А. Веста - Алмазная скрижаль Страница 9

Отец Гурий, казалось, отсутствовал духом. Опустив голову на грудь, он внимал чему-то едва слышному внутри себя. Оставив свою обычную сдержанность, он пригубил вино и незаметно осушил бокал до дна, не чувствуя вкуса самого лучшего кагора, потом решительно развернул книгу. Всегда уступчивый и даже робкий, сейчас он был необыкновенно тверд в голосе, видимо, выпитое вино слегка разгорячило его нервы.

— Взгляни, брат. Я почти уверен, что это доказательство высокоразвитой русской письменности. Возможно, в поздние времена употребление ее стало тайным и тщательно охранялось. Но когда встал вопрос о богослужебном языке для славянских народов, то волхвы открыли эту грамоту Кириллу. Житие говорит, что это случилось в Корсуни, когда Кирилл шел в Хазарию к тамошнему кагану. Употребление этой грамоты было необычным, недаром святой Кирилл обмолвился о «беседах, записанных на воде»…

Он протянул книгу брату Серапиону. Серапион сейчас же отвернулся к лампе. Его округлые, сутуловатые от долгих молитвенных стояний плечи опустились еще ниже. Когда наконец он обернулся к гостю, лицо его было непроницаемо, лишь похожие на бурых соболей брови сползлись к переносице и гневно подрагивали.

— Эти писания надо немедленно показать отцу настоятелю. Только его молитва отразит лукавые происки и защитит тебя от духовной заразы. Книга останется у меня!

Отца Гурия обдало страхом внезапного сиротства. Мрачная судьба «Аполлинариевых книг» встала перед его умственным взором. Он потянул ветхий переплет на себя, каким-то неожиданно ловким приемом вывернул книгу из побелевших пальцев Серапиона и стремглав покинул келью.

…Иеромонах Гурий исчез из Старо-Остожского монастыря в первый день Великого Поста. Все его документы остались у настоятеля обители. Монастырской комиссией было установлено, что накануне он почти до полуночи пробыл в келии монаха Серапиона. Благословения на посещение брата он не просил. Подобное своеволие строго порицалось уставом обители. Стало известно, что Гурий затеял драку в келье Серапиона. Видимо, предмет разговора и составил причину потасовки, а потом и столь дерзкого, необъяснимого поступка самого прилежного монаха. Наступил Великий Пост, монастырская жизнь задышала строже и глубже, и об отце Гурии, казалось, стали забывать.

Глава 3

След Ориона

В васильковое утро белее рубаха…

Стараясь не думать о своем вчерашнем визите к Гликерии, Вадим Андреевич решил зарыться по макушку в работу и, пока не потемнеет в глазах, штудировать служебную документацию и заключения экспертов по делу об убийстве Марии Муравьевой, выискивая мельчайшую зацепку, зазор в циклопической кладке двухтомного дела. Глубокой ночью молодая женщина выпала с балкона столичной высотки. Экспертиза установила, что еще минуты две-три Мария Муравьева была жива. Медики объяснили это огромным запасом жизненных сил, который природа дарит беременным. В этот поздний час даже кипучая столица не могла гарантировать свидетеля. Труп Марии Муравьевой пролежал несколько часов на газоне перед домом. На теле женщины было обнаружено много прижизненных повреждений, следы борьбы и попытки удушения.

Дверь в квартиру была заперта изнутри, задвижки окон наглухо закрыты, за исключением балконной двери. Муравьев не проснулся, даже когда утром взламывали квартиру. Он спал на кухонном диванчике, коленками к подбородку, с младенчески сжатыми на груди кулачками. Эмбриональный сон подозреваемого после совершения страшного преступления путал картину следствия. Более того, экспертиза нашла в крови Муравьева следы алкоголя и подтвердила употребление им сильного снотворного реладорма. «Протрезвев», подозреваемый показал, что в тот последний вечер у них был посторонний: частный врач. Вероятно, его вызвала сама Мария… Беременность протекала тяжело, и платные «эскулапы», экстрасенсы и биоэнергетики навещали их часто. При виде незнакомого доктора Муравьев сильно разволновался, просил не будить недавно уснувшую жену. Неразговорчивый врач накапал успокоительного в стакан, и Муравьев осушил его весь в присутствии врача. Муравьеву показалось даже, что тот его немного гипнотизировал, внушая подчиниться. Жене действительно в тот вечер было не по себе. Муравьев не сомневался, что она и вызвала странного доктора. Лица его Муравьев не запомнил, но утверждал, что тот был одет в темно-зеленый «хирургический» балахон, при нем был чемоданчик и странный зачехленный предмет, напоминающий складные алюминиевые носилки. «Скорая помощь» к Муравьевым той ночью не выезжала, частные доктора имели железное алиби. Никаких следов присутствия постороннего человека в квартире обнаружить не удалось. Стакан со снотворным оказался «чист». Консьержка никого не видела.

