Стивен Сейлор - Орудие Немезиды Страница 38

— Вы хотите сказать, что вам нечего мне показать? — Терпение Красса наконец лопнуло! Он взорвался: — Вы, Гелина и Муммий… да, это был дрянной день, Гордиан, а завтрашний будет и того хуже. Я думаю, что вы теперь можете идти.

Я поднялся и хотел было повернуться к двери, но остановился.

— Если позволите злоупотребить вашим терпением еще на один момент, Марк Красс. Я вижу, что вы заняты просмотром документов Луция Лициния.

— Да!

— Я хотел бы знать, не попалось ли вам чего-нибудь… необычного?

— Что вы имеете в виду?

— Я не уверен… Порой записи человека открывают неожиданные вещи. Среди всех этих документов может оказаться что-то такое, что может иметь отношение к моей работе.

— Не могу себе представить, каким образом. Надо сказать, Луций обычно делал безупречно точные записи. Приезжая сюда весной, я просмотрел его счета и нашел все в безукоризненном порядке. Но теперь все это — сплошная загадка.

— Что именно?

— Расходы занесены без объяснений. Имеются противоречивые документы о том, как и для чего использовали «Фурию». Еще более странным мне показалось то, что некоторые документы, по-видимому, вообще исчезли. Сначала я подумал, что смогу восстановить их сам, но теперь понял, что это невозможно. Я привез бы и свои записи из Рима, если бы знал о состоянии дел, но я и понятия не имел о том, что в делах Луция такой хаос.

— И вы не обнаружили ничего подозрительного?

— Подозрительного — в каком смысле? — насмешливо взглянул на меня Красс. — Для вас все сводится к убийству. А мне кажется все было предельно просто. Мой старый секретарь Зенон так перепутал все документы, что Луций решил устроить ему порку, после чего эта горячая голова, юный конюх Александрос, взорвался своим фракийским гневом и убил хозяина, а потом оба раба скрылись в ночной тьме, и Челюсти Гадеса поглотили их. Смотрите, Гордиан, я же делаю за вас вашу работу. Ну а теперь можете отправляться в постель.

По тону Красса было ясно, что он хочет, чтобы последнее слово осталось за ним. Смутное предчувствие, не покидавшее меня все то время, пока я снова и снова слушал Красса, усилилось.

Повернувшись, я подошел к небольшой скульптуре Геркулеса с накинутой на голову львиной шкурой вместо капюшона.

— Марк Красс, днем в этой комнате оставался стражник?

— Нет, конечно. Мои телохранители всюду сопровождают меня, в комнате никто не остается. Кроме меня и вас никому не разрешено входить сюда.

— Но кто-то в нее мог войти?

— Наверное, да. А почему вы об этом спрашиваете?

— Марк Красс, говорили вы кому-нибудь о следах крови на этой фигуре?

— Нет, не говорил даже Морфею, — устало ответил он, — с ним мне давно пора встретиться.

— И все же в доме кто-то еще знал об этом. Потому что после нашего последнего разговора этот кто-то тщательно поработал и удалил с львиной гривы засохшую кровь.

— Что?

— Взгляните сами. Вчера вечером здесь были явные следы крови, но после этого их намеренно и очень тщательно соскоблили. Видны даже свежие царапины на металле.

— Ну и что? — поджал губы Красс.

— В комнате нет следов уборки. На книжных полках лежит пыль, свитки на столе и даже на полу… Мало вероятно, чтобы, убирая комнату, раб занялся таким тщательным наведением чистоты только на этом конкретном предмете, и притом тогда, когда во всем доме столько дел в связи с подготовкой к похоронам. Кроме того, любой из обслуживающих этот дом рабов знает, как нужно чистить статуи, не царапая металл. Нет, я думаю, что это наспех сделал кто-то, не знавший о том, что кровь уже замечена, надеясь помешать нам ее обнаружить. Этим «кем-то» был не Александрос и, разумеется, не Зенон. Из чего следует, что убийца Луция Лициния или некто, знающий что-то об убийстве, находится среди нас и активно ликвидирует следы.

— Возможно, — допустил Красс, в тусклом голосе которого прозвучала нотка сопротивления. — Становится холодно, — пожаловался он, снимая хламиду со статуи кентавра и кутая в нее плечи.

— Марк Красс, я думаю, что было бы неплохо, чтобы в этой комнате постоянно находился стражник — мы должны быть уверены в том, что без нашего ведома отсюда ничего не унесут и ничего не переставят.

— Если вам угодно. Ну, что еще?

— Больше ничего, Марк Красс, — спокойно ответил я, выходя из комнаты с почтительным поклоном.

