Уильям Дитрих - Пирамиды Наполеона Страница 42

Наш командующий встретился со мной позже тем же вечером. Я не знаю точно, когда и где именно, поскольку потрясение от чудовищного сражения и бури притупило ощущения места и времени. И тем не менее его адъютанты разыскали меня, и вскоре я понял с некоторым страхом, чего, собственно, он хотел. Бонапарт не позволял себе почивать на лаврах; обычно, завершая одно дело, он уже обдумывал следующие шаги.

— Итак, месье Гейдж, — сказал он мне уже темным вечером, — насколько я понял, вам лично удалось взять в плен мамелюка.

Когда же он успел получить столь детальные сведения?

— Случайно или намеренно, мой генерал, но так уж вышло.

— Похоже, вы можете быть нам полезны в таких действиях.

Я скромно пожал плечами.

— И все-таки я ученый, а не солдат.

— Вот именно поэтому я приказал разыскать вас. Я освободил Египет, Гейдж, и завтра вступлю в Каир. Первый этап моего завоевания Востока завершен. Второй — зависит от вас.

— От меня, генерал?

— Вы разгадаете все загадки и откроете всевозможные секреты, хранящиеся в здешних пирамидах и храмах. Если там есть тайные знания, вы обнаружите их. Если там окажутся могущественные силы, вы отдадите их мне. И в результате наши войска станут неодолимыми. Мы объединимся с войсками Типу Султана, выгоним англичан из Индии и закрепим поражение Англии. Наши две революции — американская и французская — преобразят жизнь всего мира.

Трудно преувеличить эмоциональное воздействие таких слов на душу обычного человека. Меня, естественно, совершенно не волновало положение Англии, Франции, Египта и Индии или преображение всего мира. Скорее, к сотрудничеству меня склонили недоступная мне изумительная прозорливость и огненный темперамент этого харизматического коротышки. Я все ждал, когда же начнется настоящая жизнь, и вот она началась. Мне даже подумалось, что дневное смертоубийство и сверхъестественное знамение природы подтверждают будущее величие человека, способного изменить этот мир к лучшему или к худшему, подобно маленькому богу. Но, не задумываясь о последствиях, я был весьма польщен выказанным мне вниманием и слегка поклонился в знак согласия и одобрения.

Взволнованный до глубины души, я смотрел вслед гордо удаляющемуся Бонапарту, вспоминая мрачные отзывы Сиднея Смита о Французской революции. В памяти всплыли груды трупов на поле боя, стоны египтян и сердитые шуточки тоскующих по дому солдат насчет шести акров завоеванного песка. Я подумал о серьезных исследованиях ученых, о европейских реформаторских планах и надеждах Бонапарта на бесконечный поход в запредельно далекую Индию по следам Александра Великого.

Задумался я и о болтавшемся у меня на шее медальоне, и о том, почему всем, кажется, не терпится лишить меня простенького выигрыша.

После ухода Бонапарта Астиза склонилась ко мне.

— Теперь вам надо решить, во что же верите вы сами, — прошептала она.

Глава 10

Дом мудрого брата Ашрафа, выбравшего себе столь странное имя, находился в одном из самых приличных районов Каира, но городские нормы приличия выражались лишь в том, что в богатых кварталах было чуть меньше зловония, пыли и грязи, порождающих множество болезней, крысиных полчищ и скученности населения. Так же как в Александрии, величие Востока, казалось, ускользнуло из этой египетской столицы, власти которой не могли устроить нормальную канализацию, обеспечить вывоз мусора, уличное освещение, позаботиться о внутригородском транспорте или отлове устрашающих собачьих стай, бродивших по переулкам. Конечно, я говорил почти то же самое и о Париже. И все-таки победа не досталась бы нам с такой легкостью, если бы египтяне вместо конницы выставили против нас каирское собачье воинство. Раздраженные солдаты ежедневно отстреливали или закалывали штыками десятки бродячих шавок. Но эти экзекуции оказывали на псовую популяцию не более значительное влияние, чем бесконечная борьба с роящимися мухами.

