Кэрри Гринберг - Талант марионетки Страница 48

– Мадемуазель Дигэ, – юноша торопливо поклонился и протянул Жюли небольшой букет хризантем. – Позвольте поздравить вас с блестящим дебютом и выразить свое восхищение. – Франсуа едва не прыснул от таких высокопарных речей, но сама Жюли выглядела слегка растерянной.

– О, – она взяла цветы, не зная, что сказать. Юноша выглядел таким взволнованным и смущенным, что ее это позабавило. – Спасибо. Это так приятно слышать, – ободряюще улыбнулась она. – Но не стоило тратиться, – и Жюли прижала букет к груди.

Франсуа отступил в тень стены и прислонился к ней, сложив руки на груди.

– Что вы! Мы так восторгаемся вашим талантом, – с жаром возразил молодой человек и взглянул на свою спутницу. Та порозовела и согласно закивала. Она была худенькой и маленькой, ее серые глаза сияли, и их взгляд не отрывался от Жюли.

– Вы так тонко передали образ Корделии, это что-то невероятное, – продолжал юноша.

– Спасибо, – повторила Жюли, не зная, что еще сказать, и оглянулась на Франсуа.

– Не будем вас задерживать, – пискнула девушка и потянула своего приятеля за рукав, но оба они продолжали смотреть на Жюли.

Позади хлопнула дверь: кто-то еще вышел из театра.

– Хорошего вечера! – Жюли, воспользовавшись замешательством ожидающих, быстро помахала парочке рукой на прощание и подскочила к Франсуа.

– Ты бросил меня с ними, – сердито шепнула она и толкнула его в бок.

– Не хотел мешать, – бесстрастно ответил тот и поправил шляпу.

– Нет, ты видел? – Жюли хихикнула. Она просунула руку под его локоть, опустив стебли цветов в карман его пальто, как в вазу.

– О да, твой первый поклонник, – подмигнул журналист.

– Не поклонник, а поклонники, их было двое, – поправила она.

– Ну хорошо, целых два поклонника, тщеславная моя, – он чмокнул Жюли в макушку.

– Никакая я не тщеславная, просто это значит, что я правда имела успех. Пойдем пешком.

– А ты только сейчас это поняла? Я столько похвал за один вечер ни разу не слышал. Может, мне тоже податься в актеры?

– Вот еще! Пиши свои статьи. Нет, правда, это же совсем другое: когда хвалят друзья, актеры, это одно. А теперь я получила признание от совсем посторонних людей! Понимаешь? – Она снова пихнула его в бок.

– Ладно-ладно, я не спорю, ты – настоящая примадонна.

– Издеваешься, да?

– Нет же, я правда очень рад! И горжусь тобой, – Франсуа притянул ее к себе и с чувством поцеловал. Знакомое возбуждение вспыхнуло и быстро разлилось по всему ее телу.

– Может, не пойдем в «Лягушку»? – пробормотала Жюли прямо в его губы.

Он вскинул брови:

– А как же твои друзья? Разве они тебя не ждут?

Жюли оттолкнулась от его груди:

– Да, конечно, ждут. О чем я только думаю!

– Известно, о чем, – поддразнил Франсуа, и она шутливо замахнулась на него, смущенная. – …О славе, известности, о чем же еще, – закончил журналист.

– Если уж говорить о славе, то вот у кого этого в избытке, – Жюли посмотрела через его плечо, и журналист обернулся.

Под руку с Этьеном из дверей вышла Мадлен. С другой стороны от нее, оживленно жестикулируя, шагал Дежарден. Пальто на нем было небрежно распахнуто, хотя ночная прохлада не располагала к этому, а из кармана торчал позабытый шарф. Поклонники оживились и немедленно обступили актеров и режиссера. Один из мужчин заговорил с Дежарденом, как старый приятель, и тот похлопал его по плечу. Остальные устремились к примадонне, подобно летящим на огонь мотылькам. Перед служебным входом сразу же образовалась немалая толпа, людей как будто сразу стало в три раза больше. Некоторые становились на цыпочки, чтобы рассмотреть Мадлен.

– Идем же, – вздохнула Жюли, и они неторопливо двинулись прочь.

Мадлен держала Этьена под руку и машинально улыбалась толпе. Она привычно окинула почитателей взглядом, приняла цветы из чьих-то рук, несколько раз кивнула в ответ на комплименты и поздравления. Она давно научилась делать это непринужденно, легко и ни на миг не отвлеклась от беседы с Этьеном. Они мягко рассекали толпу, неторопливо продвигаясь вперед, то и дело останавливаясь возле какого-нибудь особенно настырного поклонника.

