Эд Данилюк - Пожар Саниры Страница 42

Лицо молодого мужчины, конечно, тщательно отмыли. Глядя на побелевший нос и плотно сжатые губы, невозможно было поверить, что этот человек не спит, что он мёртв.

Когда тело проплыло мимо места, где стоял Санира, в темноте стали различимы две девушки, которые вели под руки главу своего дома, Зунати. Женщина была похожа на древнюю старуху. Пустые глаза огромными чашами таращились в темноту, не видя никого и ничего. Рот был раскрыт, но звука слышно не было. Ветер сдувал с волос струйки пепла. Слёзы стекали по обильно измазанным золой щекам, оставляя на них грязные дорожки.

Отстав на несколько шагов, чёрной стеной шли люди дома Зунати, понурые, печальные, мрачные. И за ними тоже неслись облака пепла. Их лица тоже были неразличимы из-за обильной золы.

– Бог-Змей, я – Цукеги своего дома, всегда приносящая тебе жертвы. Я твоя служительница… – общая похоронная песня продолжалась, но жрица перестала ей подпевать и теперь произносила собственную.

Мужчины, которые несли тело Радиги, вплотную подошли к нагромождению брёвен и, потянувшись вверх, положили свою ношу на будущий погребальный костёр. В последний момент одна сторона носилок перекосилась, и с неё свесилась безжизненная рука Радиги. Вздох ужаса пролетел по толпе.

– Это ничего, – тихо сказала Ленари, успокаивая помертвевшую Чивати, – это ничего… Просто Радига перестал держаться за своё тело. Это не страшно, это радостно. Теперь нужно лишь освободить его от этого тела, и он помчит в иной мир на спине Змея…

Девочка жалась к бабушке, страх дрожал в её округлившихся глазах.

Ловкими гадюками мужчины, которые несли носилки, скользнули наверх и, выпрямившись, взглянули на шевелящуюся толпу. Казалось, один из них хотел что-то сказать, но промолчал. Они оттащили тело в самый центр будущего костра и бесшумно спрыгнули на землю.

Женщины допели очередной куплет своей бесконечной песни и замолчали. Над тихим гомоном толпы теперь разносился лишь голос Цукеги:

– …унеси этого человека от тела его в те дали, где нет ни земли, ни воздуха, ни воды…

Зунати подвели к костру и дали факел. Огонь качнулся в её руках и едва не упал на землю. Одна из женщин, помогавшая главе своего дома идти, поддержала рукоять.

– …и я передаю Радигу дома Зунати тебе, бог-Змей! – закончила свою песню Цукеги и поставила чашу, где пылала частичка негасимого огня Города, в просвет, умышленно оставленный в нагромождении веток, хвороста и пучков сена.

Пламя перекинулось на сухую траву, затрещало, разбрасывая снопы искр, поползло по пропитанным дёгтем тряпкам, разложенным под вязанками хвороста. Огонь лизнул мелкие веточки. Отступил, оставив их нетронутыми. Вернулся, обтекая их со всех сторон. Пламя подрагивало, то ширясь, то вытягиваясь в светящуюся ниточку. От одной из веточек поплыла в воздухе маленькая струйка дыма. Она крепла, становилась больше, и, наконец, на хворостине показался свой собственный язычок огня[26].

– И все мы передаём Радигу дома Зунати тебе, бог-Змей! – произнесла Цукеги, отступая на шаг.

Один за другим те, у кого был факел, подносили его к хворосту. Зунати замешкалась, но помогавшая ей женщина лёгким нажимом руки склонила и её огонь к костру.

В темноте казалось, что громадина сложенных веток и брёвен осветилась изнутри множеством сияющих медных шаров. Повалил дым, со всех сторон вверх поползли яркие языки пламени.

Там, в заброшенном карьере, именно этим должна была бы завершиться человеческая жертва, если умерщвление Радиги было человеческой жертвой богу-Змею. Завершилась же она здесь, хоть никто на этих похоронах и помыслить такого не мог.

Жрицы начали новую песню, и все присутствовавшие потянулись к костру, чтобы бросить в огонь что-то горючее – пучок сена, хворостину, старую тряпку. Образовалась лёгкая толчея, однако, придавленные важностью момента, люди не напирали, не лезли напролом, не расталкивали окружающих. Раздавался звук множества погремушек.

Санира был одним из самых последних, кто оказался у костра. Он бросил в пламя принесённую из Города веточку и побрёл назад к своим.

Женщина дома Зунати стала обносить всех собравшихся хмельным пенным напитком. Она протянула Ленари полную корчагу. Та сделала глоток, вернула сосуд и сказала:

– Хороший был юноша.

Корчага досталась Жетиси, которая отпила из неё совсем чуть-чуть.

– Так замечательно танцевал!

Следом пила Гарули.

– Был таким жизнерадостным, – сказала она, отирая рот.

