Фил Рикман - Кости Авалона Страница 56

— Я читал книги по анатомии…

Книги, книги, книги…

— Послушай, Джон. Ты поспешил отмести подозрения на ритуальное жертвоприношение. Но если это не жертва, то что? О чем может поведать нам его тело?

— Робби, мне кажется, ты еще не вполне здоров, чтобы…

— К черту мое здоровье. Лучше иди и взгляни.

Я кивнул и, против собственной воли, вошел внутрь строения, стараясь дышать только ртом.

В самом деле, войти туда было все равно что в мясную лавку, однако вид трупных останков всегда приводит меня на грань отчаяния. Трудно признать, что душа погибла навечно, и тем более трудно после всего, что видел я прошлой ночью.

Тело Мартина Литгоу лежало на столе, сооруженном из двух перевернутых кормушек для скота. Оно потемнело и утратило блеск. Свечу вынули изо рта и бросили возле тела, ничто в ней больше не напоминало о холме Дьявола. Всего лишь подлое оскорбление жизни и человечеству.

— Что я могу?… — В отчаянии от собственной беспомощности, я, едва не плача, покачал головой. — Что я могу сказать еще, Робби… кроме того, что ты и сам в состоянии увидеть?

Правая рука Мартина была перекинута через рассеченную грудь; разбитое, сморщенное сердце зажато в локтевом сгибе. Я вспомнил, как призрак Мартина явился ко мне в тумане видения. Тогда он ничего не сказал. Молчал и теперь.

Левая рука свесилась через стол, и Дадли поднял ее, поддерживая кисть руки, более не скованной трупным окоченением.

— Что скажешь об этом?

Сдерживая дыхание, я неохотно склонился к руке покойника.

— Ого…

Я бы не обратил на это внимания при других обстоятельствах. Вы осмотрели бы рассеченную грудь, вырванное сердце и, наглядевшись до тошноты, отвернулись бы, и мелкие, но многозначительные пятна запекшейся крови на кончиках пальцев остались бы незамеченными. Как и почерневшие, расколотые ногти.

— Средний палец, Джон. У него почти оторван ноготь. Видишь?

— Похоже, он дрался… — Я присел, опустив одно колено на устланный грязной соломой пол, и поднес холодную, побелевшую руку ближе к глазам. — Или это означает, что тело волокли после смерти?

— И то, и другое возможно, — ответил Дадли. — Только мне кажется, все еще хуже. Взгляни еще раз. Поближе.

— Что это?..

Бурые хлопья упали мне на ладонь. Вряд ли они были запекшейся кровью.

— Ржавчина. — Дадли опустился на колени рядом со мной. — От старого гвоздя. Видишь?

— Где?.. О, Бог мой…

Острие гвоздя вышло наружу у самого корня расколотого и почерневшего ногтя. Вздрогнув, я в ужасе отпустил мертвую руку.

— Забивали под ноготь, — пояснил Дадли, — пока шляпка не отвалилась.

— Тогда это?..

— Его пытали, — ответил Дадли. — Перед смертью несчастного подвергли пытке.

Я вяло поднялся, пытаясь найти иное объяснение, и не нашел.

— Зачем?

— Зачем обычно пытают?

— Чтобы заставить признаться…

— Угу, — промычал Дадли, покачивая головой. — Чтобы заставить заговорить.

— О чем? Что он-то мог знать? Он же не местный. Приехал лишь потому, что…

— Приехали мы. Он приехал с нами. Он знал, кто мы такие и почему оказались здесь.

— И ради этого убивать?

Дадли взглянул на меня, как на ребенка, но глаза Мартина Литгоу, словно холодные, серые булыжники с мостовой, навсегда уставились в темноту.

— Надо, чтобы кто-то засвидетельствовал это, — предложил Дадли. — Кэрью уже здесь? Или тот… второй?

— Файк.

Изображает из себя божьего человека, борца с силами Сатаны, но загляни в душу — вот где скрывается зло.

— Мы не расскажем об этом Файку, — возразил я. — Я даже не уверен, что стоит говорить об этом Кэрью.

Дадли посмотрел на меня прищуренными глазами.

— Доверься мне, — ответил я.

— Ладно. Тогда зови Ковдрея.

— Нет… Есть кое-кто получше.

Отмахиваясь от свисающей с потолка густой паутины, я поковылял к выходу за глотком свежего воздуха.

Глава 33

ДОРОГОЙ МУЖЧИН

Не стану скрывать, у меня был свой интерес. Мэтью Борроу — знаток медицины и хирург — был бы для нас наилучшим свидетелем. Он смог бы подтвердить наши предположения о том, что Мартина Литгоу пытали. Но, возможно, он также знал, где искать свою дочь.

И я побежал.