Уже в нескольких шагах от машины перед ними возникла немолодая пара. Пожилой седовласый мужчина и дама, чье лицо скрывали поля шляпки, нерешительно приблизились к примадонне. Когда на них упал свет фонаря, в Мадлен вдруг всколыхнулось давнее воспоминание, как будто в собственной квартире она внезапно обнаружила дверь в кладовку с забытым хламом: вдоль тротуара, стараясь поспеть за актерами, поспешно шагали ее родители.

– Мадлен, – донесся до актрисы немного надтреснутый голос пожилого господина.

Она повернулась к Этьену:

– Возьми цветы, их что-то становится слишком много.

Тот усмехнулся и взял у нее груду букетов. Они остановились у автомобиля Этьена, и Мадлен вновь бросила взгляд на этих двоих. Мадам Дежан смотрела на нее, закусив губу, как будто пыталась что-то сказать – но не могла или не желала говорить при таком количестве посторонних. Подошедший Дежарден придержал дверь, пропустив Мадлен и Этьена, а затем сам уселся в автомобиль. Родителей актриса больше не видела, но они продолжали стоять на том же месте, даже когда машина скрылась за углом.

В ушах еще звенело от шума аплодисментов, и Жюли только сейчас начала осознавать, что произошло. Она оперлась на плечо Франсуа и умиротворенно вдохнула аромат роз.

– Я так устала, – призналась она, – мне кажется, сегодня я прожила целую жизнь.

– Если хочешь, мы можем пойти домой, – тут же откликнулся Франсуа.

– Ну уж нет, этот вечер мы должны как следует отпраздновать!

– Как моя знаменитость пожелает, – шутливо отозвался он, а Жюли слегка смутилась.

– Я не знаменитость, – улыбнулась она. – По крайней мере пока.

– Что за скромность, – усмехнулся Франсуа и распахнул перед ней тугую дверь «Хромой лягушки», которая как всегда внезапно возникла посреди глухого переулка. За ней их ждали уже привычные крутые ступени, ведущие в полутьму кабаре, из которой доносились знакомые голоса. Даже среди этого гула Жюли с легкостью различила южный акцент Эрика и звонкий смех Николь.

Едва завидев их у входа, Эрик в полушутливом поклоне обратился к Жюли:

– Какая честь, прекрасная Корделия!

Едва Жюли с Франсуа уселись за столик, сдвинутый со всеми остальными полукругом, перед ними словно из воздуха возникли запотевшие бокалы с шампанским. Праздновали уже давно: успели прозвучать тосты не только за герцога Французского или Глостера, не забыли даже Шута и Врача. Здесь стояла совершенно другая атмосфера, нежели в банкетном зале театра, где собрались сливки парижского общества. Со сцены лилась тихая фортепьянная музыка – мотив чарльстона звучал медленно и немного лениво, точно пианист еще настраивал свой инструмент или, наоборот, играл последние аккорды. В полупустом зале тихо переминалась с ноги на ногу единственная пара: они так крепко вцепились друг в друга, что не слышали постепенно стихающей мелодии.

Актеры наконец получили возможность сбросить с плеч напряжение тяжелого дня, на смену которому пришло веселье и легкая усталость. Вновь и вновь вспоминались самые яркие моменты сегодняшней премьеры: как в последний момент чуть не сломалась кулиса, как все они едва не умерли в ожидании аплодисментов, которые задержались на несколько бесконечных секунд, прежде чем разразиться громом, и как божественно гениален был Марк Вернер. Это никто не мог оспорить. Аделин в конце концов тоже пришла – ее удалось вытащить из гримерки, где она предавалась терзаниям из-за загубленной роли. Она сидела в самом углу, откинувшись на мягкую спинку дивана и уставившись в одну точку перед собой, не то вновь и вновь прокручивая перед глазами отрывки из спектакля, не то уносясь вдаль в одной ей ведомых кокаиновых грезах.

– А это кто? – вдруг спросил Франсуа и нахмурился, пытаясь припомнить в череде театральных лиц еще одно. – Мне кажется, я его не знаю.

Из-за специфики своей работы Франсуа первым узнавал о любых изменениях, которые хоть чуть-чуть затрагивали театр. Например, о найме нового осветителя он узнал задолго до того, как труппа обратила внимание на появление еще одного сотрудника.

Жюли тоже с удивлением обнаружила в привычной шумной компании новое лицо. Рядом с Себастьеном сидел незнакомый темноволосый молодой человек в очках в тонкой оправе и костюме-двойке; весь его вид говорил о том, что в подобном заведении юноша был впервые и, вероятно, мечтал если не исчезнуть отсюда, то сделаться как можно менее заметным. Он вжимал голову в плечи и изучал растаявший лед на дне своего бокала, лишь изредка кивая или подавая односложные реплики. И – чтобы этого не заметить, надо было бы ослепнуть – смотрел только на Себастьена, точно остальные присутствующие были лишь частью яркого и разгульного фона кабаре.