Дмитрий Дивеевский - Дровосек Страница 55

Потом у Данилы стали зарождаться вопросы, которые до поры до времени просто жили в его душе, не требуя ответа. Он не понимал, почему на Пасху вся родня начинала мыть окна, убираться в домах, печь куличи и поздравлять друг друга возгласом «Христос воскрес». Больше того, он узнал от бабушки, что в детстве крещен, а крестной является его двоюродная сестра Галя, на пятнадцать лет старше его, активная комсомолка.

Молодому разуму Данилы были непонятны такие хитросплетения русской жизни. Из всего этого он выносил лишь одно заключение – не так все просто, как подается в учебниках обществоведения.

Чем больше он взрослел, тем больше трудностей у него появлялось в общении с отцом. Они нарастали постепенно и по-настоящему проявились только тогда, когда младший Булай стал разведчиком и приезжал домой уже человеком с оформившимся взглядом на мир. Может быть, трудности появились бы и раньше, но отец, проживший сложную жизнь, до поры до времени помалкивал и не заводил с сыном разговоров на политические темы. Он понимал, что может внести в голову Данилы ненужную смуту. Но настало время откровенных разговоров. Ему надо было высказать то, что наболело на душе, а кому еще он мог выложить все это, кроме сына?

Когда-то пятнадцатилетний Всеволод Булай уходил из дома в большую жизнь, и отец его, бывший правый эсер, напутствовал парнишку такими словами:

– Иди, Севушка, своей дорогой. Ни с кого пример не бери. И упаси тебя Бог в нашей стране в политику влезать. Берегись всяких партий. Поверь, не в постах счастье или должностях каких-нибудь. Лучше скромно свою жизнь проживи, но с миром в душе.

Всеволод любил и почитал отца, его науку помнил крепко, и ей всю жизнь следовал. Правда, в Бога он, как его отец, не поверил. Время было такое. Все поколение советских школьников тридцатых годов было безбожным.

Всеволод поступил в агрономический техникум и закончил его, так и не став комсомольцем. Как это могло повлиять на его карьеру, неизвестно, потому что началась война, и его направили в артиллерийское училище. Потом, на фронте, его много раз агитировали вступить в партию, но Булай всякий раз отказывался, ссылаясь на свою неподготовленность.

«Русские врага и без всяких партий колотили», – думал этот своенравный выходец из нижегородской глубинки. В результате он закончил войну в том же звании, что и начал, – лейтенантом, хотя грудь его украшал полный иконостас боевых орденов. То, что три с половиной фронтовых года он прошел лишь с легкими царапинами, ему было неудивительно. Ощущение невидимой защищенности его никогда не покидало. Было ли оно связано с тем, что за него и за его брата Анатолия денно и нощно молилась их матушка, он не знал. Но, так же как и Всеволод, Анатолий пришел с войны невредимым, имея за спиной службу во фронтовой разведке и побег из плена.

Как-то, будучи студентом, Данила спросил отца, не обидно ли ему, что за всю войну он не получил ни одного повышения. Всеволод рассмеялся и ответил сыну:

– Я тебе одну историю расскажу, и ты все поймешь. Конечно, дедушка твой на меня сильно повлиял. Я от него головой усвоил, что не в должностях счастье. Но, по молодому делу, все равно славы хотелось. Только однажды случай произошел, который из меня всю эту блажь до конца дней вытравил.

В сорок втором году нашу часть переводили из Монголии на западный фронт. Эшелон шел по степи, дело было в сентябре. Артиллерийский полк наш тогда был еще на конной тяге. Значит, в эшелоне платформы с пушками, люди в теплушках, и кони в товарных пульманах. Вдруг рано утром поезд встал, как вкопанный, и мы спросонья услышали странный шум. Выглянули из вагонов – и волосы на голове зашевелились. Вся степь покрыта движущейся массой крыс. Не мелких грызунов, а больших крыс или каких-то их монгольских родственников. Почему встал поезд, я не знаю. Думаю, он по этой массе не мог ехать. А крысы стали взбираться в вагоны. Лезут друг на друга, образуют вал, достигают деревянных досок и начинают их быстро подгрызать.

Что тут началось! Лошади ржут от страха, мечутся, охрана без разбору стреляет по крысам, а мы влезли на крыши и только поэтому остались живы. Я так держался за грибок вентилятора, что потом пальцы разжать не мог. Представляешь, куда ни кинь глаз, везде движется масса, издающая такой писк и такую вонь, что век не забудешь. Она все сметает на своем пути и несет смерть. Вагон от ударов крыс сотрясается, кони, которых они грызут, хрипят и бьются в конвульсиях, люди орут от ужаса и палят куда попало, никто ничего не соображает. Это было какое-то преддверие ада.

