Эрл Гарднер - Дело о племяннице лунатика Страница 32

– В какое время вы покинули совещание?

– Около одиннадцати часов. У меня был разговор с моим клиентом в его спальне после того, как совещание с этими джентльменами решено было отложить.

– Видели ли вы мистера Кента позже этим вечером и ночью?

– Я видел его ранним утром четырнадцатого.

– В какое время?

– Ровно в три часа утра.

– Где вы видели его?

– В патио, возле дома.

– Можете указать на схеме, вот на этой, под номером один, точное место, где вы видели обвиняемого в названное вами время?

Дункан указал точку на плане.

– А где на этой схеме обозначена ваша спальня?

Дункан указал.

– А из вашей спальни вы могли отчетливо разглядеть обвиняемого?

– Да, мог, сэр.

– Когда вы в первый раз заметили его?

– Я проснулся оттого, что какая-то тень упала мне на лицо. Затем я увидел, как кто-то движется по крыше портика. Я вскочил, взглянул на часы, чтобы узнать, который час, и подошел к окну. Я увидел Питера Кента, обвиняемого, одетого только в ночную рубашку, когда он пересекал патио. В руке у него был нож. Он подошел к кофейному столику, несколько мгновений помедлил, затем пересек патио и скрылся через дверь на другой стороне.

– Под «дверью на другой стороне» вы подразумеваете то место, которое я сейчас указываю на схеме; в спецификации оно обозначено: «Дверь на северной стороне патио».

– Да, именно эту дверь я имел в виду.

– А где, хотя бы приблизительно, находился этот кофейный столик?

Дункан сделал мелком отметку на схеме.

– Вы сказали, что взглянули на часы?

– Совершенно верно!

– И который был час?

– Три часа утра.

– Вы включили свет, чтобы видеть время?

– Нет, не включал. Часы были со светящимся циферблатом, и я мог видеть положение стрелок.

– Вы взглянули на часы до или после того, как заметили человека на патио?

– Как до, так и после. Я посмотрел на часы сразу же, как сел на кровати, и затем взглянул на них, когда вернулся в постель, после того как обвиняемый пересек патио и скрылся через эту дверь.

– Что вы сделали затем?

– Я был весьма заинтригован, надел халат, открыл дверь, оглядел коридор, никого не заметил и затем, решив, раз я нахожусь в доме, где ко мне относятся враждебно, то лучше не совать нос в чужие дела. Я лег в кровать и продолжил прерванный сон.

– Я считаю, если высокий суд позволит, – заметил Мейсон, – что следует вычеркнуть из ответа свидетеля утверждение, что он «находится в доме, где к нему относятся враждебно». Этот вывод свидетеля, попытка повлиять на присяжных, не имеет никакого отношения к заданному свидетелю вопросу и в дополнение ко всему прочему является его домыслом.

– Эту часть показаний свидетеля можно вычеркнуть, – согласился судья Маркхэм.

Блэйн обернулся к Перри Мейсону:

– Вам еще не предложили подвергнуть свидетеля перекрестному допросу, мистер Мейсон? Возможно, вы еще захотите спросить у него, почему он решил возобновить прерванный сон?

Судья Маркхэм нахмурился и сказал Блэйну:

– Призываю вас к порядку!

– Да, – непринужденно ответил Мейсон, – я спрошу его именно об этом. Мистер Дункан, как так получилось, что вы смогли вернуться в кровать и даже заснуть после того, как вашим глазам представилась такая необычайная картина?

Дункан подался вперед, явно рассчитывая произвести впечатление.

– Потому что устал, – был его ответ. – Я же слушал ваши разглагольствования целый вечер.

Зал суда взорвался от смеха. Судебный пристав стукнул молоточком. Судья Маркхэм выждал, пока восстановится порядок, затем обратился к свидетелю:

– Мистер Дункан, вы адвокат. Вас не надо учить тому, как следует вести себя свидетелю. Вы должны воздерживаться от попыток вызвать смех или от того, чтобы сопровождать свои ответы комментариями, о которых вас не просят. Вам также не пристало переходить на личности, отвечая на вопросы защиты!

Дункан смутился и мрачно согласился:

– Да, ваша честь!

– Если высокий суд позволит, – заметил Мейсон, – я вполне готов удовольствоваться ответом в том виде, как его изложил свидетель. Я не прошу вычеркнуть какую-либо часть. Я бы хотел подвергнуть свидетеля перекрестному допросу на предмет его заявления.

– Очень хорошо, – ответил судья Маркхэм, – можете задавать свидетелю вопросы по поводу его заявления столько, сколько сочтете нужным.

Мейсон поднялся со своего места, пристально, почти в упор, глядя на Дункана:

– Итак, вы настолько устали от моих речей, что оказались в состоянии лечь и заснуть. Так я вас понял?