Нел. Мое тело еще содрогалось нежными и призрачными воспоминаниями о ней.

И чувством тревоги.

Небо, почти безоблачное в то утро, ясно синело над моей головой, и ноги быстро уносили меня все дальше от аббатства по грязным улицам, покрытым лужами и бурой грязью, оставленными ночной грозой. Что-то побуждало меня продолжать бег, промчаться через весь город с двумя церковными башнями на разных его концах и бежать еще дальше, в сырые поля, прямо к солнцу.

Однако вскоре кое-что показалось мне странным, и я замедлил движение.

После бури воздух был прохладнее и свежее, однако теперь, в девятом часу, на улицах не было никого, кроме меня.

Я остановился и огляделся вокруг: каменные дома, мазанки, дым растопленных поутру очагов. Я будто увидел этот город впервые — до чего беспорядочным и безобразным казался он теперь, когда аббатство лежало в руинах! Мертвая планета без солнца, отдавшая всю жизненную энергию дьявольскому холму.

Он снова обрел ее. И самый холм казался на первый взгляд безмятежным и окутанным ореолом святости… только святость эта, его магия, была стихийна и не имела ничего общего с дисциплиной аббатства. То была магия хаоса.

Совершенно внезапно передо мной предстало мрачное зрелище. На миг мне почудилось, будто я смотрю на Гластонбери глазами сэра Эдмунда Файка. И чувствую то же, что чувствует он. Ощущение потери. Пустоту, заполненную ныне гневом.

Я понял, что за мной наблюдают, и повернулся. Я начал замечать серые лица в дверных проемах и окнах, украдкой раздвинутые занавески.

Немой страх. В маленьком городе новости разлетаются со скоростью звука. Будто гонимый инстинктом, я побежал по улицам и переулкам. Наконец добрался до улицы, где стояла новая церковь Святого Бениния, и тут до меня донеслись голоса…

— Остановите их!

Пронзительный женский крик заставил меня резко остановиться. Прижавшись к ветхой глинобитной стене, я осторожно выглянул за угол. В облаках утреннего печного дыма у колокольни танцевали фигуры людей, точно куклы на лесках.

— Убирайтесь! — Громкий голос отрезал, словно удар хлыста. — Кто сунется, пойдет с нами.

Давясь от кашля, я медленно подвинулся к краю стены и увидел десятка два людей: женщины с детьми и старики выстроились по обеим сторонам улицы, как на парад.

Между ними двое мужчин держали за руки третьего, постарше их возрастом, который тщетно сопротивлялся им. За его спиной, на ступенях дома, появился еще один человек, в кожаном камзоле, и, вероятно, ударил пленника короткой дубинкой, отчего тот рухнул на мостовую, будто он марионетка и ему обрезали лески.

— Гос… Стойте!

Упавший на камни мужчина тотчас попытался откатиться в сторону. И я узнал в нем доктора Борроу. Нога занеслась над его беззащитной головой. Закричав, я бросился вперед.

— Прекратите! Немедленно прекратите, подонки, именем королевы!

Воцарилось молчание. Сапог застыл в воздухе.

— Не суйся не в свое дело. — Обломанные зубы сверкнули в седеющей бороде. — Тебя это не касается… кто бы ты ни был.

Под кожаным камзолом промелькнул полуобнаженный клинок. Все внимание теперь было обращено на меня, кто-то шевельнулся в дыму, и мне стало ясно, что их было пятеро, а я оказался в неприятнейшем положении. Никто из горожан не повел бы и пальцем, чтобы спасти меня.

— Тут мы — закон, приятель, — сказал человек в кожаном камзоле. — Даже думать не смей одурачить нас.

Я стоял один посреди улицы, но меня не беспокоило это.

— Я — доктор Джон, из королевской комиссии. Прибыл сюда вместе с сэром Питером Кэрью. Если этот человек получит увечья, вам достанется. Это я обещаю. Каждому. Понятно?

Боковым зрением я заметил, как пытается уползти Мэтью Борроу.

— Не смейте, — сказал я. — Оставьте его.

Мой голос звучал тихо, но, похоже, возымел действие. Странно, но я чувствовал себя спокойно. Я пристально глядел на человека в кожаном камзоле, сумев каким-то образом выдержать долгую паузу, прежде чем заговорил вновь.

— Теперь уходите, все. Иначе сами не заметите, как вернетесь к прежней убогой жизни бродяг и воров.

Быть может, подействовал мой тон — даже не знаю, как это звучало, — но человек в камзоле, похоже, был готов сделать шаг назад — глаза забегали из стороны в сторону, будто я наступал на него. Потом он покачал головой.

— У тебя только слова, приятель. Твое слово против моего… и его… — Он показал поднятым большим пальцем в сторону своих спутников. — И его.