Евгений Сухов - Волчья каторга Страница 39

— А то! — ответил старый конюх. — Как пить дать — самый что ни на есть настоящий помещик.

— А как вы это определили? По каким признакам?

— Ну, во-первых, одет он был в дорожное дорогое платье, которое обыкновенно и надевают в дорогу дворяне-помещики, — как малому дитяти начал пояснять Никифор Асклипиодотович. — А во-вторых, повадки у него были сугубо помещичьи…

— А что за повадки такие? — спросил Воловцов.

— А такие, каковые, в точности, и имеют все настоящие помещики, — пояснил Селищев.

«Что ж, — подумалось Ивану Федоровичу, — коли и этот старый конюх утверждает, что убийца платьем и повадками похож на помещика, стало быть, и правда похож. Какая-никакая, а отличительная черта убийцы теперь все же имеется…»

— А провожала, стало быть, этого «настоящего помещика» младшая Малышева? — задал новый вопрос судебный следователь.

— Она, — подтвердил Селищев.

— А вы не путаете? — посмотрел на него Иван Федорович. — Может, это Глафира его провожала, а не Кира?

— Вот! — почти зло посмотрел на Фому неверующего Никифор Асклипиодотович. — И ты туда же. Да как же можно перепутать бабу с молодкой?! Глафира — округлая, с бабьими формами, мужчину не единожды, стало быть, познавшая. А Кира — девица. Ноги ставит, как девственница, и формами еще угластая вся, как подросток. Как же их можно спутать, мил-человек?

Аргументы, конечно, были весомыми. Но, на всякий случай, Воловцов решил проверить, насколько хорошо видит старый конюх. Девяносто три года — хоть Селищев и хорохорится — не шутка.

Разговор их происходил в той же чайной купца Суходаева, у которого служил бессмертный Никифор Асклипиодотович Селищев и где с полчаса назад судебный следователь по наиважнейшим делам Иван Федорович Воловцов беседовал с купцами Комолым и Леонтьевым. Иван Федорович замолчал, пристально всматриваясь в окно меблированной комнаты, где последний раз остановился по приезде в город Дмитров и был убит коммивояжер Григорий Иванович Стасько.

— Еще вопросы будут, мил-человек? — спросил Селищев, первым нарушив молчание.

— Да, — ответил Воловцов. — Я вот что-то не пойму, Никифор Аск-ли-пи-о-до-то-вич, вон на том окне, — он вытянул руку и указал на разглядываемое до того окно, — герань луговая или лесная произрастает?

— Ни то и ни другое, — мельком глянув на цветок за окном и покосившись на судебного следователя, произнес Селищев. — Это герань красная, а вернее, одна из разновидностей герани. — И довольно ядовито добавил: — Сей цветок по латыни пеларгониумом называется, господин хороший.

Познания деда были воистину неисчерпаемы и многообразны. Но, главное, он видел, как ястреб или сокол, охотящийся, паря высоко в небе, на полевую мышь. То есть зрение Никифора Асклипиодотовича не оставляло желать лучшего. К тому же Селищев понял, почему Воловцов задал такой вопрос, и, снова прищурившись, ехидно заметил:

— Зрение мое изволили проверять, господин хороший? Так мое зрение супротив твоего много острее будет! Кира, а не Глафира или какая иная деваха, провожать этого помещика выходила. А еще — печальна она была шибко. Будто суженого своего на войну провожала…

Иван Федорович несколько недоуменно посмотрел на старого конюха. Вот и этот говорит, что между ними — Кирой и человеком, убившим коммивояжера Стасько, — имеются отношения интимного свойства. Ведь почти то же самое говорила вдова героя взятия Шипки старушенция Мигунова. Интересно будет побеседовать с этой Кирой Малышевой. Только вот когда она и убийца могли сойтись, чтобы у них завязались столь теплые отношения? Ведь этот «помещик» приехал и остановился у Малышевых накануне убийства, в один день с коммивояжером Стасько…

Стоп!

Убийца заселился в меблированных комнатах одновременно со Стасько. А не в одном ли поезде они ехали из Москвы? Если так, получается, «помещик» следил за коммивояжером? Это уже теплее…

Еще теплее судебный следователь Воловцов прощался со стариком Селищевым. Он крепко и радушно пожал сухую старикову руку и извиняющимся тоном произнес:

— Вы мне очень помогли, Никифор Аск-ли-пи-о-до-то-вич. Ну, а если что не так — не серчайте. Работа у меня такая, все проверять… А потом молод я, горяч!

Выговаривать отчество старика Селищева Ивану Федоровичу по-прежнему давалось с трудом. А интересно, как звали деда старика Никифора, того самого, что прожил сто четырнадцать лет? Верно, Крискентианом или даже Павсикакием каким-нибудь. Оные занятные имена тоже ведь в святцах имеются… Но спрашивать об этом у старика не стал.

— Хе-хе… Понятие имею, — ответил старик Селищев.

