Ва-банк для Синей бороды, или Мертвый шар - Антон Чижъ Страница 41

Приятный юноша честно признался, что понятия не имеет.

– Ну как же! Об этом весь бильярдный мир только и говорил! – поразился Максаков. – Такие ставки! С ума сойти!

– Не жалейте подробностей.

– На результат матча было сделано пять фантастических ставок: по тысяче рублей, – заговорщицким шепотом донес Максаков. – Ставки принимались один к один-и‑два на победу Нечаевой и пять к одному на победу Незнамовой. Кто-то сделал пять ставок у разных букмекеров на Незнамову. Представляете?

С арифметикой у Родиона было все в порядке: в случае выигрыша букмекеры шли по миру, а кто-то неизвестный получал неплохое состояние в двадцать пять тысяч рублей. Таких средств могло хватить на безбедную жизнь на пару десятков лет, даже если жить на них вдвоем. Незнамова могла взять партию после кикса. Недаром зал так бурно отреагировал. Но почему же проиграла?

– Кто поставил пять тысяч?

– Только слухи. – Максаков всем видом дал понять, что не доверяет им, однако же продолжил: – Поговаривали, что ставки делала некая дама, никому не известная. Не из бильярдного мира.

– Может, сам Бородин?

– Исключено. Это непременно открылось бы, да и зачем Нилу Нилычу такой риск.

– Петр Ильич, вы отлично знаете бильярдный мир, подскажите одного-двух букмекеров, кто принял эти фантастические ставки.

Максаков замахал так, словно на него накинулся рой озверевших ос:

– Думать забудьте. Я-то честно не знаю, а кто знает, никогда не признается. Если и найдете букмекера, ни за что не выдаст, кто делал ставку. Тут даже полиция бессильна. Сами понимаете, люди по краешку ходят…

Чиновник полиции отлично знал этот отечественный парадокс: ставки на ипподроме были разрешены, а бильярдные – нет. При этом власти как бы не замечали, что они есть, делая вид, что игра не азартная. До поры до времени. У нас никогда не знаешь, что взбредет во властную голову. Вот недавно распоряжением министра внутренних дел запретили играть в макао и все его разновидности: баккара, викторию и chemin de fer. Так половина клубов, где держали карточные столы, чуть по миру не пошла. Выкрутились, конечно: стали играть в экарте, но осадок-то остался. Не хватало, чтоб такая напасть случилась с бильярдом.

– Неужели барышни, знакомые меж собой, не могли договориться и сорвать куш?

– Совсем вы порядков не знаете, – пожалел несчастного Петр Ильич. – Да они ненавидят друг друга. О сговоре не может быть и речи.

– А если соперничество за внимание Бородина?

– Что вы такое говорите. Нечаева хоть сирота, но из благородной семьи. А Незнамова, говорят, бланкетка.

– Да уж, куда проститутке на сцене выступать. Там настоящих актрис хватает, – заметил Ванзаров. И пока Максаков разбирался, что это – шутка или хамство, спросил: – Сами-то ставку сделали?

– Небольшую.

– Поздравляю с выигрышем, – сказал Родион с чем и покинул закулисье театральное. Все-таки неприятное место.

Прежде чем вернуться в участок, он еще заехал в Торговый банк, где без особых хлопот выяснил: накануне матча со счета госпожи Нечаевой были сняты все накопления, а именно две тысячи рублей. Сумма была выдана ассигнациями.

Вот и верь после этого в женскую ненависть.

Никарагуанские сигарки пахли нестерпимо. Желудь поселился на подоконнике открытого окна. Городовые, кто не лишился чувств, выбежали во двор, где наслаждались запахами навоза. Даже горькие пьяницы, задержанные за непотребное поведение, умоляли засунуть их в «сибирку»[9], а не пытать нестерпимым духом. И это господа, привыкшие к ароматам помоек и сточных канав. Аполлон Григорьевич словно не замечал произведенного эффекта. И мрачно посматривал то на часы, то на дверь, упрямо попыхивая сигаркой. Задержись Ванзаров еще на час – жизни в участке пришел бы конец. Пропахшее никарагуанским духом здание пришлось бы снести, а на его месте разбить свалку или пустырь.

