Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант Страница 41

– Как «не деньги», а что? – не понял Илья Никифорович, хотя в душу его уже вползало холодной змеею сомнение.

– «Кукла», – произнес человек, представившийся чиновником особых поручений. – Вы знаете, что это такое?

– Н-нет, – ответил Феоктистов, хотя, что такое «кукла», он примерно представлял.

– «Кукла» – это уркаганский термин, – пояснил полковник. – Когда мошенник хочет обмануть простофилю, то изготавливается такая пачка денег, где настоящими деньгами является только первая и последняя банкноты во всей пачке. Вся середина – это аккуратно разрезанная под размер банкноты бумага. Например, газетная. Господин Розенштейн, – обратился к помощнику полицеймейстера Засецкий, – покажите господину Феоктистову одну из пачек в бауле.

Николай Людвигович кивнул и достал на первый взгляд обычную пачку денег. Не без театральности он разорвал банковскую упаковку и, убрав первую банкноту, распушил пачку веером: сплошь газетные листы. С буковками и словами, которые при желании можно было бы прочесть…

– Ах, ты… – кинулся было на Севу Феоктистов, но был остановлен сильным толчком в грудь и презрительным взглядом, который мог бы прожечь любого, но не Илью Никифоровича. Феоктистов побагровел и сглотнул. Ничего, он еще покажет этому мошеннику… – Два миллиона семьсот пятьдесят тысяч, – произнес он после некоторого молчания.

– Простите, что вы сказали? – придвинулся к нему Засецкий.

– Я сказал, два миллиона семьсот пятьдесят тысяч, – уже громче повторил Илья Никифорович. – Они – где?

– Отыщем, дражайший господин Феоктистов, непременно отыщем, – заверил его Засецкий и обернулся к помощнику полицеймейстера: – Николай Людвигович, снимайте оцепление с дома господина Долгорукова и везите вещественные доказательства в управление. А я еще немного побеседую с этими людьми…

– Вы уверены, господин полковник? – не сразу спросил Розенштейн.

– Уверен… Кроме нас троих, в доме больше никого нет, ведь так, господин Долгоруков?

Всеволод молча кивнул.

– Вот видите? – произнес Засецкий, глядя мимо помощника полицеймейстера. – Господин Феоктистов сбегать никуда не собирается, ему надо вернуть свои деньги. Ну, а господину Долгорукову сбежать не позволю я, – выразительно качнул зажатым в ладони револьвером чиновник особых поручений. – Снимайте оцепление с дома и ступайте, господин Розенштейн. Я через часик прибуду.

Когда полициант ушел и оцепление с дома было снято, в чем лично убедился Засецкий, выглянув в окно, чиновник особых поручений предложил Севе и Феоктистову присесть (ведь они во все время разговора стояли на ногах). Выглядел господин полковник уставшим и напряженным.

Он расслабил галстух и тоже присел в кресло.

– Вам нехорошо? – поинтересовался Долгоруков.

– Отчего же? – посмотрел на Севу Засецкий с легкой усмешкой. – Напротив, мне очень хорошо. Миссия моя выполнена, последний аккорд рапсодии сыгран, и наконец-то я смогу отправиться восвояси.

– Что значит, «миссия выполнена»? – возмущенно произнес Феоктистов. – Что значит – сыгран последний аккорд? А кто востребует с мошенников назад мои деньги?

С этими словами Илья Никифорович гневно посмотрел в сторону Всеволода Аркадьевича, развалившегося в кресле и непринужденно болтавшего ногой, закинутой одна на другую. Лицо Севы Долгорукова было безмятежно и выражало единственно благость и покой.

– Надо полагать, никто, – просто ответил Засецкий.

– Что-то я недопонял, – поднял брови Феоктистов. – Как это, позвольте полюбопытствовать, никто?!

Холодная змея, заползшая в душу Ильи Никифоровича, стала увеличиваться в размерах. По спине мерзковато прокатилась струйка пота, за ней другая, третья, столь же противная…

Стало мокро под мышками.

Похолодело в животе.

И неприятно ослабли колени…

– Вот, прочтите, – достал Засецкий из внутреннего кармана лист исписанной бумаги и протянул Илье Никифоровичу. – Если вы будете настаивать на возвращении денег или даже обратитесь с претензией на господина Долгорукова и его товарищей в полицию, эта бумага в числе прочих ляжет на стол господина полицеймейстера незамедлительно.

Ничего не понимающий пока Феоктистов почти вырвал из рук Засецкого лист и развернул его. Это было обращение в полицию, написанное… Наталией Георгиевной Полуянц.

