Павел Бергер - Кавалер багряного ордена Страница 5

Но когда товарищ Деев умер, а случилось это в самом начале нынешнего апреля, Саша настрочил письмо, суть которого такова: в связи с тяжелым экономическим положением в стране прошу похоронить моего отца, как сам он, простой кавалерист-конармеец, того хотел бы, без всяких торжеств и почестей в его родном городе Н. На чье имя адресовался? Семен Михалыча Буденного[6]. Семен Михалыч — человек добросердечный, на следующий день Сашу Баева лично принял, облобызал в мокрые от слез щеки, в общей сложности два часа проговорил с ним, вспоминал легендарное прошлое и даже сам смахнул сентиментальную слезинку. Дал Саше и специальный холодильный вагон, и специальный гроб, и даже маневровый паровоз, тем более что ехать недалеко. И торжества запретил. Некролог был только в «Красной звезде». И конечно же, устную просьбу Саши — направить его, Баева Александра Дмитриевича, на работу в город Н. в связи с тяжелым состоянием здоровья проживающего в Н. дедушки — тоже удовлетворил. Схоронили Деева в Н. тихо и неприметно. Вот такая история.

— Нескладная получается история у тебя, Прошкин, — покачал головой Корнев.

— Это почему?

— Да сам подумай, — Корнев разлил остаток водки для ясности мышления. — Был бы ты, Прошкин, агентом империализма и затеял убить героического комдива…

Прошкин изо всех сил протестующе замахал обеими руками.

— Я просто для образности, — успокоил его начальник и продолжил: — Так вот, решил ты уничтожить героя. Отравить. Подсунул ему пилюлю ядовитую, благо он в больнице. Но не тут-то было: вылечили комдива. Ты опять за свое — теперь в шприц яду набрал и укол сделал. Но и тут промашка: снова вылечили комдива, да еще и охрану к нему приставили! А ты снова за яд.

Прошкин почесал затылок:

— Ну почему снова за яд? Что, револьверов нет у врагов? Или холодного оружия? Да хоть и в окно палаты можно вытолкнуть. Вон, мужики в Москве рассказывали: одного бывшего белого генерала вообще струной от рояля в Париже удавили…

Корнев грустно кивнул:

— Вот и я о том же. То ли с ядом повезло Дееву, что за три года не подействовал, то ли с врагами — уж очень попались упертые.

— Я, честно говоря, Владимир Митрофанович, — признался Прошкин, — вообще не могу понять, зачем травить человека, который и так серьезно болен. Медработники в один голос говорят: не жилец он был, такого лечить — только лекарства народные переводить понапрасну…

— А чем Деев болел? — поинтересовался бдительный Корнев.

— Что-то с печенью у него было и с кровью… — неуверенно промямлил Прошкин.

— Вот сразу видно, что ты, Николаша, человек безнадежно здоровый! У каждого больного есть диагноз, в соответствии с которым лечение назначают. Вроде воинского приказа — четкий и ясный. В нем и как болезнь называется, и как ее лечить. А вот если диагноза точного нету, значит горе: врачи попросту не знают, что у человека болит да что с таким пациентом делать…

Во время этой речи Прошкин виновато потупился: он действительно был физически крепким и болел всего один раз — в раннем детстве, корью.

— Виноват, Владимир Митрофанович, не доглядел… — согласился он со справедливой критикой начальника.

— Так вот, Николай, догляди: что за диагноз был у героического Деева — это раз, два — разузнай, когда и как он хворать начал, поспрашивай товарищей его боевых, но не командиров-комиссаров, а просто бойцов из его частей — кто-то ж должен помнить. И еще, чуть не забыл! Выясни, что за дедушка такой у этого Баева, из какой коробочки он выпрыгнул.

Прошкин согласно кивнул: ему и самому было интересно разузнать про старчески болезненного родственника Саши.

— Тут ведь, как я тебе скажу, Коля, — разоткровенничался захмелевший Корнев (они уже перешли к следующей бутылке), — тут большой политикой пахнет, а потому и неприятностей может быть — не оберешься! Больше скажу тебе, Прошкин: если мы неприятностей не хотим, нам с этим Баевым надо дружить и дружить…

— Зачем? — не уразумел сразу Прошкин.

Корнев коварно усмехнулся:

— Против Ульхта дружить будем. Самим нам с этим Ульхтом не справиться. Не велики птицы.

— А чем это Баев такой великий? Росточку — метр шестьдесят пять с каблуками! — вознегодовал подвыпивший Прошкин. Дружить с Баевым, пусть даже и против такой пакостной персоны, как «бледный» Ульхт, Прошкину совсем не хотелось: он вспомнил некоторые туманные намеки, которые слыхал в Москве по поводу личных предпочтений этого Саши, но мысли были столь крамольными, что даже думать, а тем более произносить их вслух при руководстве — без малейшего фактического подтверждения — лояльный Прошкин воздержался.

