Батья Гур - Убийство в кибуце Страница 2

Хор в это время пел: «В наших амбарах полно пшеницы, в бочках полно вина, а в домах играют дети», — и Аарон подумал, что еще никогда слова песни так не соответствовали действительности. Глядя на происходящее, трудно было предположить, что газеты пестрят статьями о финансовых трудностях кибуцев по всей стране, а в кнессете, особенно в комиссии по образованию, постоянно обсуждают их проблемы. Моше успел рассказать ему, что они помогают всем, особенно другим кибуцам, обремененным долгами. Члены кибуца могли себе позволить и отдых за границей, а дети их жили отдельно от родителей не из-за финансовых трудностей, а исключительно из-за решения совета кибуцев, где преобладали консерваторы.

Аарон, продолжавший выглядывать Оснат, увидел, что рядом с ним стоит Дворка, прикрывая глаза ладонью от солнца. Она держала за руку малыша лет пяти. Аарон подумал, что этот ребенок мог быть сыном Оснат и внуком Дворки. Он заметил, как она состарилась с тех пор, как он видел ее в последний раз. «Ей уж, пожалуй, за семьдесят», — сказал он за ужином Моше, и тот, утвердительно кивнув, ответил: «Семьдесят два».

С тех пор как Аарон был в кибуце последний раз, прошло уже восемь лет. Получив приглашение на двойной праздник — юбилей кибуца и Шавуот, он сразу подумал об Оснат. С последней их встречи прошли годы. Сколько точно, он не знал, но силился вспомнить. С одной стороны, он, даже будучи депутатом кнессета, не упускал случая упомянуть о том, что его молодость прошла в кибуце, а с другой — всякое воспоминание о нем наполняло его сердце грустью. С каждым разом ему было все труднее приезжать сюда. По телефону Моше сказал: «Имей же совесть — пятьдесят лет не каждый день случается!» Удивительно, но в этот раз он даже не заставлял себя приехать. Ему хотелось увидеть Оснат, однако вместо твердого согласия он все же произнес ничего не значащее: «Я постараюсь». С утра он съездил по делам в небольшой городок и лишь на обратном пути в последний момент резким движением руля направил машину на дорогу в кибуц.

На въезде у него возникло чувство, что он — победитель, возвращающийся домой. В предыдущий приезд он уже был преуспевающим юристом, но слава о нем не успела дойти до кибуца. А сегодня вряд ли кто-нибудь оставил бы без внимания его визитную карточку. Но к победному чувству примешивались и другие. В том числе — и особенно — чувство стыда.

Ставя свою машину на парковке в квартале «Нарцисс», где жил Моше, он заметил двух молодых парней, которые глазели на него с праздным любопытством. Они были в темно-синих комбинезонах, один держал в руках большую дрель. Аарон решил, что они узнали его по фотографиям в газетах и частым появлениям на телеэкране, но, когда он проходил мимо, парни не сказали ни слова, и Аарон так и не понял, узнали они его или были слишком поглощены работой, чтобы обратить на него внимание.

Когда он за обедом подошел в столовой к Дворке, то с удивлением увидел растерянность на ее лице. Поначалу он даже подумал, что она его не узнала, но Дворка кивнула и пожала ему руку, хотя рукопожатие у нее вышло каким-то вялым, а на лице не появилось улыбки. Прежде чем убежать, она успела спросить: «Ну, как ты?» — но тон вопроса не предполагал ответа. Когда же он сделал попытку продолжить разговор, она стала старательно озираться, словно искала глазами кого-то в толпе. Аарон кашлянул и сказал: «Еще увидимся, наверное. Мне бы хотелось с тобой кое о чем поговорить». Только после этих слов он ощутил на себе ее осмысленный взгляд, от которого снова почувствовал себя ребенком, не умеющим что-либо скрыть.

Несколько секунд она смотрела на него оценивающе, а потом, видимо придя к соответствующим выводам, сказала: «Жду тебя сегодня вечером, если решишь остаться в кибуце. Конечно, нам есть о чем поговорить». Аарон согласно кивнул, стоя с подносом в руках перед стойкой с первыми блюдами. Чтобы пожать ей руку, ему пришлось задержаться и поставить поднос, отчего за ним сразу же возникла небольшая очередь.

Дворка была первой учительницей Аарона в кибуце. Он помнил ее собранные сзади в узел волосы с прядями седины, пахнущие мылом руки, строгую одежду темных тонов и страстный голос. Не забыл он и то, как она подчеркнуто произносила свое имя с ударением на последний слог. Даже сейчас, в разгар лета, ему вспомнилось, как она дождливыми утрами входила в черных, на резиновой подошве туфлях и с присущей ей жизнерадостностью начинала читать стихи.