– Именно так.

– Вы беседовали со своим клиентом еще час или около того, когда вы оба покинули совещание.

– Да.

– Мои разглагольствования не утомили вас до такой степени, чтобы отказаться от обсуждения некоторых аспектов дальнейшей стратегии со своим клиентом?

– Я действительно разговаривал с ним.

– И легли спать около одиннадцати часов?

– Да.

– Однако после четырех часов сна усыпляющий эффект моих речей был еще настолько велик, что устрашающее видение мужчины в ночной рубашке и с ножом в руке, выискивающего жертву в лунном свете, не сказалось на вашем желании спать, так?

– Я проснулся. Затем осмотрел коридор, – возразил Дункан.

Мейсон не отступал:

– И опять отправились спать?

– Опять отправился спать.

– Спустя несколько минут?

– Да, спустя несколько минут!

– И вы показали под присягой, что смогли уснуть только из-за изнуряющего эффекта моих разглагольствований?

– Вам известно, что я имел в виду.

– Единственное, что я понял из того, что вы имеете в виду, мистер Дункан, – это то, что ничего не понял. И присяжные, как мне кажется, тоже. Теперь, перед лицом суда, давайте будем откровенными. Во время нашего совещания я говорил всего несколько минут, в отличие от вас, разве не так?

– Я не засекал время.

– По большей части мои разглагольствования заключались в единственном слове «нет». Согласны с этим?

– Не думаю, что следует вдаваться в подобные детали.

– Но раз вы заявили, что мои речи настолько вымотали вас, что вам не составило никакого труда вернуться в кровать и заснуть, выходит, что вы исказили факты, или я ошибаюсь?

– Я отправился спать, и это все!

– Именно так, мистер Дункан, и подлинная причина, что вы отправились досыпать, – это то, что вы не видели ничего, вызывающего тревогу.

– Любой человек, разгуливающий по ночам с разделочным ножом в руках, у меня лично всегда вызывает тревогу, – огрызнулся Дункан. – Не знаю, как у вас.

– И у меня тоже, – ответил Мейсон. – И если бы вы действительно увидели разделочный нож в руке этой персоны, которая на ваших глазах разгуливала в три часа утра четырнадцатого числа по патио, вы бы достаточно испугались, чтобы известить полицию или поднять на ноги весь дом?

– Не понимаю вашего вопроса. Я увидел человека, увидел нож и снова отправился спать.

– Тогда я задам вопрос по-другому, – предложил Мейсон. – Разве это не факт, что вы отчетливо не видели, что в руке у него был именно нож?

– Нет, нож я разглядел.

– Причем тот самый, разделочный? – спросил Мейсон, делая жест в сторону покрытого пятнами крови ножа, который был представлен в качестве вещественного доказательства.

– Именно этот самый, – ответил резко Дункан.

Мейсон ничего не сказал, но стоял, взирая на него с улыбкой.

Дункан поежился и добавил:

– Во всяком случае, весьма на него похожий.

Мейсон шагнул обратно к столу адвокатов, открыл свой портфель, вытащил какой-то сверток в коричневой бумаге, развернул и извлек разделочный нож с роговой ручкой.

– Я вручаю вам этот разделочный нож, – предложил он свидетелю, – и спрашиваю, не тот ли это нож, который был в руке человека, увиденного вами, когда он пересекал патио.

Дункан свирепо ответил:

– Нет, это не тот.

– Как вы узнали, что это не тот? – спросил Мейсон.

– Ну, – ответил Дункан, – думаю, что не тот.

– Другими словами, вы хотите дать понять суду и присяжным, что не могли разглядеть тот нож достаточно отчетливо, чтобы опознать его.

– Чтобы с уверенностью опознать – нет. Но чтобы получить общее представление – да.

– И вы уверены, что этот, в моих руках, не тот самый разделочный нож?

– Думаю, это не он.

– А вы уверены, что тот, другой нож был тем самым, который вы видели?

– Ну, конечно, трудно сказать с полной определенностью, ведь я видел его с расстояния.

– Тогда вы не можете с уверенностью утверждать, что нож, который представлен в качестве вещественного доказательства номер два, был тем самым ножом, который вы видели.

– Нет, – ответил Дункан, – не могу.

– Так я и думал, – заметил Мейсон. – Я собираюсь просить суд приобщить к делу этот второй нож как вещественное доказательство защиты, обозначив как экспонат «А».

– Я возражаю, – воскликнул Бергер, – этот нож, ваша честь, никоим образом не может быть приобщен к делу! Это просто трюк, с помощью которого представитель защиты пытается запутать следы. Я могу доказать, что защитник достал этот нож уже после убийства через скобяную торговлю…