Марджори Эллингем - Кошелек предателя

Марджори Эллингем

Кошелек предателя

Альберт Кэмпион — 11

1

Жужжание было неразборчивым. Его звук проникал в больничную палату, и человек, лежавший в ее дальнем освещенном углу, не знал, куда от него деваться.

Впрочем, это жужжание скорее успокаивало. Оно заглушало страшную тревогу, сжимавшую ему грудь ледяными пальцами. Он попытался прислушаться повнимательнее. К счастью, его можно было уловить. Там звучало два отчетливых голоса, и, когда ему удавалось их расслышать, слова приобретали какой-то смысл. Это воодушевляло. Это внушало надежду.

Немного погодя слова, наверное, начнут соединяться и тогда, слава богу, он что-то узнает и этот чудовищный страх отступит.

Со своего места он видел квадрат отполированного пола, край пустой соседней кровати и высокое закрытое окно, едва заметное в полной тьме. Тусклый свет над его головой никак не доходил до верха этого окна. Все казалось совершенно незнакомым. Неизвестно даже, больница это или нет. В чем и заключалась сложность ситуации. Он знал, что такое больница, и это утешало. Огромные плакаты с надписями о тяжких грехах придавали большим серым зданиям мрачно-веселый облик. Увиденные мысленным взором, надписи приободрили его. Выходит, он еще способен читать, тут он был уверен. А вот другие порой не могут. Иногда в подобных случаях люди понимают только устную речь. Странно, что он сейчас об этом вспомнил. Сознание его было достаточно ясным и оно постепенно возвращалось к нему, оно возвращалось.

Он сосредоточился. Жужжание доносилось издалека, должно быть, из-за крайней двери, там, в темноте. Женский голос, конечно, принадлежал медсестре. Это открытие его ужасно обрадовало. Он приходил в себя.

Теперь для него в любой момент могли проясниться и другие обстоятельства. Он понятия не имел, с кем говорит медсестра, но мужской голос звучал добродушно и дружески. Он решил послушать, что они еще скажут.

— Знаете, я сам не могу его ни о чем спросить. — Он воспринял слова этого человека со сдержанным интересом.

— Полагаю, что не можете, — ехидно откликнулась она. — Это и правда очень серьезно. Удивляюсь, как они оставили его здесь одного. С их стороны не слишком-то красиво.

— Не стоит волноваться, мисс, — теперь в жужжащем баске угадывалась обида. — Хотел бы я получить хоть пенни за каждого, кого обработал. Он дергаться не станет, вот увидите. Может быть, и не вспомнит даже, что там случилось. Или откажется отвечать до встречи с адвокатом. Все они сегодня такие.

Человек в постели лежал, не шелохнувшись. Шепот его больше не успокаивал. Он забыл о своей радости, о том, что начал кое-как соображать. Он жадно слушал.

— Надеюсь, они его повесят, — сказала медсестра.

— Непременно, мисс. — Его тон был одновременно извиняющимся и решительным. — Ведь он один из наших парней, так что ему отсюда не вырваться. Если человек пристукнул офицера полиции, ему крышка. Необходимая предосторожность для общественной безопасности, — не без удовольствия добавил он. — У него также обнаружили при себе кучу денег. Тут без объяснений не обойтись.

— Могу только сказать, что все это очень неприятно, — замолчав, медсестра скрипнула стулом, и человек в постели подумал, что она направилась к нему. Он закрыл глаза и застыл. Но шагов не было слышно, и вскоре она вновь заговорила. — Здесь так странно без больных, — заметила она и довольно неестественно засмеялась, как будто впервые ощутив призрачность огромных, пустых палат. — Мы лишь часть персонала и нас оставляют для чрезвычайных случаев, вроде теперешних. А остальной состав эвакуировали. Не знаю, как они разместились за городом.

— У меня жена и дети за городом, — неожиданно проговорил полицейский. — Я от этого сам не свой, а ей одиноко… — Его голос стих, перейдя в доверительный шепот, и человек в постели на другом конце палаты опят открыл глаза.

Убил полицейского. Он знал, что это значит. Такое очевидно даже, когда твой рассудок в полутьме. Это было весьма серьезно. Это было столь серьезно, что его бросило в пот.

С ним случались подобные ночные кошмары, и он знал полицейских. Сейчас, когда он стал обдумывать происшедшее, ему показалось, что он очень хорошо знал полицейских и они ему нравились.

Что же с ним было, черт возьми! Коп сказал, что он, возможно, ничего об этом не помнит. Верно. Он вообще ничего ни о чем не помнит. Вот это и тревожит. Он ничего и ни о чем не помнит. Только тайное беспокойство, мучительное, бередящее душу, пугающее, не имеющее отношения к его личной безопасности и ужасная, с трудом припоминаемая связь с цифрой пятнадцать. Пятнадцать. Он не представлял, что она должна означать. Тут ему полностью изменила память. Однако он знал — это было крайне важно и жизненно необходимо. Все остальные сложности меркли перед сильнейшим, неясным предчувствием катастрофы.