Хоть в корчаге и оставалось ещё, женщина наполнила её до краёв в большом жбане, который за ней тащил мужчина её дома. Санира оказался ближе всех, и чаша досталась ему. Он глотнул горький обжигающий напиток, неприятный на вкус, но оставляющий после себя в груди добродушное тепло.

Юноша хотел было по привычке оглянуться на бабушку, но одёрнул себя. Взрослые поступают так, как хотят, ничьего позволения им не надо. Совершенно не намереваясь делать этого, он глотнул во второй раз. Во рту запылал огонь. Надо было бы вернуть корчагу, однако Санира отхлебнул ещё, сразу много. Это же похороны, в конце концов!

На плечи легла жёсткая ладонь Ленари.

– Санира, хватит! – зашипела бабушка прямо над ухом.

Юноша хотел было что-то ответить, однако от поворота головы земля прыгнула почти к самому лицу. Ленари подхватила внука, не дав упасть. Вырвала из рук корчагу и отдала её женщине дома Зунати.

– Сказать хоть что-нибудь ещё способен? – зло спросила старуха.

– Радига…

В груди не хватило воздуха, и Санира остановился, не понимая, как тот мог кончиться. Язык стал большим, едва умещался во рту. И… это было смешно. И сказать нужно было что-то весёлое.

– …рассказывал много интересного, – выговорил Санира, когда вновь удалось вдохнуть.

Нет, это не весело. Юноша хотел добавить что-то по-настоящему смешное, но, увы, женщина из дома Зунати уже двинулась дальше.

Санира взмахнул рукой. От собственного движения его развернуло, и он, пошатнувшись, снова едва не свалился на землю. Бабушка всё ещё поддерживала его под руку.

Как маленького! Что такое! Нечего его держать!

Санира вырвал руку и хотел отпрыгнуть от Ленари в сторону, но получился только маленький шажок. Юношу опять закачало, он остановился, пережидая это странное кружение.

Переждать не получалось. Ноги не слушались. Мир продолжал кружиться. И одновременно покачиваться.

Тем временем люди дома Ленари один за другим пили из корчаги и говорили что-то хорошее об умершем. Даже Чивати досталось несколько капель. Девочка скривилась, закашлялась. Бабушка стала бить её по спине, но сестрёнка Саниры продолжала сипеть и отплёвываться. Женщина, обносившая всех корчагой, терпеливо ждала. Наконец, Чивати стала дышать ровнее. Наморщилась, пытаясь придумать, что сказать. Потом выпалила:

– Он был красивый!

Такипи всхлипнула.

Женщина с корчагой кивнула и протянула напиток Донире…

Костёр пылал бьющим в небо пламенем, мощным и жарким. В громком гуле огня слышались жуткие вскрики потусторонних существ, собравшихся, чтобы сопроводить мёртвого к богу-Змею. Снопы искр разлетались во все стороны. Казалось, множество звёзд кружат окрест Радиги беспокойным роем. Слившиеся в один столб языки огня устремлялись к ночному оку богини-Неба, рассеивая темноту и обдавая всех окружающих несносным жаром. Люди отступали всё дальше от костра, оставляя вокруг него постоянно расширяющееся пустое пространство.

Санира некоторое время прислушивался к песне жриц, а потом стал подпевать. Это же похороны! Все должны просить о Радиге бога-Змея!

Жрицы почему-то постоянно убегали по тексту вперёд, брали то слишком высоко, то слишком низко – в общем, совершенно исковеркали просьбу. К тому же они пели тихо, непозволительно тихо, а юноша добавлял голоса, чтобы бог-Змей точно услышал, о чём его просят.

– Заткнись уже! – рявкнул кто-то ему в ухо.

Опять бабушка…

Санира хотел повернуть голову, а развернулся всем телом. Замутнённый взгляд упал на стоявшую в отдалении, среди своих, Мизази. Девушка, мило улыбаясь, разговаривала со своей матерью, Барири. Свет костра струился, окутывая со всех сторон тоненькую фигурку, играя в пышных волосах, отражаясь искрами в больших раскосых глазах.

Какая красивая!

Санира побрёл на заплетавшихся ногах к ней, да тут заметил, что потерял копьё. В руках пусто. Он завертел головой: оружия нигде не было. И Мизази тоже куда-то подевалась. Недовольно замычав, закрываясь обеими руками от слепящего огня, юноша неуклюже зашагал туда, где, по его мнению, должна была находиться девушка. И тут же потерял равновесие.

Удара о землю Санира не почувствовал. Просто вдруг оказалось, что его щека прижимается к чему-то твёрдому. Юноша вдохнул запах почвы и оставшейся с осени травы, закрыл глаза и провалился в черноту.

За городским рвом

– А зачем оставлять в ране кусочек полотна с изображением змеи? – пробился через полунебытие, в котором пребывал Санира, наводящий ужас мужской голос. Казалось, это шипел сам бог-Змей – медленно, тихо, чётко.