Уильям Дитрих - Пирамиды Наполеона Страница 41

— Кто в Каире сможет объяснить ее назначение? Кто знает древних египетских богов и историю вашего народа?

Он глянул на Астизу. Она кивнула ему, и они залопотали по-арабски. Наконец она повернулась ко мне.

— За вашей тенью, Итан Гейдж, следует больше богов, чем вы можете представить. Вам повезло взять в плен воина, который утверждает, что знает одного легендарного человека, выбравшего себе давно затерянное в веках имя.

— Кто же он?

— Мудрый Енох, также известный как Гермес Трисмегист, Гермес трижды величайший, божественный летописец, мастер искусств и наук.

— Вот это да, кто бы мог подумать!

Енохом звали и одного из персонажей Ветхого Завета, отца Мафусаила. Долговечная семейка. Из моих масонских воспоминаний также всплыла приписываемая Еноху апокрифическая книга, источник вечной мудрости. Она была утрачена в стародавние времена. Я пристально глянул на кровожадного пленника.

— И он знает этого мудреца?

Астиза кивнула, пока наш пленник продолжал разглядывать медальон.

— Енох, — сказала она, — его брат.

Неожиданно все пришло в движение. Каре перестроились в колонны, и мы направились к египетским укреплениям Эмбабы, буквально карабкаясь по грудам трупов. Я связал Ашрафу руки за спиной снятым с его же пояса золотистым шнуром. На макушке его обритой головы торчал традиционный для мусульман клочок волос, за который, согласно преданию, пророк Мухаммед ухватит мамелюков при их последнем вздохе, чтобы вознести в рай. Обшитая золотом тюбетейка переместилась теперь ко мне за пояс, а Астиза тащила бесценную саблю. Если я и винил себя за то, что выставил голову моего поверженного врага на открытое солнце, то совесть моя быстро успокоилась тем, что все вокруг уже потемнело от пыли. Свет этого июльского дня как-то по вечернему померк, хотя было всего четыре часа.

Проходя по растерзанным останкам на поле битвы, я получил более ясное представление о том, что там произошло. Основные удары мамелюкской кавалерии сдерживали два каре под командованием Дезе и Жана Луи Ренье,[44] а другие дивизии упорно продвигались вперед. Одно подразделение прорвало линию вражеской защиты на берегу Нила и начало с тыла обстреливать из пушек египетскую пехоту. Еще два атаковали непосредственно укрепления Эмбабы, чтобы покончить с размещенной там египетской артиллерией. Отряды уцелевшей мамелюкской конницы разделились, одни искали спасения в этом укрепленном городке, а другие поскакали вслед за Мурад-беем в западную пустыню. Их последние всадники уже исчезли из виду. Битва превратилась в паническое бегство, сопровождавшееся массовой бойней.

Воодушевленные первыми победами французы быстро захватили брустверы Эмбабы, арабская пехота начала беспорядочное отступление. Обратившихся в бегство турецких солдат продолжали преследовать артиллерийским огнем, вынуждая искать спасения в водах Нила. При малейшем промедлении со стороны французов сам командующий тотчас отдавал приказ возобновить обстрел. Так проявилась сегодня мрачная ярость Наполеона. По меньшей мере тысячу охваченных паникой мамелюков наряду с пехотой загнали в реку, где вес собственных драгоценностей быстро утащил их на дно. Все пытавшиеся оказать сопротивление были убиты. Сражение закончилось апофеозом первобытной жестокости. Я заметил, что после этой кровавой резни вид у некоторых французов был такой, словно они искупались в бочке с красным вином.

Галопируя по полю боя, наш генерал сверкал грозным взглядом.

— Никакой пощады! Уничтожим их сейчас, иначе потом дорого заплатим за милосердие!

Миновав Эмбабу, мы быстро проделали последние несколько миль до Каира, сказочного города минаретов и куполов, раскинувшегося на другом берегу Нила. Вторая часть армии мамелюков следовала параллельно нам по каирскому берегу реки, с такой яростью проклиная наш боевой порядок, словно слова могли разить вернее пуль. Мы были вне досягаемости друг для друга. Когда они поравнялись с флотилией фелюг, стоявшей у каирских причалов, отряды смельчаков погрузились на корабли, намереваясь пересечь реку и атаковать нас.

Но они слишком долго думали. Эмбаба уже превратилась в своеобразный склеп. Мурад-бей давно сбежал в пустыню. Импровизированная мамелюкская армада плыла к берегу, вдоль которого двигалась французская пехота, и эта водная атака выглядела даже более смехотворно, чем наскоки мусульманской кавалерии. Их суда шли под градом пуль. Хуже того, все это сражение поглотила наступающая стена песка и пыли, точно кто-то из богов — Иисус, Аллах или Гор — решил своей волей закончить это безобразие. Египетская флотилия запуталась в сетях ветра.