Когда Илья Никифорович читал его, у него заметно дрожали руки. От негодования, злобы, может, и страха. Первым на это дрожание обратил внимание Засецкий. Он кивком указал на это Севе, и тот кивнул в ответ: спасибо, мол, вижу.

А Феоктистов, с клокотавшей у него внутри яростью, продолжал читать бумагу его полюбовницы-содержанки. Особенно вывели его из себя следующие строки:

«… и принуждал меня совершать действия, унижающие меня как человека и порочащие мою честь как женщины, угрожая тем, что выгонит меня из дома, если я не буду исполнять его в высшей степени извращенные и омерзительные желания…»

– Но это неправда! – вскричал Илья Никифорович, потрясая бумагой.

– Правда, господин Феоктистов, чистая правда, – охолодил его пыл полковник. – У меня имеются показания свидетеля Самсона Африкановича Неофитова, датированные одним воскресным днем месяца октября текущего года. В них этот свидетель в деталях расписывает то, что вы совершали с гражданкой Полуянц, а главное – в какой форме это совершали. Эти показания будут приобщены к обращению гражданки Полуянц в полицию, ежели вы, конечно, не проявите должного благоразумия.

– К какому обращению? – как показалось Севе, довольно нахально спросил Илья Никифорович после минутного замешательства.

– Вот к этому, которое вы только что прочли, – ответил Засецкий опять со смешинкой в глазах. – Вам явно улыбается статья об обольщении женщины или девицы, да еще отягощенное признаком зависимости этой девицы от вас, поскольку она ваша содержанка. То есть обольщение зависимой от вас в материальном положении гражданки Наталии Георгиевны Полуянц с принуждением ее совершать любострастные действия, порочащие ее женскую честь и целомудрие. Причем любострастные действия, совершаемые в извращенной форме. Это, господин Феоктистов, согласно «Уложению о наказаниях», уголовный суд и далее тюрьма…

– А нет никакого обращения, господин… как там вас, – глядя в глаза чиновнику особых поручений, ехидно произнес мильонщик и, быстро скомкав лист, засунул обращение Наталии Полуянц в рот. Кинувшийся было к нему Долгоруков опоздал: Феоктистов молниеносно сжевал бумагу и проглотил и теперь поглядывал на Засецкого с победным видом.

– Зря вы так, Илья Никифорович, – устало произнес чиновник особых поручений Департамента полиции и достал такой же, исписанный чернилами лист. – Можно ведь и желудок испортить, а то и подавиться. Вот настоящее обращение в полицию гражданки Полуянц. А то, что вы съели, было копией. Написанной слово в слово…

Все устроил в лучшем виде Давыдовский. Вначале он удивился, почему-де такого рода интимное поручение Сева дает ему, а не сердцееду Африканычу.

На что Всеволод Аркадьевич на полном серьезе ответил:

– Не сложилось у них, понимаешь?

«Граф» озадаченно спросил:

– Чего не сложилось? Они что, познакомились, и Самсон стал ее обхаживать, а она дала ему от ворот поворот?

Сева усмехнулся:

– А ты помнишь такой случай, чтобы какая-нибудь женщина дала нашему Африканычу от ворот поворот?

– Что-то не припоминаю, – ответил Павел Иванович. – Если бы такое случилось, это был бы нонсенс.

– Вот именно, – усмехнулся Сева. – Самсон такого не выдержал бы и тотчас застрелился. – Долгоруков спрятал улыбку. – Просто отношения у них не сложились «заочно». Понимаешь, когда Африканыч был в секрете и наблюдал за ее домом, то ему удалось увидеть…

И Долгоруков рассказал «графу», что удалось увидеть Африканычу и как он к этому отнесся.

– Хм, – произнес в конце рассказа шефа Давыдовский. – Какая занятная дамочка эта Полуянц. Да и наш фигурант, оказывается, тоже весьма занимательный старикан.

– Именно, – улыбнулся Сева. – Наш фигурант до того занимательный, как ты говоришь, старикан, что его действия целиком и полностью подпадают под уголовную статью. И тебе надлежит, малость припугнув эту дамочку или просто уговорив по-доброму, заставить написать ее обращение в полицию, где она просила бы защиты от Феоктистова, поскольку он, пользуясь ее беззащитным положением и зависимостью от себя, заставляет ее… нет, принуждает совершать любострастные действия, причем в самой извращенной форме, унижая тем самым ее женское достоинство и честь. Ну, в общем, все в таком роде. Понял, Паша?

– Понял, – посмотрел на друга Давыдовский. – Что я могу ей обещать в плане вознаграждения?

– Небольшое содержание и новую квартиру, – ответил Сева. – Будет лучше, если жилье ты ей подберешь загодя. Тоже такое, тихое и укромное, как в Собачьем переулке.