Тереза Бреслин - Печать Медичи Страница 4

Прежде всего я сказал им, что я сирота и вырос в крестьянском доме в горах, очень далеко отсюда. Это было так давно, что я не помню даже названия родной деревушки. Когда мои родители умерли, землю отобрал дядя, злой и жестокий человек, который заставлял меня батрачить на него совершенно бесплатно.

— А гора, у которой находилась твоя деревушка, зимой покрывалась снегом или нет? — с интересом спросила более разговорчивая из двойняшек.

Ее звали Россана. Как и ее сестра, она была очень хорошенькая.

— Вроде бы покрывалась, — ответил я.

Россана кивнула.

— Из моего окна хорошо видна эта гора. Она очень высокая.

— Мама говорит, что она такая высокая, потому что на ней живут ангелы, а они хотят быть ближе к небесам. Но там, наверное, очень холодно. Когда ты там жил, Маттео, там было холодно? А ангелов ты видел? А на небесах тоже холодно, да?

Ее сестра Элизабетта поежилась:

— Терпеть не могу холод! Когда отправлюсь на небеса, пожалуй, захвачу с собой одеяло.

— Замолчи, Элизабетта! — прикрикнула на нее мать. Она подняла с пола младшенького Дарио, который чуть не заснул с пальцем во рту, и усадила его к себе на колени. Малыш прижался к ней, и она погладила его по головке. — Замолчи и ты, Россана! Пусть Маттео продолжит свой рассказ.

Мне-то самому девчоночья болтовня была на руку. Она давала время сочинить очередную ложь.

— Зимой там было очень холодно, — подхватил я ниточку, подброшенную мне Россаной. — И постоянно хотелось есть. Одежда у меня была очень худая, и жил я в сарае, который совсем не отапливался. Поэтому год или два назад я дождался весны и убежал оттуда.

— Представляю, сколько приключений у тебя было! — с жаром воскликнул Паоло.

— Да, — сказал я. — Но о них я расскажу в другой раз.

— О, как бы я хотел путешествовать! — мечтательно сказал Паоло.

Его отец рассмеялся:

— И спать под забором? Тебя ведь по утрам из теплой постельки не вытащишь!

Я увидел по их глазам, что они жаждут услышать захватывающую историю, и забыл об осторожности. Жителям тихих, заброшенных селений всегда интересно все, что хоть как-то разнообразит их монотонную жизнь. Бродячие торговцы и разносчики хорошо знают, как ждут их покупатели новостей, причем любых. Каким бы заурядным ни было событие, но люди просто жаждут новых и новых историй. А те из торговцев, кто добавляет к своим товарам изрядную долю слухов, имеют гораздо более высокую прибыль, чем те, кто этого не делает. Хорошего рассказчика часто кормят и устраивают на ночлег в постоялых дворах или замках, не беря за это никакой платы. Мне доводилось видеть дам, которые за длинный рассказ покупали у разносчиков столько лент и мотков ниток для вышивания, сколько им за всю жизнь не понадобится.

Поэтому, всячески избегая любого упоминания о кочующих людях или таборах, я не мог устоять перед возможностью поведать о тех местах, в которых мне довелось побывать. И я рассказал об этом. В Венеции — городе, в котором улицы залиты водой, я видел, как гондолы под парусами скользят по лагуне. Я бродил меж корабельных доков и видел, как с судов выносят рулоны шелковой материи и мешки со специями из Китая и Аравии, а также корзины с необычными фруктами и удивительными пряностями из Нового Света. На центральных площадях больших городов я нередко бывал свидетелем казней или карнавалов. В Ферраре я побывал в домах богатых людей. Какую роскошь я там видел, какую мебель! Сундуки из золотого дуба и кедра, столы, покрытые камчатными скатертями с золотой вышивкой, красочные фрески и картины на стенах, бронзовые и мраморные статуи, атласные разноцветные подушки. А как эти господа были одеты! Блеск их одеяний просто слепил глаза.

Девочки дель Орте умоляли меня подробнее описывать одежду и украшения, и я понимал почему. В крепости Перела, в которой жила эта семья, мебель стояла самая простая.

Лишь в главном зале на стене висел ковер, остальные же стены были просто грубо заштукатурены. Платья у девочек, сшитые из дешевых тканей, вовсе не соответствовали последней моде. Поэтому и сестры, и их матушка были рады выведать у меня все, что мне известно о модных фасонах одежды, обуви и причесок.

