Франк Хеллер - Входят трое убийц Страница 2

Почти машинально пальцы Эбба нажали кнопку. И комната тотчас наполнилась металлическим отзвуком голоса, произносившего по-французски:

— Allo! Allo! Allo! Ici Radio Méditerranée! Алло! Алло! Говорит Средиземноморское радио! Всем слушателям Ментоны! Объявление о розыске. Алло, алло! Полиция Ментоны разыскивает пропавший пакет с особо опасным содержимым. Это чистый никотин! Капля никотина способна убить крупное домашнее животное! Того, кто найдет пакет, просят незамедлительно сдать его в полицию. Пакет обронил из багажника велосипеда посыльный «Pharmacie Polonaise» — «Польской аптеки». Пакет обернут в серовато-коричневую бумагу, на белой этикетке название аптеки. Allo! Allo! Allo! Ici Radio Méditerranée! Алло, алло, алло! Говорит Средиземноморское радио! Повторяем объявление о розыске, переданное нам полицией Ментоны. Пакет, содержащий особо опасный яд…

Кристиан Эбб выключил звук. Его глаза сразу приобрели мечтательное выражение. Пакет с ядом, потерянный беспечным велосипедистом-посыльным! Смерть добровольно протягивает руку нашедшему! Это die kühle Nacht опускается вдруг на жаркий, лучезарный берег! Какой-нибудь беззаботный или бессовестный человек находит пакет, потерянный глупым мальчишкой, и вот надвигается трагедия — солнце утрачивает блеск, море уже не катит на берег звучащие гекзаметром волны, благоухающие цветы теряют аромат…

— Ну, господин Эбб, не пора ли нам подумать о завтраке?

В дверях появилось странное создание — женщина лет пятидесяти с лишним, объемы ее почти равнялись росту. Недостаток в вертикальном измерении возмещали черные негритянские кудряшки, которые торчали почти на тридцать сантиметров вверх. В ушах у нее были коралловые серьги, на плечах шелковая шаль. Однако диковинная внешность женщины не шла ни в какое сравнение с тем эффектом, который она производила, когда открывала рот. Потому что вместо звуков ментонского наречия из ее уст лились гремучие звуки, подобные которым едва ли можно услышать за пределами квартала Грёнланд[7] норвежской столицы. Много лет назад Женевьева — так звали обладательницу пышной шевелюры — уехала из Ментоны, чтобы стать третьей кухаркой во французском представительстве в Осло, и так как норвежцы, подобно англичанам, неохотно учат иностранные языки, а Женевьева отличалась любвеобильной натурой, ей пришлось медленно, но верно осваивать норвежский. И теперь она говорила на этом языке, но так, что от ее лексики побледнел бы самый закаленный морской волк. Ее манера называть французский трамвай trikken («трем») была неподражаема, а ее Fanden hakke mig («Провалиться мне на этом месте») заставлял умолкнуть самые яростные споры на рынке в Ментоне.

— Хорошо, Женевьева, а что у нас на завтрак?

— Яйца, овсянка и шоколад! — решительно ответила Женевьева.

Поэт содрогнулся, как если бы она бросила ему в лицо три бранных слова.

— Яйца, овсянка и… Послушайте, Женевьева! Вчера вечером я встретил Ванлоо.

— Ванлоо? Поздненько это, как видно, было? Но если Эбб воображает, что по этому случаю я подам ему к завтраку не яйца, овсянку и шоколад, а что-нибудь другое, он ошибается!

— Я и в самом деле засиделся немного позднее, чем следовало бы. Но я подумал, что теперь соленая селедочка и…

— Эбб знает, что сказал врач. Яйца, овсянка и…

— Врач! Да это не лекарь, а отпетый болван! Знаете, Женевьева, что он утверждает? Все равно, мол, что ты пьешь, потому что все алкогольные напитки содержат этиловый спирт! Все книги тоже напечатаны с помощью типографского набора, но от этого Библия не стала похожа на Боккаччо…

— Эбб знает, что я неграмотная. Стало быть, овсянка…

— Клянусь тем, что я хозяин этого дома…

— Клянусь тем, что я обещала приглядывать за Эббом…

Трудно сказать, как долго могло продолжаться это препирательство, если бы у входной двери не раздался резкий звонок. И когда Женевьева вернулась с подносом, на котором лежали две запечатанные голубые бумажки, от ее боевого задора не осталось и следа. Дело в том, что пребывание в далекой северной стране Норвегии не смогло истребить врожденного почтения южанки к телеграфу. Человек, получавший сообщения, которые поступали по проводам, висевшим высоко в воздухе, — а говорили, что эти сообщения могут прийти даже просто по воздуху, — такой человек не был простым смертным. Эбб разразился хохотом, необычно раскатистым для человека с больными легкими.

