреть на улицу Сент-Оноре, заполненную одетыми по-воскресному парижанами. Вскоре он увидел семейство Гален, в полном составе возвращавшееся домой. Среди залитой солнцем пестрой толпы траур их казался неуместным, однако в среде торговой буржуазии правила ношения одежды и украшений соблюдались строго; для каждого события существовал свой протокол. Точное знание правил, когда следует надевать чепчик из черной кисеи, а когда темную газовую косынку, являлось признаком хорошего воспитания. Тут он почему-то вспомнил, что король носил траурный костюм фиолетового цвета, а королева — белого. И отметил, что пребывавшие в смятении Галены, не получив тело из Мертвецкой, не стали останавливать часы в доме, не накрыли черным мебель и не окутали черным газом зеркала.

Вскоре раздались шаркающие шаги кухарки, направлявшейся на свой пост возле постели служанки. Посчитав себя свободным от дежурства, он выскользнул из комнаты и отправился допрашивать самого младшего члена семьи Гален. Подойдя к комнате Женевьевы, он услышал, как девочка, противореча траурному настрою взрослых, напевала что-то веселое. Маленькая Женевьева встретила его гримаской, сделавшей ее чрезвычайно похожей на отца. Сидя на маленькой детской табуреточке, она старательно накручивала на палец кудрявую прядь.

— Здравствуйте, мадемуазель, — произнес Николя.

— Я не мадемуазель. Это Элоди была мадемуазель. Я Женевьева. А ты?

— Николя. Говорят, вы больны?

— Да. Но не так, как Мьетта.

— Вы любите Мьетту?

— Да, только она слишком много плачет. Я не люблю Элоди.

— Свою кузину? А почему?

— Она никогда не хочет играть со мной. Мьетта очень больна. Я думаю, что это из-за чудовища.

— Чудовища?

Она подбежала к Николя и схватила его за руку.

— Того самого, который утащил ее на праздник.

— Откуда вы знаете? Вы же были больны и лежали в кровати.

— Нет, нет! Я встала, легла под дверью и все слышала. Я все знаю! Всегда все знаю. Я видела, как Мьетта ушла с чудовищем с белым лицом. На нем была огромная черная шляпа, а потом другие…

— Что за другие?

— Те же самые.

— Вы хотите сказать, что они ушли, а потом вернулись?

В раздражении девочка принялась дубасить его своими маленькими кулачками.

— Нет, нет, ты ничего не понимаешь…

На пороге возникла мадам Гален.

— Что вы делаете в комнате моей дочери, сударь? — сухо спросила она. — Вам мало было навязать нам свое присутствие, вы еще и ребенка хотите замучить!

— Я никого не мучаю, сударыня. Я разговаривал с вашей дочерью, и рано или поздно, я эту беседу продолжу, как бы вы ни противились.

Не обращая внимания на перепалку взрослых, Женевьева, плотно сжав губы и устремив взор в никуда, принялась прыгать то на одной, то на другой ноге, при этом что-то напевая без слов.

Николя пристально смотрел на госпожу Гален; он чувствовал, что тайна этой женщины каким-то образом связана с убийством племянницы Галена. Несмотря на очевидную молодость, красота ее начала увядать, а с лица не сходило тревожное выражение. Откуда взялась тень, омрачавшая ее лицо? Печаль от не оправдавшего надежды брака, страдания деликатной души, не сумевшей перебороть неуважение к мужу? Из каких нитей соткан ее сильный характер, проявившийся как в защите своего ребенка, так и в упорном нежелании отвечать на вопросы — несмотря на риск навлечь на себя самые серьезные подозрения.

— Сударыня, помните, вам нечего меня бояться; я могу все выслушать, все понять и помочь вам. Ради всего святого, говорите. Если вам что-то известно, защитите себя и расскажите мне, как вы провели время вечером накануне катастрофы. Иначе ваше молчание будет расценено как ложь и попытка сокрытия истины.

Она пристально уставилась на него, и он ощутил, как ее ненавидящий взор обжигает ему кожу. Неожиданно она открыла рот, и ему показалось, что она сейчас заговорит. На щеках ее вспыхнул яркий румянец, она поднесла ладони к покрасневшему лицу, и оно снова приняло жесткое выражение. Он почувствовал, что готовность снять защиту и уступить его просьбе прошла: госпожа Гален быстро спохватилась и вновь закрылась в невидимой крепости. Судорожно прижав к себе дочь, она отступила, испепелив Николя исполненным ненависти взглядом.

Встретив в коридоре Шарля Галена, Николя подумал, что тот, скорее всего, слышал их разговор, но не пожелал вмешаться, И решил по горячим следам узнать имя семейного нотариуса. Гален замигал, замотал головой и не произнес ни слова. Но комиссар настаивал, и в конце концов меховщик сообщил, что это мэтр Жам с улицы Сен-Мартен, той, что неподалеку от улицы Урс. В этот момент появился Семакгюс с корзинкой в руках и с Сирюсом на поводке; пес выглядел помолодевшим и вилял хвостом, радуясь неожиданной прогулке.

— Кого я вижу! — воскликнул Николя, в то время как Шарль Гален, воспользовавшись заминкой, улизнул. — Да вы нагружены, словно мул!

— Вот, делаешь друзьям добро, а они тебя же и обзывают! По дороге сюда я завернул в ресторацию Алигр. Но идемте же…

В комнатке Николя корабельный хирург продемонстрировал принесенные им сокровища: каплуна, зажаренного в соли крупного помола, языки из Вьерзона, бутылку бургундского. Дополняли пир хлеб и миндальное печенье. Друзья без всякого смущения расположились за туалетным столиком. Хирург попытался снова привлечь внимание Николя к нежелательным последствиям, которые может повлечь за собой официальное признание сверхъестественного характера наблюдавшихся явлений.

— Какого черта, — заключил он, — мы же не в дебрях Африки, не в наших заморских факториях, чтобы верить в чудеса.

Желая рассмешить Николя, помрачневшего от его речей, Семакгюс рассказал про последнее «чудо», случившееся в Париже десять лет назад. Во время одной из процессий в предместье Сент-Антуан народ вообразил, что гипсовая статуя Святой Девы, стоявшая в нише одного из домов, повернула голову, дабы приветствовать своего божественного сына, чье изображение проносили мимо. На следующий день не меньше пятидесяти тысяч человек захотели поставить свечу к подножию статуи. Народ запрудил всю улицу, и полиция не знала, как заставить всех разойтись.