Правда, крысы довольно быстро сгинули. Может быть, через полчаса, может, меньше. Оказывается, такие переселения случаются в природе. Оставили они после себя сотни раздавленных сородичей, обглоданные лошадиные остовы и скелет одного часового, который сорвался с вагона.

Потом, на войне, я и пострашнее сцены видел, и сам в них участвовал. Но они меня так, как крысиный поток, не впечатлили. Знаешь, почему? Потому что пока я это страшное явление природы наблюдал, пока перед моими глазами миллионы животных в одном направлении двигались, сами не зная, зачем они это делают, я понял, как ничтожно мое появление на этом свете. Ведь это переселение было лишь маленьким примером того же, что происходит с человечеством. Мы также движемся в неизвестном для нас самих направлении, безжалостно сметая все со своего пути, и при этом никто из нас не понимает, в каком движении он участвует. После этого мысли о собственном значении в окружающей жизни меня, с точки зрения формальных регалий, вообще не интересуют. Человек должен ориентироваться не на звездочки на погонах, а совсем на другие ценности…

После демобилизации молодой офицер вернулся на родину, полный желания участвовать в восстановлении изможденной деревни. Он стал работать агрономом в пригородном колхозе приросшего к Окоянову большого села и сразу столкнулся с неведомой для него практикой политического руководства вегетацией растений. Решения о сезонных работах принимались в Горьковском обкоме на основании конъюнктурных соображений, доводились до райкомов, а затем до колхозов. Многое при этом зависело от состояния умов начальства, а оно бывало разным. Наряду с вполне взвешенными указаниями, бывало, поступали и довольно странные. Не привыкший к тупому подчинению, Всеволод стал сопротивляться таким решениям и вскоре нажил себе славу своевольного упрямца. Авторитетом в райкоме он не пользовался, и даже однажды было принято решение продрать его по партийной линии за то, что возражал против начала пахоты после майских праздников. Зима в тот год задержалась, на полях еще стояла талая вода, но отставать от других районов было нельзя. Взбешенный саботажем агронома, первый секретарь райкома Букин повелел по этому случаю собрать бюро райкома партии и вызвать на него Булая для проработки. Только тут обнаружилось, что Булай в партии не состоит. Промашка была немалая, так как колхоз был самым большим в районе и всегда числился в передовых. Сначала пытались его в который раз заманить в ряды КПСС, а потом махнули рукой и оставили в покое. Справедливости ради следует сказать, что таких чудаков по району набралось бы немало. Они глубоко пустили корни в родную землю, и никакая пропаганда не могла их заставить перековаться.

А Всеволод, уже тогда понявший, что партия, со своей тупой системой управления сельским хозяйством, неминуемо загонит его в могилу, решил во всем этом не участвовать и пойти в науку. Обладая хорошими природными данными, Булай быстро закончил заочное отделение Горьковского сельхозинститута, поступил в аспирантуру и стал писать диссертацию по травопольной системе Вильямса, надеясь после защиты стать преподавателем этого вуза. Однако на завершающем этапе диссертации случилась очередная народная беда. Побывавший в США Хрущев подхватил там кукурузную лихорадку. Когда кампания достигла нездоровых масштабов и городской сумасшедший Мышин стал бегать по улицам, обвешанный кукурузными початками, Булая вызвал его научный руководитель профессор Виноградов и сказал:

– Не судьба, тебе, Сева, быть кандидатом наук. Травополку прикрыли. Оказывается, она была антинаучным направлением нашей с тобой деятельности. Теперь все силы бросаем на королеву полей – кукурузу. Только кукурузные темы все уже разобраны товарищами пошустрее. А тебе научный совет предлагает тоже неплохую работу: «Марксизм-ленинизм в севооборотах». Берешь?

Виноградов виновато улыбнулся. Он знал, что этот аспирант такой ерунды писать не будет. А Булай уважал этого порядочного и заслуженного человека, много лет проработавшего агрономом и накопившего огромный запас знаний о родной земле. Ему было искренне жалко профессора, который будет вынужден преподавать бред сивой кобылы студентам и рецензировать аспирантскую чушь о влиянии политики КПСС на рост зерновых. О чем можно было с ним говорить в таких условиях? Всеволод вернулся в Окоянов и продолжил трудиться в колхозе «Победа», навсегда отказавшись от надежд на лучшую жизнь и желая только одного – не потерять себя в этом безумном коловращении под руководством коммунистической партии.