Глава шестнадцатая

Утром следующего дня я рассказал моему сыну о полуночном разговоре с Крассом. Экон спросил меня, пустив в ход свою азбуку жестов: «Почему такой великий человек должен так доверять простому сыщику?»

— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил я.

Экон распрямил плечи и изобразил бороду на своем лице.

— Конечно, Марк Муммий — его старый друг и доверенное лицо, но в данный момент они настроены враждебно друг к другу.

Экон задрал нос и отбросил пряди волос со лба.

— Да, есть еще Фауст Фабий, но Красс не позволит себе проявить слабость в присутствии патриция, да еще патриция находящегося у него в подчинении.

Экон соединил руки обручем перед собой и надул щеки. Я покачал головой.

— Сергий Ората? Еще менее вероятно, чтобы Красс показал свою слабость деловому компаньону. Остается философ, но у Красса нет почтения к философии, а Дионисия вообще ни в грош не ставит. Он сейчас переживает большой кризис, полон сомнений. Сомнения не оставляют его ни на час, ни на минуту, и не только в отношении его решения выступить против Спартака. Я думаю, что он также колеблется в своем решении уничтожить рабов Гелины. Этот человек привык к абсолютному контролю над самим собой, к четким решениям с учетом ощутимых прибылей и потерь. Прошлое хватает его за пятки. Смерть тех, кого он любил больше всего на свете. Теперь он стоит на пороге неопределенного будущего. Рискованная игра, но она стоит свеч, так как, если ему будет сопутствовать успех, он сможет наконец стать самым могущественным в Риме, тогда никакое могущество на земле уже не будет угрожать Лициниям. Почему бы не рассказать все Гордиану — сыщику, которого никто не стесняется. Врачи и сыщики умеют держать рот на замке, ведь от этого зависит их кошелек, а иногда и жизнь.

Экон окатил меня водой.

— Перестань! Во мне есть кое-что такое, что заставляет других раскрывать мне свои сердца.

Я сказал это в шутку, но это была правда. Есть люди, которым другие в совершенно естественном порыве раскрывают свои самые сокровенные тайны. С годами я все больше становился похож на моего отца. Свою мать я едва помню, но если отец говорил правду о ее красоте, то, надо сознаться, на моей внешности это не отразилось.

Кроме того это лицо чертовски нуждается в бритве если я хочу иметь приличный вид на похоронах Луция Лициния.

— Сходи-ка, Экон. Наверняка среди девяноста девяти рабов Гелины найдется хоть один хороший цирюльник. Побриться не мешает и тебе. — Я сказал это лишь для того, чтобы повеселить его, но, взглянув на его улыбавшееся лицо, освещенное утренним светом, действительно увидел слабую тень на его подбородке. — Еще вчера ты был ребенком, — прошептал я.

На свете нет ничего столь оживленного, как римский дом в день похорон. Вилла была полна гостей, заполнивших атриум и все коридоры. Одни освежались после утреннего путешествия верхом из достаточно далеких мест, например из Капуи или с обратной стороны Везувия. Другие приплыли на лодках через залив из Суррента, Стабий и Помпей. После омовения я стоял на террасе бань и смотрел вниз, на эллинг. Короткий причал был слишком мал, чтобы принять всех прибывавших.

На балконе ко мне присоединился завернувшийся в огромное полотенце Метробий.

— Как видно, Луций Лициний пользовался большой популярностью, — заметил я.

— Не думайте, что все они приехали только для того, чтобы увидеть, как бедняга Луций превратится в облако дыма. — Метробий фыркнул. — Вся эта отдыхающая на побережье залива знать находится здесь по совершенно иной причине. Им хочется показать себя. Мне пришлось буквально проталкиваться через толпу в коридорах, чтобы добраться сюда. А через атриум я вообще едва прорвался. Столько черных одежд в одном месте я не видел со дня смерти Суллы в Путеолах. Правда, я заметил, что большинство по возможности обходит тело. — Он тихо рассмеялся. — И уже раздаются всякие шутки.

— Шутки?

— Вы же знаете, как это бывает — кто-то подходит к гробу, пристально смотрит на рот умершего, горестно вздыхает, а потом произносит: «Представьте себе, монета еще на месте, а ведь в доме Красс!» Только не вздумайте говорить об этом Крассу, — быстро добавил он. — По меньшей мере не говорите ему, что услышали это от меня. — Он отошел, сухо улыбнувшись. Видно забыл, что говорил мне то же самое накануне.

Я смотрел с балкона, недоумевая, как мне удастся выяснить, что было брошено с причала, когда там теперь все забито лодками. Многие гребцы оставались в них или же толпились около эллинга, ожидая возвращения своих хозяев.