Путь на запад им преградила стена мощного урагана. Казалось, что началось настоящее солнечное затмение, вокруг резко потемнело. Западный склон неба почернел от надвигающейся песчаной бури, и ее коричневый туман окутал замершие в своей величавой простоте гигантские пирамиды. Вот с этой стихией и столкнулись отважные отряды Ибрагим-бея, их перегруженные корабли все больше кренились в усиливающемся ветре, Нил вспенился белыми барашками волн, а длинные ряды пропыленной французской пехоты, рассредоточившись по берегу, принимали ее удары на свои спины. Упорядоченными залпами французы упорно вели обстрел вражеских судов. Египтяне, извергая проклятия и стоны, падали за борт.

Песчаная буря завоевывала новые высоты, взметая столбы песка с бесконечных барханов. Уже скрылись из виду и отступающие по западному берегу арабы, и пирамиды, и даже Наполеон со всем его штабом. Похоже, близился конец света.

— Ложитесь! — крикнул нам Ашраф.

Он, Астиза, Тальма и я сгрудились на земле все вместе, прикрывая рты и носы полами одежды.

Свистевший ветер сбивал с ног, словно несущаяся ломовая лошадь, а налетевший следом раскаленный песок жалил с яростью пчелиного роя. Очень несладко пришлось французам, они съежились, пытаясь подставить буре лишь спину, но гораздо сильнее досталось мамелюкам, метавшимся по волнам на неустойчивых суденышках. Мрачная завеса скрыла из виду все поле боя. Мы четверо, держась друг за друга, дрожали и молились разным богам, припомнив наконец, что существуют в этом мире силы, превосходящие наши собственные. Мы едва не задохнулись от песка, терзавшего наши легкие, и минуты казались нам часами. Но вот ветер начал затихать и ослабел практически так же быстро, как усилился. Песок улегся мягкими волнами, и воздух очистился.

Медленно поднимались из своих наносных песчаных могил тысячи французских солдат, вроде как воскресших, но совершенно мрачных и изрядно побуревших. Все они были безмолвны, ошеломлены и перепуганы. А наверху уже невинно сияло голубое небо. Окровавленным сердцем алело на западе дневное светило.

Мы глянули на реку в сторону Каира. Флотилия была сметена ураганом. Все стремившиеся напасть на нас мамелюки утонули, а их корабли потерпели крушение у восточного берега. Все они были опрокинуты. Разносились лишь причитания выживших, и Астиза перевела их нам:

— Теперь мы рабы французов!

Бросившись в город, они захватили своих жен и драгоценности и ближе к вечеру покинули его стены. Эта странная буря, казавшаяся сверхъестественной по своей природе, смела один род завоевателей и возвысила другой. Ураганный ветер развеял прошлое, освободив место для чуждого европейского будущего.

На городском берегу вспыхнули огни факелов, и вскоре загорелись фелюги, еще державшиеся у кромки воды. Спалив корабли, мамелюки надеялись задержать переправу французов, но их надежды были тщетными, учитывая множество судов, стоявших выше и ниже по течению. Пылающие фелюги осветили готовый сдаться город подобно театральным светильникам, явив взорам победителей великолепное зрелище причудливой мавританской архитектуры в танцующих огненных отблесках разрушительных пожаров.

Ликующие, но выдохшиеся и грязные солдаты Наполеона пережили и сражение, и бурю. Сначала толпы французов искупались в Ниле, а потом, подкрепившись дынями с прибрежных бахчей, принялись чистить мушкеты. Повсюду валялись трупы арабов, раздетых донага ради трофеев. Потери французов ограничивались двумя дюжинами убитых и парой сотен раненых, потери арабов — многими тысячами. Простые солдаты вновь разбогатели. Победа Наполеона была абсолютной, его власть над войсками укрепилась, а рискованная игра завершилась вознаграждением.

Рассыпая поздравления, он объезжал свои войска, как торжествующий лев, встречая в ответ хор одобрительных возгласов. Все недовольства и раздражительность последних недель были смыты радостью победы. Напряженность этого дня явно приглушила былую ярость Наполеона, а его уязвленная изменой жены гордость умиротворилась массовым убийством. Казалось, это жесточайшее сражение испепелило и все чувства. Жозефина, вероятно, никогда не узнает, причиной какого кровавого побоища стали ее любовные игры.