Метнувшись в приемное отделение, Родион вдохнул и тут же рванулся вон. Но совесть не позволила. Нельзя испытывать терпение криминалиста, вооруженного никарагуанским табаком. Пришлось дышать ртом, как рыбка. Хотя и на этом испытания не закончились. Лебедев не говоря ни слова, одним своим видом показал все, что думает о сумасбродном юнце. Было в его молчании столько упреков, столько горестной печали, что Родион готов был пасть на колени и молить о прощении.

– Не судите строго, ваше благородие, накурил маленько, дожидаясь вашу персону. – Аполлон Григорьевич тщательно вдавил окурок в пустую чернильницу и помахал ручкой, дескать, разгоняю невинное облачко. Поздняя муха на полном лету пала замертво.

Родион стал торопливо оправдываться, что вынужден был проверить важные сведения и вообще…

– Не стоит трудиться, ваше благородие, мы, старики, уже тем рады, что не забыли нас. У вас забот столько, целый участок на плечах. Скоро небось департамент подкинут, а там, чего доброго, и министерство. Где уж тут упомнить о скромном эксперте.

Нет, лучше бы наорал, честное слово. В театральной покорности статный красавец вдруг стал похож на драгоценную матушку Ванзарова: та же непобедимая язвительность. До чего мерзко, прямо до костей пробирает, честное слово. Ух.

– Я знаю, ее убийца… – оборвал Ванзаров на самом интересном месте.

Любопытство одолело обиду.

– И кто же? – спросил Лебедев с некоторым вызовом.

– Про кого спрашиваете?

– Про кухарку, конечно. Кого же еще?

– Обижаться не будете? Мир? Я помилован? – Родион скроил смиренную физиономию, даже усы сникли.

Лебедев хмыкнул, погрозил кулаком, чем обычно восстанавливается дружба среди настоящих мужчин, и потребовал раскрыть тайну.

– Я знаю, ее убийца… действовал с умом.

– Это все? – уточнил криминалист, поняв, что провели его как дитя. – Говорю же: прирожденный жулик.

– У вас учусь. Сами предупреждали: в полиции надо держать ухо востро.

Не найдя достойного ответа, Лебедев уже нормальным – грозным – тоном потребовал объяснить: почему его выставили из особняка и не дали закончить дело.

– Пусть местный пристав оформит самоубийство, – ответил Родион. – Даже записку предсмертную не тронул.

– Желаете скинуть с рук?

– Пусть убийца думает, что ему все удалось.

– Зачем? Не проще ли его взять с поличным? Улик хватило бы.

– А вот глаз сюда никак не вписывается. Да и Марфуша. В том-то и дело, что улики были слишком явными. Угадайте, что нашел в одной из комнат?

– Еще один труп? – с надеждой спросил Лебедев.

– Учебник криминалистики Карла Эммерта.

Казалось, в мозгу Аполлона Григорьевича шелестят страницы:

– Точно! Эммерт описывает применение бромэтила. О мышьяке – подробная статья. Ах ты… – Далее вылетело словцо, которым талантливая натура себя не стесняет.

– Можно назвать и так, – согласился Родион. – Расскажите лучше, что обнаружили в спальне.

– С одной стороны, любопытно, но с другой – примитивно.

– Начните с простого.

– Итак, нас хотят уверить, что барышня умудрилась съесть полбанки Acidum arsenicosum, то есть мышьяка. Возможно ли такое? Во-первых, положение тела прямое, спокойное, постель не смята. Но при такой дозе яда обязательны жуткие боли в желудке, человека скручивает в дугу. К тому же рука свисает к полу, а флакончик с ядом аккуратно лежит на стуле. Далее. При отравлении мышьяком кухарка не могла умереть так быстро.

– И тихо. Даже сосед-лакей ничего не слышал.

– Именно. Агония продлилась бы несколько часов, она разбудила бы стонами или криками весь дом – боль адская. Самое главное: вся комната должна была быть забрызгана рвотой и прочими испражнениями. А в спальне – чисто и сухо. Подобный уникальный случай отравления мышьяком мировой криминалистике неизвестен.

Сглотнув комок, подступивший к горлу (все те же никарагуанские сигарки), Родион выдавил из себя:

– Примитивный и неумелый обман. А что любопытного?

– Мышьяк применили in flagranti[10], не как яд,