Эд Данилюк - Пожар Саниры Страница 41

– Потому же, почему и ты, – ответил бродяга медленно. – Осмотреть место, где умертвили человека. Поискать хоть что-нибудь, что может указать на лиходея.

Санира кивнул. Зачем-то пригладил растрепавшиеся от ветра волосы. Ещё раз кивнул…

– Позволь уж и мне задать тебе вопрос, – тем же жутким тоном заговорил Бовина. – Откуда у тебя такой синяк под глазом?

Центральная площадь

Око богини-Небо уже касалось края земли. Алый свет заката заливал собой всё вокруг. Центральная площадь была как всегда пустынна. Скот ещё утром выгнали пастись за ров, и здесь остались лишь повозки, каждая со своим охранником – доверие горожан друг к другу уменьшалось с каждым днём. Ветерок нёс с собой запах свежесрубленных деревьев и множество звуков. Город уже обрёл свои первые этажи и не сегодня-завтра должен был подняться ещё выше.

После целого дня с мотыгой Санира совершенно вымотался, и то, что он говорил, наверняка было путано. Однако, вскапывая землю, юноша осознал, ясно и чётко, что рассказать лучшему другу нужно всё.

Перестав таиться от Ниматы, Санира испытал невероятное облегчение. Речь струилась, раскрывая секреты, большие и маленькие, и с каждым словом исчезал груз, столько времени давивший на сердце.

Линия губ Ниматы то изгибалась, то кривилась, то истончалась, почти исчезая. И, будто вторя ей, тлел и вспыхивал огонь в его глазах.

– Ты! – закричал его товарищ, отшатываясь. – Ты спрятал от меня что?!..

– Я в тот момент плохо соображал…

Тут же в лицо Саниры врезался кулак. Челюсть заныла от боли. Юноша предвидел этот удар и сознательно его пропустил, но он никак не ожидал такой силы.

– Как ты мог!

И тут же новый взмах кулаком, и боль взорвалась уже в животе.

– Обмануть меня!

– Я не подумал… – выдавил из себя Санира, с трудом разгибаясь. – Я хотел тебя оградить от…

– Друг называется! – взревел Нимата и всем телом двинул товарища.

Санира повалился на землю.

– Брехло! – рявкнул Нимата и, резко развернувшись, стремительно пошёл прочь.

Санира перевернулся на четвереньки и, превозмогая боль в животе, стал неловко подниматься.

– Нимата!

Товарищ не обернулся.

Неуклюже проковыляв несколько шагов, Санира, наконец, сумел выпрямиться. Боль под рёбрами, в месте удара, не то чтобы совсем прошла, но уменьшилась и стала глухой, напоминая о себе лишь пульсацией в животе.

Нимата, змеиные его потроха! Тур перекормленный… Вот бы ему так врезать!

Нужно идти домой. Санира посмотрел через центральную площадь в сторону оврага, уже успевшего стать самым зловещим местом во всём Городе. Покачал головой. Нет, с него хватит. Туда он больше не пойдёт.

Санира повернулся и заковылял в сторону цитадели.

Он дошёл до ямы с дёгтем, когда вдруг перед ним появился Нотаба. Возник из ниоткуда. И не просто возник, а преградил путь, остановившись всего в шаге от юноши.

Санира замер.

Стражник тоже не двигался, молча разглядывая стоящего перед ним подлётка. Рука воина лежала на рукояти клевца.

Голова Саниры опустела, ощущение покорного бессилия охватило тело.

Ну, вот и всё. Они узнали о шаре…

– Я как раз тебя ищу, – медленно проскрипел Нотаба. Протянул руку, взял Саниру за локоть. Сильно. Не вырвешься.

– Тут один странник… – сказал Нотаба, пристально глядя в глаза юноши. – Бовина его зовут…

Санира коротко кивнул.

– Он принёс найденные тобой стрелы…

– Я нашёл только одну стрелу! – невольно вырвалось у юноши.

– Угу, – мрачно кивнул Нотаба. – Пошли, с тобой хочет поговорить Гарола!

За городским рвом

Дом Ленари пришёл к месту обряда одним из последних. Такипи-младшая тихонько всхлипывала. Бабушка обнимала девушку за плечи и что-то время от времени шептала ей на ухо.

Санира был рядом. После долгого разговора с Гаролой он чувствовал себя уставшим, даже измотанным, но странное дело – в груди его шевелилась спокойная, тихая гордость. Его совершенно не обездвижил, как это бывало раньше, страх перед вождём Города, он смог более-менее связно, обычными фразами рассказать о найденной зажигательной стреле, смог толково ответить на вопросы стражника. Себе-то в этом можно было признаться – у них получился нормальный, взрослый разговор.