Корнев притянул Прошкина за рукав к себе поближе и перешел на полушепот:

— Прошкин, ты хотя бы одно донесение, рапорт или просто письмо от граждан про Баева хоть раз в глаза видел или слышал, что такие были? Ведь он общался и с откровенными врагами народа, и с недобитой царской профессурой, и с сомнительными империалистическими дипломатами. Публично. При медперсонале и других студентах, при военспецах. При сотрудниках органов и Коминтерна даже. И что, никто ни разу ничего не написал? Он что, человек-невидимка? Наказать, может быть, и не наказали бы, но сигналы же должны были иметь место!..

Прошкин задумался. Действительно, так в наше тяжелое время не бывает, чтоб человек жил, а на него не писали. И нашел только одно объяснение отмеченному шефом феномену:

— Я думаю, писали, конечно, просто это все изымали из его дела: он ведь с большими связями, даром что молодой…

Корнев кивнул и угрюмо продолжал:

— Послушай меня внимательно. Послушай, плюнь и сразу забудь. Вот что я тебе скажу, Коля. Вот представь себе, что ты человек неглупый. Даже очень умный. Комдив. И слово твое большой вес имеет. Друзей у тебя во множестве, многие из них высоко во власть взлетели. Но газеты ты каждый день читаешь. И наблюдаешь такую неутешительную картину, что с товарищами твоими боевыми что-то неладно: тот в уклоны ударился, тот в немолодые годы решил в немецкие шпионы пойти, тот — в американские. Словом, кругом — враги, а ты, как говорится, в окопе. И очень тебе не нравится такая картина. Ну не хочется тебе среди таких вот врагов однажды свое имя увидеть. А здоровья ты далеко не блестящего. Вот и ложишься ты в госпиталь. И слух распространяешь: мол, оттого болею, что травят меня эти самые подлые враги…

До чего все-таки Корнев умный дядька, в который раз поразился Прошкин и закончил мысль:

— Конечно, человек, которого хотят убить враги, сам врагом не может быть!

Прошкин даже представил себе забавную сцену: вызывает начальство на ковер какого-нибудь командарма Иванова и отчитывает как мальчишку: «Где это тебя, Иван Иванович, носило?» А командарм в ответ: «Боевого товарища комдива Деева проведывал в госпитале». Но начальство не унимается: «Эк нехорошо: его ведь неделю назад бывший комбриг Сидоров, немецким шпионом оказавшийся, проведывал». Командарм же Иванов не моргнув глазом отвечает: «Так ведь оттого и был там этот коварный враг трудового народа, что подло извести хотел товарища Деева, а я вот разобрался в ситуации. Позаботился о жизни и здоровье легенды Красной армии». Умно придумано, что и говорить: инкриминировать некому и нечего. А если кто что и писал, то быстренько изымали, чтобы без лишних разговоров…

— Уяснил! — обрадовался Корнев и продолжил: — Вот помяни мое слово, день-два, и к нам в Н., как в палату к Дееву, зачастят такие персоны, каких мы раньше только в газетах на портрете видели…

Только такая перспектива Прошкина, как и Корнева, едва ли вдохновляла.

За разговором время пролетело быстро, короткая майская ночь уступила место первым неуверенным проблескам солнечного утра. Корнев поднялся и махнул Прошкину:

— Пойдем представление смотреть…

Прошкин молча последовал за начальником. Тот привел его к отдельному входу конюшни и картинным жестом толкнул одну створку ворот. Прошкин чуть не вскрикнул. Не надо быть заядлым лошадником, чтобы понять: два красавца-жеребца, которых Прошкин никогда раньше в местной конюшне не видел, это настоящее сокровище!..

— Откуда же такие? — только и выдохнул Прошкин.

Корнев иронично хмыкнул: учить Прошкина еще и учить!

— Подарки. Товарищу Дееву. От испанских коммунистов — вороной. А серый — от английских. Чистых арабских кровей кони.

— Так ведь Деев много лет болел, вряд ли мог в седле удержаться, а сейчас и вовсе умер, зачем ему лошади? — Прошкин совершенно не понимал, что происходит.

— Ну кто может иностранным коммунистам запретить подарить лошадь легендарному герою Гражданской войны? Пусть даже и больному? Вот он сам умер, а лошади остались, — пожал плечами Корнев и продолжил: — Баев по утрам их выезжает. С шести до полдевятого. Как штык. Очень дисциплинированный молодой человек. Сам увидишь.