Пацаненок Семка нашелся сам. Он вырос перед Иваном Федоровичем будто из-под земли, с любопытством уставился на судебного следователя и обиженно произнес:

— Говорят, вы тут всем допрос устраиваете. А пошто же меня стороной обходите? Ведь я — главный и наиважнейший свидетель. Это ведь я первый догадался через дворовое окошко в его комнату глянуть. И первый увидел, что господин постоялец мертвый под этажеркой валяется…

— Лежит, — строго поправил Семку Воловцов. — О покойниках нельзя отзываться неуважительно, да еще умерших не своей смертью. Валяются только пьяные под заборами… — добавил он наставительным тоном. — Понял?

— Понял, дяденька, — кивнул белобрысой головой Семка.

— Я не дяденька, а господин судебный следователь Воловцов, — снова поправил мальца Иван Федорович, напустив на себя еще большую строгость. — Что же касается разговора с тобой, то я оставил его напоследок, поскольку самые важные допросы снимаются неспешно и в последнюю очередь…

— Так, это, мне уйти покуда, что ли? — уже робко спросил Семка.

— Оставайся, коли пришел, — сказал Воловцов. — Сейчас я с тебя допрос снимать буду…

Иван Федорович нашел взглядом лавку и кивком пригласил Семку с собой. Тот покорно пошел за судебным следователем и, подождав, пока он не сядет первым, тоже присел на лавку.

— Итак, ваше полное имя, отчество, фамилия, — официальным тоном начал Воловцов.

— Так, это… Семен Евграфов Кашин меня зовут, — последовал ответ.

— Где вы проживаете, Семен Евграфович?

— Здесь недалеко, на Сергиевской улице, в доме купца Новоселова.

— Что вы, Семен Евграфович, можете рассказать о событиях, случившихся семнадцатого и восемнадцатого сентября сего года в меблированных комнатах Глафиры Малышевой, где вы служите? Кстати, — Воловцов сделал голос попроще, — каков ваш оклад жалованья, господин Кашин?

— Так, это, семьдесят копеек, — ответил пацаненок.

— В день? — хотел было удивиться Иван Федорович, но удивления не случилось.

— Ха, в день, — едко усмехнулся Семка, — в неде-е-елю!

— Итак, когда заселился в меблированные комнаты господин Стасько?

— Днем, сразу по приезду московского поезда.

— А тот высокий и крепкий господин в дорожном костюме, похожий на помещика?

— Да, прям следом, — не раздумывая, ответил Семка. — Тоже, верно, с московского поезда слез…

— Значит, ты был на службе, когда эти господа вселялись? — уточнил Иван Федорович.

— Я всегда на службе, — вздохнул Семка и добавил, словно взрослый: — С шести утра и, почитай, до самой полуночи…

Воловцов черкнул что-то в памятной книжке и снова поднял взгляд на пацана:

— У этого господина в дорожном костюме имелись какие-нибудь вещи с собой?

— Нет, — малость подумав, ответил Семка. — Никаких вещей у него с собою не было.

— Поня-атно, — протянул Воловцов. — А заселили его во второй нумер?

— Да.

— Кто его заселял?

— Так это, Кирка заселяла, — ответил Семка.

— А где была Глафира? — последовал новый вопрос Воловцова.

— На кухне…

— И приезда этого господина без вещей она не видела? — не сразу спросил Иван Федорович.

— Нет, — уверенно ответил пацан.

— А скажи, Семен Евграфович, — уже без напускной строгости, но, напротив, с доверительными нотками спросил судебный следователь, — как Кира Малышева заселяла этого постояльца.

— Так, это, как обычно, — не понял, что от него ждут, Семка.

— То есть, они были не знакомы, тот мужчина в дорожном костюме и Кира? — спросил Воловцов.

— Нет, — твердо ответил Семка. — Этого господина никто у нас никогда не видел.

— А может так быть, что они только вид подавали, будто бы не знают друг друга, как ты думаешь? — совсем доверительно обратился Иван Федорович к Семке.

Польщенный таким уважительным с ним обхождением и последовавшим к нему обращением за советом, Семка задумался. Нет, кажись, друг друга они не знали. Но что-то такое между ними все-таки было. Кира как-то странно себя с ним вела, робко, что ли. Это на нее было не похоже, поскольку постояльцы случались разные, могли и нагличать, так Кира спуску никому не давала и наглецов ни чуточки не боялась. Однажды, в прошлом годе, один приезжий вернулся из трактира пьяный и приставать к Кире начал, деньги какие-то сулил, чтобы она, значит, с ним ласковой была и ублажила его перед сном. Так и сказал ей с улыбочкой: «Может, ублажишь гостя, а я за ценой не постою…» И деньги стал ей совать. Так она деньги эти выхватила и прямо в харю тому мужику швырнула. Он зарычал было на нее, но постояльцы, которые останавливаются в меблирашках не в первый раз, знают, что кричать на Киру совсем не следует. Боком это может выйти и себе дороже. Когда тот пьяный мужик рыкать на нее стал и обзываться всякими непотребными словами, она такое ему ответила, что у мужика рот сразу захлопнулся, и он затих. А еще через пару минут в нумер к себе ушел и захрапел так, что на весь коридор слышно было. И утречком раненько проснулся, манатки собрал и съехал тихонечко, только его и видывали…