Обессилев от бесплодных поисков, Вадим перешел к протоколам допросов и осмотра места происшествия, но там, где поработал Шубанько, искать бреши в следствии было делом почти безнадежным. Заплечных дел мастера знали свое дело. Однако даже в навозной куче изредка попадаются жемчужины, а у следователей и криминалистов свое представление о счастливых находках, и неучтенный элемент в деле все же нашелся. В протоколе осмотра места гибели Марии Муравьевой была зафиксирована сумка модели «авоська», набитая пустыми бутылками и старыми тряпками. Похоже, происшествие спугнуло бомжа, собиравшего бутылки. Этого потенциального свидетеля искать не стали. Сумку сдали в камеру вещдоков, где ее, вероятно, уже утилизовали. Найти место дислокации местных бомжей было нетрудно, но прижатый к стенке, битый и пуганый бомж все равно ничего не расскажет. Поэтому Вадим Андреевич решил действовать несколько авантюрно, но наверняка.

Поздним воскресным вечером, прикупив солидный запас пива, Вадим Андреевич занял место в скверике напротив подъезда, где проживали супруги Муравьевы. Он удобно устроился в обнимку с деревянной бабой-ягой, любимицей детворы. Неспешно потягивая пивко, он рассматривал злополучную двадцатидвухэтажку, отмеченную смелой архитектурной новацией. Лестничные марши в доме вились справа налево, то есть в целом жизнепротивно устройству всей правосторонней Вселенной. Пить вскоре расхотелось. Костобоков уже давно подумывал бросить пить, но всякий раз лень и апатия настигали его еще до первого шага к чистоте и воздержанию. Он аккуратно вылил пиво в снег, освободил остальные бутылки, выставил их рядком и отправился в подъезд для дальнейшего наблюдения.

Близилась полночь, он стоял на лестничной площадке второго этажа и смотрел во двор. За последние четыре часа ничего примечательного не случилось, не считая нескольких мелких происшествий: выяснения отношений с консьержкой и местным патрулем, которого вызвали бдительные жильцы для проверки костобоковской личности.

Полпервого в скверике появился некто, одетый в короткую шубейку без пуговиц, но туго перетянутую поясным ремнем. Спортивные штаны с порванными штрипками парусились на февральском ветру. На голове бродяги темнела шапочка-петушок. Торопливо собрав бутылки, человек заковылял к помойным бакам. Коротким багром пошевелил мусор, выискивая «ценняк». По неуловимым приметам Вадим Андреевич догадался, что это — женщина. Затылком почуяв слежку, груженная тяжелыми сумками бомжиха косолапо заковыляла в темноту.

— С Восьмым марта, бабушка! — Вадим нагнал ее уже довольно далеко от освещенных улиц. — Как улов?

От неожиданности бомжиха с грохотом выронила сумки, но не обернулась на голос; так и осталась стоять спиной, как «скифская баба» в заснеженной степи.

Вадим забежал спереди, заглянул в плоское лицо, лишенное выражения.

— Пройдемте в отделение, гражданочка.

— Отпусти, — загнусила бомжиха, — чего пристал… Будылья собирать дозволяется.

— А кто провода режет, на кладбище безобразит, кто шишечки-набалдашнички с оградок спиливает? Ладно, бабуся. Так и быть, отпущу тебя, только сниму свидетельские показания.

— Не, мне туда нельзя… Здесь сымай.

— Значит, отказываешься проследовать… Ладно, давай так, ты мне все рассказываешь, аки на духу, а я тебя угощаю в лучшем ресторане и с собой даю, сколько унесешь…

— А чего надо-то?

Вадим вкратце напомнил ей о происшествии, которое случилось два месяца назад почти на этом самом месте.

— Пойдем, покурим, — примирительно сказала бомжиха. Она отвела Вадима за пустырь, где среди заснеженного поля темнела мягкая вытаявшая земля и, как ржавые пни, торчали люки теплотрассы. Там она уселась на теплой крышке и закурила.

— Да, видела… Видела я девочку. Молодая такая, волосами разметалась…

— А зачем удрала? Хоть бы позвала кого, она же там до утра лежала…

— Испугалась… Я ж ученая. Вот вы, менты, кто первый донес, того и в кутузку. Давай все как было расскажу… А ты пиши… Значит, собираю я будыль под окнами. И вдруг — крик. Я не поняла, откуда кричат. А уж когда она упала, гляжу наверх и вижу… Летит!