В том году, когда умер отец, из армии на Лесах вернулась старшая сестра Аарона, взяла его за руку и отвела к Дворке, после чего уехала. В итоге его усыновила семья Моше, и после уроков и работы он возвращался к его родителям — Срулке и Мириам. Появившееся тогда в нем чувство неловкости постепенно переродилось в ощущение греха, стыда и угнетенности. В те годы Аарон считал себя самым несчастным ребенком на свете, и, несмотря на все свои педагогические способности, Дворка так и не сумела разрушить стену, возникшую между ним и остальными детьми кибуца.

В столовой Дворка даже не заикнулась о его политической карьере и, как всегда, не выразила ни интереса, ни восхищения. Одного его взгляда в ее глаза оказалось достаточно, чтобы он расстался с чувством триумфа и гордости. В комнате Моше, где они после обеда пили кофе, к нему тут же вернулось прежнее чувство неловкости, как будто он все еще оставался ребенком, которого приняли в семью только из уважения к его сестре.

Когда он уехал, к нему стали относиться как к предателю, хотя он никогда не учился за счет кибуца. Главная причина была в том, что ему хотелось стать юристом, а совет кибуца порекомендовал ему «обождать с этим, а пока изучать что-нибудь полезное для кибуца», например экономику или сельское хозяйство. Решение совет принял почти единогласно, и одна из старейших его членов по имени Йохевед, сложив руки на внушительного размера груди, произнесла: «Куда ты торопишься? Образование — не главное в жизни. Сначала ты должен несколько лет отработать в кибуце». Сокрушительный довод привела Матильда: «Мы еще даже своих детей, которые родились в кибуце, ни разу не посылали в университет». И хотя ее слова потонули в шуме возмущения, Аарон уже давно решил, что ему нужно уезжать, поскольку для него была невыносимой сама мысль смириться с теми скромными возможностями, которые открывал для него кибуц.

Когда он уведомил секретариат о своем намерении, они отправили его к Дворке для разговора, который сохранился в его памяти до мельчайших подробностей. Она подошла к нему в столовой во время обеда и сказала: «Почему бы тебе не прийти попозже и не поговорить?» Он помнил, как несмело постучал в ее дверь, как она скупыми и точными движениями сняла кофе с огня ровно в тот момент, чтобы не дать ему перелиться через край, как порезала торт, поставила чашки и блюдца на стол, покрытый вышитой скатертью. Он помнил, как невнятно бормотал, что не может ждать два-три года, когда наступит его очередь, и что должен уехать сейчас, а она говорила, что небольшая жертва сегодня поможет оправдать все его действия завтра.

В тот момент он не понимал, что значили слова Дворки, но потом, с годами жизнь доказала правоту ее слов, и он утешал себя лишь тем, что хорошо учился, стал преуспевающим юристом и теперь может похвастаться своей собственной квартирой в Рамат-Авиве[2] и автомобилем с кондиционером, который он парковал сейчас у дома Моше. Он любил думать о своих достижениях всякий раз, когда ему казалось, что жители кибуца недооценивают его успех.

Когда он покидал кибуц, Оснат уже переехала в маленький домик к сыну Дворки Ювику, но Дворка не захотела вспомнить об этом, хотя каждому было ясно, что это событие разбило его сердце. Только в самом конце их разговора, когда Дворка встала, держа в руках кофейные чашки, в ее голосе неожиданно послышалась теплота, и она сказала:

— Конечно, если только твое решение уехать не объясняется событиями личной жизни… — Но он проигнорировал это замечание и встал, переминаясь с ноги на ногу. Тогда она добавила: — В любом случае не все рождаются для того, чтобы стать бригадирами полеводческих бригад. И тебе, кажется, такая перспектива тоже не улыбается.

И снова в ее словах ему послышалось, что его так и не стали считать сыном кибуца. Ему хватило сил расправить плечи и сказать:

— Я подумаю. Я еще не принял окончательного решения.

Иногда, возвращаясь домой из поездок в Иерусалим, он думал, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он связал свою судьбу с Оснат. Конечно, если бы она не остановила свой выбор на Ювике, а он не уехал из кибуца. Интересно, смог бы он жить размеренной жизнью, воспитывая детей и бурно обсуждая местные дела на регулярных собраниях? Но каждый раз его фантазии обрывались в тот момент, когда ему виделось, как они с Оснат укладывали детей спать и оставались наедине у супружеской кровати. (У Ювика и Оснат их было четверо. Сколько их могло быть с Оснат у него?) Мысленная картинка рассыпалась от вспыхивающей в нем злости, которая не оставляла его все эти годы.