— Ага! Вот что вы решили, господа! Вы, господин Трепка, приезжаете завтра вечером в Ментону, чтобы обсудить со мной дело, о котором я, вероятно, уже наслышан! Да, спасибо — наслышан! И вы, господин Люченс, также приезжаете в Ментону, чтобы поговорить со мной о деле, о котором я, вероятно, уже наслышан!

— Вам нельзя так громко смеяться, господин Эбб, — отважилась заметить Женевьева. — Это вредно для ваших легких.

— Как мне не смеяться, если два господина, которых я не знаю и знать не хочу, телеграфируют, что завтра во второй половине дня явятся ко мне в гости!

Грива Женевьевы встала дыбом.

— Слыханное ли это дело? — загремела она на своем ословском наречии. — Они что, думают влезть сюда без спроса? Я с ними разберусь! Как они выглядят?

— Не знаю, — признался поэт. — Я их ни разу в жизни не видел, встречал только на газетных страницах. Но мы говорили о завтраке, Женевьева.

— Яйца, овсянка и шоколад, — ледяным тоном заявила Женевьева. — И если Эбб воображает, будто я нарушу свой долг оттого, что Эбб…

— Ладно. Тогда я позавтракаю в городе!

— На здоровье!

Вместо ответа Эбб двинулся к двери, демонстративно расправив плечи.

Он ждал двух коротких слов: селедка и картошка. Но он их не услышал. Он выпрямился еще решительнее и открыл садовую калитку. Позади все было тихо. Только море плескалось у его ног. А из окна соседней виллы раздавался металлический отзвук голоса, говорившего по-французски: «Allo! Allo! Allo! Ici Radio Méditerranée! Полиция Ментоны разыскивает пакет с особо опасным содержимым. Это чистый никотин! Капля никотина способна убить…»

Поэт направил свои стопы к бару Deux Lézards — «Две ящерицы».

2

«Две ящерицы. Чайный салон — бар» — гласит вывеска на променаде Ментоны, который лентой из известняка и цемента вьется вдоль берега, растянувшись на пять километров от итальянской границы на востоке до мыса Мартен на западе. Если бы с самого начала эту дорогу прокладывал человек, наделенный здравым смыслом, она, без сомнения, могла бы стать такой же знаменитой, как неаполитанская Страда ди Кьяйя. Теперь же она больше всего напоминает тех наивных деревенских простушек Боккаччо, которые становятся жертвами соблазнов культуры: на протяжении нескольких десятков лет всем архитекторам Ривьеры позволено было марать неописуемо прекрасную прибрежную полосу изысками своей фантазии. Тщетно было бы искать здесь два дома, построенных в одном и том же стиле. Тщетно было бы вообще искать здесь некое подобие стиля.

«Две ящерицы» принадлежат двум сестрам, Титине и Лолотте. Лолотта неизменно остается блондинкой. Титина временами бывает блондинкой, временами рыжеволосой, временами брюнеткой. Лолотта сентиментальна, Титина фривольна. В обязанности Лолотты входит развлекать старых дам, приходящих выпить чашечку чая; эти дамы — основа благоденствия Ривьеры, планктон, за счет которого по сути дела и живут ее многочисленные хищные рыбы. Титина призвана заменять мужской клиентуре бара отсутствующее женское общество. Никто не расскажет невинную сплетню так увлекательно, как Лолотта, никто не расскажет пикантный анекдот с более невинным видом, чем Титина.

Эбб быстрыми шагами шел по променаду. Он был разъярен против женщин вообще и против Женевьевы в особенности. Лионский собор, который большинством в один голос наделил женщин бессмертной душой, должен был дважды подумать, прежде чем выносить такое судьбоносное решение. Яйца и овсянка! Можно ли измыслить более абсурдную диету для мужчины, который поздно встал? Ну разве это не доказывает с неоспоримой очевидностью, что упомянутый собор… Постойте, это еще что такое?

По другой стороне улицы медленно шел хорошо одетый мужчина, похожий на англичанина. Его сопровождал юноша, также хорошо одетый. У старшего был орлиный нос, а кожа отличалась нездоровой желтизной; юноша был кудряв, как молодой поэт. Но внимание Эбба привлекли не лица прохожих, а их поведение. Юноша — ему на вид было лет восемнадцать — нес банку с клеем и кисть, его предводитель — рулон кроваво-красных плакатов. Оба остановились у какой-то стены. Юноша раза два провел по ней кистью, старший развернул плакат. В следующее мгновение плакат уже висел на стене. Эбб издали прочел слова: «Митинг общественного протеста». Двое агитаторов окинули свою работу быстрым оценивающим взглядом и двинулись дальше.