И однако, как в Александрии или Париже, в море убогой нищеты попадались островки цивилизации и роскоши. Мамелюки мастерски выжимали налоги у притесняемого крестьянства и тратили их на памятники собственному величию, их дворцы выделялись арабским изяществом, которого недоставало более тяжеловесным зданиям Европы и Америки. За простыми фасадами домов скрывались очаровательные тенистые внутренние дворики, обсаженные апельсиновыми, пальмовыми, гранатовыми и фиговыми деревьями, изящные стрельчатые арки в мавританском стиле, выложенные изразцами фонтаны и бассейны, прохладные сводчатые залы с роскошными коврами, подушками, резными книжными шкафами и отделанными латунью и медью столиками. Фасады порой были украшены затейливыми балконами, а деревянные решетки, так называемые машрабия, словно паранджа, прикрывали окна, причем тонкая арабская резьба по дереву превосходила любые украшения кропотливо отделанных швейцарских шале. Бонапарт выбрал для своей резиденции недавно построенный из мрамора и гранита дворец, принадлежавший Мохаммеду Эльфи-бею, который гордился устроенными на каждом этаже купальнями, парными банями и стеклянными окнами. Ученую комиссию Наполеона разместили во дворце другого бея по имени Кассим, успевшего заблаговременно сбежать в Верхний Египет. В его гареме расположилась мастерская для нашего воздухоплавателя Конте, вечно что-то изобретающего, а в садах нашлось место для проведения ученых совещаний. Мусульманские мечети были еще более изысканны, их изящные мавританские минареты и парящие купола соперничали в великолепии с самыми красивыми готическими соборами Европы. Столичные рыночные павильоны радовали глаз всеми цветами радуги, а развешанные на балюстрадах восточные ковры напоминали цветочные клумбы. Контрасты египетской жизни — одуряющая жара и тенистая прохлада, богатство и нищета, смрад и благовония, безликость глиняных лачуг и обилие живописной дворцовой отделки, буроватый саман и блестящий известняк — просто ошеломляли.

Солдаты жили в значительно менее роскошных условиях, чем офицеры, в мрачных средневековых зданиях, лишенных всяческих удобств. Уже вскоре многие из воинов заявили, что город их разочаровал, поругивали страховидных местных жителей, угнетающую жару и тошнотворную пищу. Все сетовали на то, что Франции удалось-таки завоевать страну, в которой нет ни вина, ни съедобного хлеба, ни приличных доступных женщин. Их жалобы поутихнут, когда летняя жара пойдет на убыль и некоторые египтянки начнут налаживать связи с новыми хозяевами столицы. Со временем воины даже ворчливо признают, что здешний аиш — выпечная плоская лепешка, — в сущности, ничем не хуже французского хлеба. Однако случаи дизентерии, досаждавшей армии с момента высадки на сушу, значительно участились, и французы понесли больше потерь от болезней, чем от пулевых ранений. Отсутствие алкоголя уже вызвало такое сильное недовольство, что Бонапарт срочно приказал изготовить перегонные кубы для производства спиртных напитков из самых обильных в плодоношении пальм. А пока офицеры рассуждали о необходимости посадки виноградников, их подопечные быстро обнаружили мусульманское снадобье под названием гашиш и иногда покупали изготовленные из него медовые шарики, приправленные опиумом. Употребление дурманящих настоек или курение листьев гашиша стало обычным явлением, и за все время своего пребывания в Египте французам так и не удалось взять под контроль производство этого наркотика.

Под звуки военного оркестра, в сопровождении полка, несущего развевающиеся флаги, Бонапарт вступил в завоеванный город через главные ворота. Спустя пару дней после великой битвы мы с Астизой и Тальма, послушавшись совета Ашрафа, проникли в столицу через более скромные ворота и прошли по извилистым улочкам мимо полупустых восточных базаров, все изъяны которых ярко высветило жесткое полдневное солнце. Мальчишки лили воду, чтобы прибить пыль. В разные стороны тащились нагруженные корзинами ослы, вынуждая нас прижиматься к стенам домов в узких переулках. Даже центр Каира наполняла сельская какофония: лаяли собаки, фыркали верблюды, горланили петухи, а призывы муэдзинов на молитвы казались мне воплями мартовских котов. Лавки выглядели конюшнями, а бедные дома — темными пещерами, обитатели которых невозмутимо сидели на земле в своих выцветших голубых рубахах, называемых галабея, и курили опиум из водяных трубок шиши.[45] Их желтушные и покрытые болячками дети таращили на нас круглые глазенки. Их женщины скрывались за стенами домов. Было очевидно, что основная часть народа жила в унизительной нищете.

— Наверное, где-то по соседству есть кварталы побогаче, — озабоченно сказал Тальма.

— Нет, и теперь вам придется нести ответственность за всех нищих Египта, — усмехнулся Ашраф.

Замечание об ответственности терзало мою душу, и я сказал, что если его брат примет нас, то я дарую свободу этому мамелюку. Мне хватало Астизы и действительно не хотелось заботиться об очередном невольнике, и, в сущности, само понятие подневольного или рабского труда вызывало у меня чувство неловкости. У Франклина когда-то служила пара негров, и их присутствие так смущало его, что он отпустил их на свободу. Он пришел к выводу, что рабы не стоили вложенных в них средств: затраты на их покупку и содержание не окупались, поскольку у них не было никакого стимула хорошо работать.