А теперь его к тому же собираются повесить за убийство полицейского, который, в свою очередь, мог укокошить и его. Наваждение! Однако глуповатый коп говорил об этом с медсестрой как о неизбежности. Они ждали, что он обратится к адвокату. Ничего не скажешь, отличный шанс просить адвоката начать дело, если он не помнит, как зовут его самого!

Разгневанный и одержимый одной-единственной целью, он встал с постели. Шел он очень быстро и как ни в чем не бывало, по-прежнему огражденный от действительности дремотой полусознания, и потому совсем бесшумно. Он выбрал ближайшую дверь, догадавшись, что нужно непременно избежать шепчущихся, и его босые ноги беззвучно заскользили по каменным плитам. Он оказался в широком коридоре, чистом, но плохо освещенном — от сильно затемненных лампочек на пол падали неяркие круги. В одном из этих кругов он и увидел шпильку. Он остановился и машинально поднял ее, но стоило ему нагнуться, как его охватила тупая, давящая боль. Он испугался. Это был еще тот подарочек! Что же произойдет? Он вот-вот потеряет сознание, мелькнула у него мысль, и его схватят, потащат назад и повесят за убийство полицейского. Боже, как он влип!

Его босые ноги промерзли от каменных плит, но он почувствовал себя увереннее и до него впервые дошло что на нем лишь грубая больничная пижама. Он посмотрел на освещенные двери слева. В любую минуту одна из них может распахнуться, и из нее выйдет какой-нибудь начальник. Наверное, грозный, высокомерный начальник, надлежащим образом одетый и отталкивающий.

Это был настоящий ночной кошмар. Да, такое вполне возможно, и он с благодарностью ухватился за эту идею. Убежденность почти избавила его от страха. Не так уж много значило, что его сознание еще совсем ненадежно.

Как бы то ни было, некоторые проблемы нужно срочно решать даже в кошмарах. Совершенно ясно, что сейчас необходимо достать одежду, все равно какую. А там, кто знает, вдруг ему повезет и он не встретится ни с кем из Начальства. (Оно явно скрывается за поблескивающими дверями.)

Он встревоженно огляделся. Стены пусты, как тарелки, и на них только огнетушители. Приблизившись, он заметил за этим алым рядом небольшую застекленную нишу и остановился. Несколько минут он как прикованный простоял перед ней. За стеклами он увидел обычное снаряжение пожарника. Сзади висел черный клеенчатый плащ, перед ним возвышались огромные сапоги, а вокруг них геральдическими фестонами обвивался шланг. Человек в пижаме не обратил внимания на объявление на эмалированной дощечке, призывающее разбить стекло. Вместо этого он стал пристально разглядывать замочную скважину в ярко-красной дверце. Подняв руку, чтобы дотронуться до нее, он вспомнил про шпильку и ощутил, как по его телу разлилась теплая волна удовольствия. Да, это был один из тех счастливых снов, когда все нужные вещи оказываются на месте.

Не теряя времени на размышления, странно это или нет, он так легко открыл замок согнутой шпилькой, словно проделывал подобное сотни раз. Его огорчило отсутствие клеенчатых брюк, но высоченные сапоги доходили ему почти до бедер и через их петли можно было продернуть пояс плаща. Он нашел рядом смешную шапку — зюйдвестку, надел ее и застегнул плащ до горла. Неуместность костюма его не беспокоила. Он чувствовал, что нужно действовать без промедления. Позади его подстерегала опасность, а впереди ждало нечто исключительно важное. Он уходил от одного и устремлялся к другому. Это казалось и разумным и абсолютно ясным.

Двери по-прежнему были закрыты. Ниоткуда не доносилось ни единого звука, ни шороха. Однако пустой и спокойный коридор дышал. В нем ощущалась жизнь. На этот счет у него не оставалось никаких сомнений. Пьяный, сумасшедший или лунатик, он все же мог отличить дом с живыми людьми от вымершего. Здесь всюду были люди.

Он легонько дернул неплотно закрытую дверь шкафа, и она мгновенно отворилась, не на шутку испугав его. Скверно. Так можно сразу же выдать себя. Если скрипевшая стулом медсестра высунет голову из палаты, то первой в стеклах ее пенсне блеснет именно распахнутая дверь. Он постарался ее закрыть, но не рассчитал силы удара. Тонкое стекло раскололось, осколки с мелодичным звоном упали на каменные плиты, но пожарная сирена, которую он не заметил, издала совсем иной звук.