Я рассказал им о том, что в начале этого года видел в Ферраре, на одном из празднеств, посвященных бракосочетанию Лукреции Борджа и Альфонсо д'Эсте. На улицах построили помосты для зрителей, чтобы простой люд мог наблюдать шествующих по улицам священнослужителей, знатных вельмож и их приближенных. Платья и камзолы знатных дам и господ были из набивного шелка, бархатные плащи оторочены мехом горностая, пальцы в благоухающих изысканными ароматами перчатках унизаны тяжелыми кольцами. Дамские пальчики перебирали надушенные мускусом четки. Рубины, изумруды и жемчуга украшали шеи и прически знатных дам.

Лукреция Борджа приказала отдать одно из своих златотканых платьев с длинным испанским шлейфом своему шуту.

В этом наряде он ходил по улицам вслед за процессией и передразнивал знатных господ. В одной руке у него был веер, а в другой — длинный посох, выкрашенный в красный цвет и увешанный колокольчиками. На площади этот шут сунул свою палку под нос самому кардиналу Ипполиту и потряс ею так, чтобы колокольчики громко зазвенели. Он не отставал от кардинала, пока тот не достал из кошелька монету и не кинул ему.

Затем, к удовольствию всей толпы, шут принялся дурачиться перед самым входом в собор, задирая юбки и прихорашиваясь, как кокетка. А Лукреция Борджа, хорошо известная своим грубоватым чувством юмора, весело смеялась и аплодировала ему.

Мои слушатели в Переле подвинулись ко мне ближе, чтобы ничего не пропустить: всем хотелось услышать о самой скандально знаменитой женщине во всей Европе.

— Она и в самом деле такая светловолосая и белолицая, как о ней говорят? — спросила меня донна Фортуната.

— Да, у нее очень светлые и длинные волосы, — ответил я, — и, когда она движется, свет играет на них, как солнечный луч на воде. В таверне я слышал от одного человека, жена которого работала служанкой во дворце, что горничным Лукреции требуется два дня, чтобы вымыть, высушить и расчесать ее волосы. Чтобы волосы блестели, как золото, в них втирают особый бальзам из шафрана и мирта. А для того, чтобы сохранить белизну лица, она использует крем, приготовленный из свежего молока и смеси шести взбитых яичных белков, причем непременно самых свежих, шести измельченных бутонов лилий и шести голубиных сердечек. Сердечек белых голубей, разумеется. И раз в месяц она обязательно втирает этот крем в кожу.

— А как она выглядит? Как злючка? — спросила Россана.

— Она выглядит… — Я помолчал немного, пытаясь вспомнить, каким было мое настоящее впечатление о Лукреции Борджа, потому что в этом случае правда нисколько не помешала бы моей выдуманной истории, и продолжал: — Она показалась мне очень молодой и… — Тут я посмотрел на глядевшую на меня во все глаза Россану, на ее приоткрытые губы, блестящие глазки, рассыпавшиеся по плечам волосы, и закончил словами, в которых не было ни капельки лжи: — И почти такой же красивой, как ты.

Все расхохотались, а я в смущении поднял на них глаза.

— Если ты решил ухаживать за моей дочкой, Маттео, то полагается сначала спросить разрешения у меня! — с притворной суровостью произнес капитан дель Орте.

Россана порозовела от смущения.

— Элизабетта тоже очень красивая, — торопливо сказал я, надеясь затушевать неловкость, но при этом нисколько не погрешив против совести, ибо это тоже было правдой.

Взрослые снова расхохотались.

— Теперь Маттео пытается сразить обеих девчонок одним комплиментом! — воскликнул Грациано.

Снова взрыв смеха.

— Экономия, заслуживающая похвал самого Фелипе! — добавил маэстро.

Я покраснел как рак и не знал, что делать. Ведь я сказал, что Россана и Элизабетта красивы, лишь потому, что они и в самом деле были очень красивы. Но поскольку смех и комментарии со всех сторон не умолкали, я понял, хотя и слишком поздно, что своим замечанием нарушил установленный этикет. Я не знал, куда деваться от стыда.

Девочки хихикали, прижавшись друг к другу.

Наконец Паоло, имевший на них больше влияния, чем родители, утихомирил сестер.

— Хватит! — прикрикнул он. — Пусть Маттео продолжит рассказ!

— Говорят, что Лукреция Борджа знает множество языков, — сказала донна Фортуната, подбадривая меня. — И что у нее такой острый ум, что она может перехитрить многих мужчин.

— Это так, но она использует ум для интриг и всяческих коварных планов, рассчитанных на уничтожение других! — пробормотал Фелипе.

Внезапно в комнате воцарилась полная тишина.

Мы зашли на опасную территорию. Я вдруг вспомнил о настоящей причине своего пребывания в Ферраре и понял, что мне надо перевести свое повествование в более безопасное русло.