В неверных отсветах факелов то и дело мелькали лица соседей – тех, кто едва не забил Радигу палками, и тех, кто тогда работал в Лесу или поле. Конечно, пришли товарищи по обряду возмужания. Было здесь и множество малознакомых и совсем незнакомых людей.

Обычно в похоронах, кроме дома, к которому принадлежал покойник, участвовали лишь самые близкие друзья. Иногда даже не набиралось достаточного количества людей, чтобы нести положенные тринадцать факелов. Здесь же собралось чуть ли не пол-Города. Оставалось загадкой, что заставило всех этих людей пожертвовать сном ради человека, которого они при жизни не знали.

В руках многие держали погремушки, чтобы отогнать от умершего злых богинь подземного мира, или пучки сена, чтобы ярче осветить ему тропу.

Лишь одного человека здесь не было и быть не могло – Лакути. Опозоренным женщинам не место на большинстве обрядов. Бабушка, тётки и сёстры девушки, однако, тоже не пришли. Из всего дома Фебути мелькнул в толпе лишь камнелом Госака. Да и тот, верно, лишь потому, что участвовал, наравне со многими другими мужчинами Города, в обряде возмужания Радиги.

Над толпой мрачной громадой возвышалась огромная куча брёвен, переложенных сухими ветками. Для лучшего доступа воздуха мужчины дома Зунати прорыли под погребальным костром глубокие канавки, и теперь казалось, что чёрные змеи выглядывают из гигантского гнезда, чтобы насладиться горем людей.

Ещё дальше была Река, чёрная, равнодушная, холодная. Не было её течение мощным или всесокрушающим, но никакая сила в мире не смогла бы его остановить. Так же, как и бег времени, незаметный, неощутимый и разрушительный. Волны Реки ударялись о подножие костра, и до людей доносился тихий плеск воды.

Ночное око богини-Небо скудно освещало тринадцать шестов. На каждый был насажен череп жертвенного животного – быка, козы, барана, собаки. Отбелённые временем рога, матово поблёскивая, вспарывали звёздное полотнище, как лезвия невиданных ножей. Зубы угрожающе скалились. Пустые глазницы чёрными провалами смотрели на собравшихся. Дом Зунати должен был утром вернуть черепа Цукеги, и одна из женщин следила, чтобы с ними ничего не случилось.

Стоял приглушённый гомон.

Внезапно по толпе пронёсся, будто лёгкий ветерок, шёпот. Все повернулись в сторону Города. Из недостроенных ворот показалось траурное шествие. Во главе его несли тринадцать священных факелов. В процессии было ещё много огней, но эти тринадцать, плывущие в темноте вместе, в строгом порядке, образуя что-то схожее с головой змеи, казалось, обладали собственной силой.

Это был обряд бога-Змея, и всё здесь подчинялось лишь его воле.

В полной тишине лента людей сползла к мосту.

Когда нога первого идущего ступила на землю по эту сторону рва, раздался удар бубна. Не резкий, не громкий. Именно такой, как предписывает для похорон обычай.

Когда невидимую черту Города пересекли носилки с телом умершего, в такт ударам бубна кто-то в процессии тихо запел ритуальную песню. Её тут же подхватили остальные, а ещё через мгновение и те, кто ожидал у погребального костра. Пение множества людей соединилось воедино, превратившись в громкий, сильный, сотрясающий звук. Слова, древние, как сама Река, не всегда понятные, однако обладающие удивительной силой, будоражили, вселяя смутную тоску.

Шествие чёрной извивающейся змеёй растянулось по полю. Дрожащий свет факелов выхватывал из темноты сдвоенные чаши, вплетённые в чёрные волосы. Волос, конечно, видно не было, и казалось, что эти символы веры в сестёр-богинь плывут в воздухе сами по себе, над людьми и их горестями.

Впереди шла Цукеги, жрица бога-Змея, бога времени и безвременья, бога смерти и бессмертия. Лицо главной распорядительницы любых похорон, расписанное обрядовыми узорами, было похоже на страшную маску. Поднятые руки удерживали на голове сосуд, в котором пылало пламя, подожжённое от негасимого огня Города. Одежды Цукеги развевались на ветру, и казалось, что жрица вот-вот оторвётся от земли и устремится к звёздам. На ткани шевелились нарисованные охрой змеи.

За жрицей двое мужчин дома Зунати несли на плечах носилки с телом. Факелы горели на уровне устремлённого в небо лица мертвеца, и только оно одно и светилось в темноте, соперничая яркостью с сияющей медью Цукеги.

Звук рыданий, прорывавшийся через громкое пение, плыл вслед за страшными носилками.

Когда процессия приблизилась, Санира разглядел, щурясь и заслоняясь от света факелов, что Радига одет в лучший наряд, а голову и глаза покрывает белая ткань. Саниру, помнившего страшный пролом в черепе умершего, передёрнуло.